- Ты, Дунай, молод еще, неопытен, мало дальних миров да тайн всяких немыслимых изведал. Не серчай на такие мои слова, да только другая судьба у тебя была. Вот парторгом на заводе работал, тоже интересно! А я, знаешь, сколько этой хуеты неземной нагляделся? В какие только штуки не был посвящен! Иной раз такая прелесть, такая благодать да сияние - просто оторваться не можешь! Да что там оторваться - сам богом на небесах водворяешься, сам лучи испускаешь, как тот свет в окошке! Но не в этом дело. Понимаешь, ты вот Энизму свою искал. И вроде правильно искал - по всему видно, что именно в таком месте, тайном да роскошном, путь к самому главному должен быть. Но ведь самое главное - оно как иголка в сене. Прячется оно получше шпионов. А иначе, какое оно, в пизду, главное? Главное - оно самым неглавным притворяется. Чтоб его распознать - это надо знамши быть. Тертым калачом в этих делах быть надобно! Да ведь тяжело в ученье, легко в бою, как наш старый хрыч Суворов говаривал, ебать его - не проверять! Самое главное, оно в таких местах водится, где одно говно мусором давится. А как найдешь его, так хватай без рассусоливаний и беги. Все просто, парторг. Сейчас сам увидишь. - Поручик усмехнулся.

Они приблизились к длинному высокому забору из красного кирпича, за которым виднелись такие же длинные кирпичные здания с освещенными зарешеченными окнами. Холеный крякнул уточкой и несколько раз сильно дунул на стену у самой земли, повыше и на уровне головы. В стене образовался прозрачный проем, куда Поручик спокойно прошел, только самокрутка погасла. За его спиной кирпичная поверхность опять стала прежней, а впереди уходила во мглу дорожка среди кустов. По обе стороны тянулись одинаковые здания, построенные в прошлом веке в псевдоготическом стиле.

- Где это мы? Что за место такое? - спросил Дунаев.

- Это Кащенка, дурдом наш советский главный. Шоссе, что ты видел, - это Загородное шоссе, а место Канатчиковой дачей называется. Не слыхал? Здесь в четвертом отделении нам пациента одного разыскать надо, по фамилии Бессмертный. Ты сам в отделение проникнуть должен и с Бессмертным этим потолковать. Он тебе разные разговоры будет разговаривать, про деревья, про животных... Да ты не вникай, а только одно яйцо у него требуй. Яйцо, мол, мне подавай, и все тут, ничего другого не надобно! Ежели добром не отдаст, зови меня по помощь. Понял?

Они стояли у одного из трехэтажных корпусов длинного здания, рядом с подъездом. Было тихо, только сверху, из окон, неслись приглушенные крики, да еще издалека, с юго-запада, долетали звуки канонады. Поручик открыл дверь и, держа Дунаева за спиной, поднялся на третий этаж. Перекрестившись, он позвонил. Немного спустя открылась дверь, и в проеме показался тягостного вида крупный человек в белом халате, с палкой в одной руке и связкой ключей в другой. Он сразу стал вертеть головой, удивленно и мрачно оглядываясь. Но никого увидеть не смог - Поручик с Дунаевым, оказывается, были невидимы. Не говоря ни слова. Поручик размахнулся и швырнул Дунаева в глубину полутемного коридора. Дунаев пролетел над плечом санитара, ударился об пол и, словно мячик, упруго и быстро поскакал вперед. Став маленьким, он чувствовал себя заметно посвежевшим, довольно ловким и отважным. Хотя картины, разверзавшиеся пред его взором, были угрюмы. Двери многих палат были открыты, внутри не было людей, только стояли железные кровати и тусклый свет сочился сквозь грязные зарешеченные окна. В одном углу возились две женщины в белых халатах: они раскладывали шприцы на металлическом столике. Затем открылся холл более приличного вида. Здесь даже стояли огромные китайские вазы, фикусы в кадках, пол был застелен коврами. В огромных готических окнах виден был заснеженный сад. Пелена мелкого снега назойливо липла снаружи к решеткам. Кое-где на дубовых скамейках сидели пациенты в серых халатах видимо, из числа тех, кому разрешена была относительная самостоятельность.

"Никогда еще не видел столько ебнутых", - подумал Дунаев с глупой детской радостью удовлетворяемого любопытства, вглядываясь в их замученные ненормальные лица. Он первый раз был в сумасшедшем доме, и ему почему-то все здесь нравилось и казалось забавным. Однако как найти среди этих полутеней нужного человека? И если даже найти его, то как и о чем с ним говорить? Инструкции Поручика были совершенно невнятными: не обращать внимание на упоминания о деревьях и животных, требовать яйцо... Какое яйцо? Уж не то ли, рассеченное на две говорящие половинки, которое указывало парторгу путь внутрь Матрешки? Это был ложный путь, грандиозная западня, а значит, половинки яйца были врагом. Их следовало изловить и уничтожить. "Тогда разожмется когтистая лапа фашистского агрессора, тянущаяся к горлу Москвы, и враг будет отброшен", - вдруг произнес в сознании парторга чей-то голос, но это был вовсе не безмолвный шепот Машеньки, а мужской голос с металлическим оттенком, похожий на голос радиодиктора Левитана.

"Так вот, значит, на чем держится фашистская стратегия - на выеденном яйце! - хмыкнул Дунаев, а затем обратился к Машеньке: - Ну, Советочка, укажи, где здесь Бессмертный". Губы Машеньки пролепетали:

Косые березки прилипли снаружи

К белесой терраске с наклончиком острым.

Внутри сидит старец - земле он не нужен.

Земля не желает сосать его кости.

Вода не желает походочкой мутной

Входить виражами в запретное тело,

И небо над садом прищурилось будто

Чиновник, забывший про важное дело.

Ах, небо! Как будто бы ты не умеешь

Вбирать в свою бездну бессмертные души!

Как будто уже не пасешь, не лелеешь

Стада херувимов над клочьями суши!

Над синей морщинистой полостью моря

Стада серафимов и ангелов рати,

Забыв о Юдоли и привкусе горя,

Престолы и Царства построить в кровати.

И старец, отвергнутый бренной землею,

Водою и небом, совсем не печален.

Бессмертье не в тягость, когда над страною

Стоят анфилады божественных спален.

Бессмертье не в тягость. Душа заскорузлая

Привычно упрятана в тело луженое,

И мысли скрипят, словно саночки узкие,

Полозьями мнут это царствие сонное.