В эту ночь Герман долго расхаживал по двору, прежде чем лечь, но уснуть он не мог, несмотря на то, что работал весь день и устал до смерти.

В его хлеву стояла новотельная корова — великолепное, смирное животное, редкостный экземпляр. В прошлом году он купил ее телкой, недавно она принесла первого теленка и развивалась прекрасно. Белоснежная, словно ее выкупали в сливках, темноглазая, с шелковистыми ушами и большим выменем, покрытым, словно паутиной, нежным пухом. Она обещала стать первоклассной молочной коровой. Герман был просто влюблен в это животное.

Богатый крестьянин Дюрр, известный скотовод, увидел Белую на лугу и буквально потерял голову. Он без конца приходил в Борн и делал Герману заманчивые предложения, но тот только поднимал его на смех. Он, мол, и сам знает, что это за корова! На следующее утро Герман отправился к Дюрру и продал ему Белую.

В этот день Германа не было видно. Он оставил вчера плуг посреди поля, чего с ним никогда не случалось. Вечером он пришел, запряг лошадей в телегу и вернулся, лишь когда совсем стемнело.

Антон вышел во двор и с любопытством рассматривал привезенную Германом поклажу. Шкаф, стол, насколько можно рассмотреть в темноте, матрац, кровать, комод.

— Да, что это ты притащил, черт побери! — спросил Антон. Но вдруг умолк и больше ни о чем не спрашивал: он все понял.

— Я, должно быть, опять переберусь к тебе на некоторое время, — сказал Герман.

— Тем лучше. Мне скучновато одному.

17

Христина, вытянувшись, лежала на кровати с закрытыми глазами. Бледные, нежные веки прикрывали ее ввалившиеся глаза. Темные ресницы на бледных щеках задрожали: кто-то вошел в каморку. Она узнала Бабетту и не пошевелилась.

Бабетта подошла к постели, прикоснулась к руке Христины, чтобы не испугать ее, и сказала:

— Христина! К тебе пришел один, из твоих старых друзей и хочет повидать тебя.

Обычно Христине приходилось немного подумать, когда к ней обращались, но на этот раз она поняла мгновенно. Она сразу догадалась, кто этот друг, и испуганно села. Герман уже стоял возле кровати.

Христина покраснела, лицо ее так и зарделось, но потом она откинула волосы назад и посмотрела на Германа без тени смущения, тем долгим, полным спокойного внимания взглядом, с каким дети рассматривают взрослых. Какими широкими стали его плечи, как крепко посажена на них голова! Его лицо потемнело, стало более волевым и мужественным, даже несколько грубым; он отрастил небольшие усики. Темные глаза смотрели на нее с мягкой теплотой; его можно было не бояться.

Германа смутил ее взгляд. Ночью он обдумал, что ей скажет, но теперь не находил нужных слов. «Она очень бледна, — думал он, — уши у нее совсем белые». Вообще же Герман нашел, что Христина мало изменилась— разве только немного похудела. Особенно исхудавшими казались руки. Ни малейшей горечи он больше не испытывал.

Герман пробормотал что-то. Пусть она извинит его, он прямо с поля и пришел к ней как был.

Христина улыбнулась, даже тихонько рассмеялась ц снова опустилась на подушки.

— Я так слаба! — сказала она, опять улыбнулась, как бы извиняясь, и посмотрела на Германа широко открытыми блестящими глазами. Глаза были красивы и кротки, как глаза животного.

— Это скоро пройдет, Христина!

Христина сказала, что она тоже надеется, но пока что-то не похоже. Она рада видеть его. Почему он не приходил раньше? Герман покраснел до корней волос. Нет, не надо ничего говорить, Бабетта ей уже сказала. Он сердит на нее, сказала Бабетта, она чем-то его обидела. Но ведь она уже как-то просила его прийти, ей хотелось рассказать ему все, что было. У нее и в мыслях не было его обидеть.

Герман перебил ее. Теперь он вспомнил, зачем пришел.

— Не говори об этом, Христина! — сказал он. — В. другой раз. Мы теперь будем видеться часто, каждый день, если ты захочешь.

О, она очень этого хочет; тогда она сможет все ему объяснить, и он поймет.

Но сегодня он пришел к ней с особой просьбой.

— Да! — Христина внимательно слушала, на губах ее играла всегдашняя загадочная улыбка. С просьбой? К ней?

— Ты больна, очень больна, Христина, ты это знаешь.

Да, она это знает. Она кивнула.

— Я ко всему готова, — тихо и мужественно произнесла она, глядя на него.

Герман опустил глаза. Может она понять, что друзья беспокоятся за нее, — может? Христина кивнула. В таком случае она должна понять и то, что ее друзья больше всего хотят, чтобы она выздоровела как можно скорее. Христина снова кивнула.

Ну так вот, если она все это понимает, то. исполнит просьбу своих друзей. Они все обдумали и обсудили.

— Ты должна сделать то, чего хотят твои друзья. Они желают тебе добра, Христина! — Он протянул ей руку.

— Но уезжать мне от вас не придется?

— Нет, нет, — разумеется, пет!

Христина кивнула, взяла его руку и украдкой погладила ее.

— Раз ты так со мной говоришь, я должна, конечно, ответить — да! — отозвалась она.

Герман вдруг страшно заторопился. Лошади стоят все время одни в поле, сказал он.

— Бабетта все тебе расскажет, Христина. Завтра мы увидимся опять. — Он быстро попрощался.

Христина согласилась на все. Она ослабела и чувствовала себя плохо, потеряла почти всякую надежду, а в голосе Германа было что-то придававшее ей мужество. Она поняла, что в Борне больше места, воздуха, света и солнца, что у Альвины больше времени, чем у Бабетты, занятой Себастьяном и хозяйством. Она была лишь обузой для нее. Все это Христина поняла и согласилась сегодня же вечером переселиться в Борн, но только никто не должен был этого видеть, даже Герман.

— Не на плечах же ты меня перенесешь, Бабетта? — спросила она.

— Это не твоя забота, — ответила Бабетта.

Вечером Бабетта и Карл укутали Христину в одеяла и перенесли ее на самодельных носилках. Никто этого не видел. И вот она в Борне. В комнате тепло, Альвина затопила печь, потому что вечер холодный. Как уютно Герман обставил комнату! Здесь был даже коврик перед кроватью и зеркало.

— Ну, Христина, поправляйся скорее! — сказала Бабетта. — Мне нужно бежать к Себастьяну. Здесь вот, за дверью, живут Герман и Антон, и тебе стоит только крикнуть, если что-нибудь понадобится. Сейчас Альвина принесет тебе суп. Спокойной ночи, девочка моя!

18

Работы Эльзхен не боялась. Рыжий с удивлением и гордостью смотрел, как она копается на огороде или стоит у корыта, подоткнув юбки.

— Да ты работаешь за двоих, Эльзхен!

Слава богу, она здесь совсем освоилась. Особенно ей нравился лес, примыкавший к саду, и вид на озеро. Рыжий сколотил большую открытую веранду. Эльзхен сидела на ней, шила и работала, и ей уже не казалось, что дом слишком мал.

Рыжий был доволен. Дело шло хорошо, сад зазеленел и зацвел, земля была жирная, как сливки. Он построил сарай и маленький хлев, завел шесть ульев, а осенью собирался посадить сто фруктовых деревьев и закончить дом. Рыжий имел все основания быть довольным, но все же часто, задумчивый и даже мрачный, он уходил в лес и подолгу там оставался.

Иногда Эльзхен очень много рассказывала о лесопильне: как они там жили, и что говорил Рупп, и как один раз вся лесопильня чуть не сгорела. Когда речь заходила о лесопильне, Эльзхен просто не могла остановиться, и чем больше она говорила, тем молчаливее и мрачнее становился Рыжий. Он щурил глаза так странно, что они становились все меньше и меньше и наконец совсем исчезали. Ах, эта лесопильня, этот Рупп! Неужели она никогда не перестанет говорить о лесопильне и Руппе? Рыжего мучила ревность, он часто не мог уснуть по ночам, думая о подарках Руппа: отрезах, часах и золотой цепочке с крестиком. Он охотно разорвал бы отрезы в клочки, а часы и прочий хлам вышвырнул бы на помойку. А тут еще выяснилось, что за новые зубы Эльзхен заплатил тоже Рупп! Рыжий хмурился и смотрел исподлобья.

А потом этот маленький Конрад! Мальчики целыми днями носились по саду, и Рыжий прислушивался, как Эльзхен разговаривает с ними. В ее голосе нельзя было уловить ни малейшего различия — говорила ли она с Конрадом или с их маленьким Робертом. Она обращалась с обоими совершенно одинаково, а ему казалось более естественным, чтобы она выделяла маленького Роберта.