— Стой! Стой!

Стой? Генсхейн громко хохочет и скрывается в темноте. Бедняга хромает: бросаясь в снег, он разбил себе колено.

Спустя немного Нюслейн с важным видом явился в кегельбан. На лбу его красовалась багровая шишка.

Пережитое приключение удивительным образом развеселило его. Значит, в «этом городке хоть что-нибудь иногда случается! Ну и отчаянные ребята, эта нынешняя молодежь! Сегодня ему попался один такой молодчик — прямо сорвиголова! Он рассказывал о своем приключении всякому, кто только хотел послушать.

— Представь себе: задумавшись, подхожу случайно к своей дачке. Вдруг вижу дым, думаю: ну-ну, никак привидение с кладбища зашло погреться на мою дачу?

Слушатели удивлялись — быть не может! — восхищались его храбростью, хохотали.

— Неужели тебе не было страшно, Феликс? Ведь это могли оказаться жулики.

Страшно? Нет, страх Феликсу незнаком! Но что за отчаянная голова этот парень! Как он дрался! Это была настоящая битва. Нюслейн разрешил себе выпить рюмку водки и несколько кружек пива.

Наутро в доме Нюслейнов царил снова полнейший мир. Так всегда бывает в природе: ночью проносится гроза, а утром небо сияет синевой. Когда Нюслейн явился к столу пить кофе, он был в отличнейшем настроении и потирал руки от удовольствия.

— Что это за ужасная шишка у тебя на лбу? — испуганно спросила фрау Нюслейн.

— О, это неважно!

Вид у Нюслейна был гордый, усы стояли торчком. Он смеялся.

— Ты ведь веришь в привидения, Роза, — сказал он, — многие люди верят в привидения, хотя наука ни при помощи микроскопа, ни при помощи телескопа не обнаружила ни малейших признаков привидений. Ну, я, как ты знаешь, в привидения не верю. Но сегодня ночью!..

Да, сегодня ночью, несмотря на все, он встретил привидение, настоящее привидение.

— Это привидение сидело у нас на даче и грело себе руки, потому что оно озябло, — да, да!

Нюслейн весело рассмеялся. Долли побледнела и чуть не свалилась со стула. Она сидела словно на раскаленных углях. Нюслейн стал рассказывать. Да, да — вино, сигареты: они, как видно, проводили время недурно, и при этом жгли его прекрасные сухие дрова. Ну, он, значит, погнался за привидением, а оно попросту дало тягу.

— И ты поймал его? — спросила фрау Нюслейн вне себя от волнения.

— Да! — Нюслейн самодовольно погладил бороду. — Он споткнулся о кучу снега, и тут я его схватил за шиворот. Мы сразились. Он бросил мне в голову кусок льда — вот шишка! — но я положил его по всем правилам на обе лопатки, и он сдался.

— Он сдался?

— Сдался.

Долли — белее снега. Да, любовь — ужасная вещь! Долли чувствует, что угли под нею раскаляются уже добела, — еще секунда, и она потеряет сознание.

— Но кто это был? Ты его узнал? — спросила мать.

— Да, разумеется, узнал! Молодой, подающий надежды юноша из хорошей семьи. Но он на коленях умолял меня не выдавать его. Его отец…

Долли облегченно вздыхает.

— Уж не Вальтер ли Борнгребер это был? — продолжает расспрашивать фрау Нюслейн. — Это на него похоже.

Нюслейн с достоинством качает головой.

— Нет, нет; я дал ему слово не выдавать его, и я свое слово сдержу.

Нюслейну пора отправляться на утренний обход своих клиентов. Сегодня ему было о чем порассказать, и в конце концов его повествование превратилось в целый роман. «Сжальтесь, сжальтесь, господин Нюслейн, иначе я — погибший человек!»

Когда Генсхен после полудня, все еще прихрамывая, явился на работу, Нюслейн приветствовал его весело и игриво.

— Что это у хозяина шишка на лбу? — спросил Генсхен ученика, да так громко, что Нюслейн должен был услышать. Нет, Генсхен действительно был уж слишком нахален!

Рассказ о похождениях Нюслейна попал даже в газету. «Вестник Хельзее» напечатал заметку под веселым заголовком «Господин Нюслейн сражается с привидением».

Антон принес газету в Борн. Он показал заметку Гансу.

— Генсхен! — окликнул он его, смеясь. — Генсхен!

Так как Генсхен не отвечал, он ткнул его под ребро, — Эй, Генсхен!

Антон громко расхохотался. Само собой разумеется, Генсхен не мог рассказывать обо всех своих похождениях.

9

Железнодорожный экспедитор ежедневно подвозил ящики и бочки к дому Шпана. Лавка со сводами снова наполнялась мешками риса, муки и сахара; из склада, расположенного позади лавки, снова несся запах кофе и пряностей. Все было как раньше.

Торговля шла бойко, приказчик и ученик выбивались из сил: с восьми часов утра до семи часов вечера они были на ногах. Если покупателей было много, Шпан сам выходил из своей конторы в лавку и помогал их обслужить. Он был очень вежлив, предупредителен, задавал любезные вопросы, просил передать дома привет. Одет он был, как всегда, с величайшей тщательностью. После закрытия лавки в его конторе загоралась зеленая лампа, и с улицы можно было наблюдать, как Шпан сидит над счетными книгами.

Но в городе встретить Шпана было почти невозможно, и за своим обычным столиком в «Лебеде» он появлялся теперь очень редко.

В остальном же его образ жизни почти не изменился. У него лишь появилась одна новая привычка. Он не ложился теперь спать, как прежде, ровно в десять, а сидел часами полураздетый в своей спальне, неподвижно глядя перед собой. Он мысленно проверял всю свою жизнь.

Он старался понять, в чем состояли его преступления против заповедей господних, его грехи. Он в чем-то согрешил, быть может сам того не зная, и бог наказывал его. Жестоко наказывал. Эта кара господня была очевидна: он отнял у него Фрица, отнял дочь Христину. За что?

Шпан склонял голову: бог справедлив и ничего не делает без причины. Он несомненно провинился, — но в чем, что он сделал дурного?

Ну, он не был, разумеется, святым, у него были свои недостатки, как у каждого человека: временами он бывал вспыльчива часто относился несправедливо к окружающим, зачастую держал себя надменно — неужели же бог наказывает его за эти слабости? Нет.

Шпан склоняет голову еще ниже и думает.

Может быть, из-за брата Роберта? Может быть, он был несправедлив к своей жене? Он думал, думал без конца. Он ни в чем не мог себя упрекнуть, ничего не находил. Нет!

Подумай, Шпан, подумай! Быть может, господь вразумит тебя.

Его брат Роберт — разве он не страдал тогда из-за него? Брат Шпана Роберт принадлежал к числу тех людей, которые высоко метят, но лишены выдержки. Он совершил ряд легкомысленных поступков и наконец отправился в Южную Америку. Через десять лет он вернулся, но вернулся не богачом, как он постоянно хвастался, а, наоборот, без гроша в кармане. Вид у него был болезненный, лицо землистое. Он говорил на многих языках, но толку от этого было мало. Разве Шпан не принял его по-братски? Отец за это время умер, и Роберт потребовал свою долю наследства, чтобы иметь возможность что-либо предпринять.

Завещания отец не оставил, — но Шпан не нуждался в завещании. Он не придумывал никаких отговорок, не пытался отделаться при помощи какой-нибудь уловки от впавшего в нужду брата. О нет, ему это и в голову не приходило. Он передал документы и бухгалтерские книги нотариусу Хаммахеру, чтобы нотариус решил дело. Часть наследства, принадлежавшая Роберту, была вложена в дело, и фирма благодаря этому развивалась успешнее. На основании отчетности легко было высчитать, насколько вырос капитал, и брат должен был получить половину. Таково было мнение Шпана. Нотариус Хаммахер заявил, что он, Иоганн Шпан, все эти годы работал один и что состояние увеличилось в первую очередь благодаря его трудолюбию и предусмотрительности; нужно принять это во внимание при расчетах. Но Шпан и слышать не хотел. Он лишь выполнил свой долг, больше ничего. Он не любит этих адвокатских уверток. Он выплатил брату чистоганом и наследственную часть и значительную часть прибыли в придачу.

Ему тогда пришлось взять большую ссуду в банке, и в течение пяти лет после этого фирме приходилось туго.

Нет, нет, ему не в чем было себя упрекнуть. Он не был адвокатом, но в нем было развито чувство справедливости.