— А куда идти мне, Герман? — проговорил Карл-кузнец, медленно вытягивая на столе руки по направлению к Герману. — Скажи мне!

Рыжий сжался еще больше, лицо его выражало полнейшую беспомощность.

Здесь они спят на соломе, ходят в лохмотьях, а там, за оградой Борна, для них всегда найдется заработок.

Но тут поднялся Антон и выпрямился во весь рост» Лицо его было свирепо. Он продолжал, казалось, расти на глазах.

— Прекрати это нытье! — закричал он так громко, что Бабетта испуганно забилась в самый темный угол. Друзья облегченно вздохнули и с надеждой посмотрели на Антона: когда он говорит, можно быть уверенным, что будет сказано именно то, что нужно.

— Довольно болтать! — продолжал Антон, побледнев от волнения. — Короче говоря, ты хочешь, чтобы мы убирались?

— Так будет лучше для вас самих!

— Так, значит, нам надо уходить! Вы слышите? А мы-то верили, что он наш друг! Послушай, Герман, нам нужно договориться: а если мы захотим у тебя остаться, ты, несмотря на это, вышвырнешь нас? Отвечай: да или нет?

— Я только хочу сказать…

— Да или нет?! — рявкнул Антон. Жилы на его шее вздулись, кадык торчал, словно Антон кость проглотил. Герман сидел смущенный и растерянный, Антон стоял перед ним в позе обвинителя. — Да или нет?

— Если вы хотите остаться… Но вы ведь знаете, впереди долгая зима — не можете же вы голодать!

Антон раскачивался из стороны в сторону. Внезапно он ударил кулаком по столу и уставился, сверкая глазами, в красное лицо Германа.

— Послушай, Герман! Ты пригласил нас, когда катался как сыр в масле, и мы к тебе охотно приехали. А теперь, когда с тобой стряслась беда, теперь, ты думаешь, мы удерем и оставим тебя в беде? За кого же ты нас принимаешь? Что ж, по-твоему мы подлецы?

Герман чувствовал себя уже неуверенно. Ну, что на это скажешь? Он плохо повел дело, они его не поняли.

Антон беспощадно напустился на него.

— Мы не такие подлецы, Герман! — ревел он. — На фронте мы погибли бы вместе, если бы пришлось, — почему же нам вместе немного не поголодать? Стыдно тебе, Герман!

Это были нужные слова: они попали в цель. Не еда и не питье самое главное. Антон прав. Герман обидел друзей, он слишком мало ценил их. Да, ему стало немного стыдно.

— Поэтому я спрашиваю тебя еще раз, — крикнул Антон. — Если мы захотим остаться, тогда ты тоже нас вышвырнешь? Да или нет, и больше ни слова, слышишь?

— Разумеется, нет!

— Отлично! В таком случае дело улажено. — И Антон примирительно протянул Герману руку. — Мы останемся сколько захотим, и если в эту зиму нам придется есть одну картошку — это дело наше!

Бабетта успокоилась. Похоже было на то, что затевается ссора, этот плотник — малый горячий. Но теперь все опять в порядке. Герман плохо повел дело, — где ему тягаться с Антоном.

А Герману действительно было немного совестно. Да, получилось так, словно он и впрямь хотел обидеть товарищей.

Карл-кузнец нащупал его руку и спросил:

— Ну скажи сам, Герман, куда бы я девался с моими больными глазами?

— Ты, разумеется, мог бы остаться здесь, Карл.

— А я? — нерешительно проговорил Рыжий. — Я тоже один на белом свете и не знаю, где мне голову приклонить!

— Ты ведь опытный каменщик! Теперь, после войны, так много строят!

Рыжий почесал свою огненную бороду.

— Да, это-то верно! Но не все обстоит так, как надо!

Больше Рыжий не сказал ничего. Ведь здесь он чувствует себя как дома и в полной безопасности; неужели Герман не понимает этого?

Антон расстегнул жилетку. В подкладке был карман, в нем звенели деньги.

— Возьми, Генсхен! — Антон великолепным жестом бросил деньги на стол. — Принеси пива! У тебя ноги помоложе, чем у Бабетты! Я угощаю! — Он крепко хлопнул Германа по плечу и рассмеялся. — Я покричал немножко, но это не со зла. Ты уж не обижайся, Герман!

12

На следующий день они работали в сарае. Они вычистили загородки, где стояли раньше Краснушка и теленок, и начали устраивать себе жилье на зиму. Больше откладывать было нельзя: ночи стояли уже довольно холодные, с востока дул пронизывающий ветер. Антон сколачивал из нетесаных досок нары.

После обеда Генсхен попросил у Бабетты горячей воды. Он смыл с себя всю грязь и побрился. Прихорашивался он долго и обстоятельно, как кошка, и когда наконец окончил, его было просто не узнать. Это был красивый парень со светлыми блестящими волосами, с лукавыми серо-голубыми глазами, стройный и ловкий. Он хотел наведаться в Хельзее — не найдется ли для него какого-нибудь заработка. Он парикмахер, кельнер, повар; ведь такие профессии нужны везде! Взяв свою бамбуковую тросточку, он стал весело спускаться с горы.

— Красивый малый! — сказала Бабетта. — Просто принц, да и только.

— Да, парень хорош! — согласился с нею Герман. Все они гордились его красотой.

В первом же трактире Генсхен остановился выпить рюмочку. Он спросил, какой парикмахер самый лучший в городе. Нюслейн, разумеется, только Нюслейн, на рыночной площади, рядом со Шпангенбергом, ошибиться нельзя.

Генсхен был в задорном настроении, он так и излучал жизнерадостность и веселье. Он молод и здоров, денег у него, правда, нет, но он ощущает в себе такой избыток сил, что их с лихвой хватило бы на покорение всего этого города.

Парикмахер Нюслейн несколько напоминал внешним видом чудаковатого ученого. У него была жидкая седенькая бородка, на узком остром носу слегка косо сидело золотое пенсне.

— Я— парикмахер! — представился Генсхен с изящным поклоном. — Я говорю также на иностранных языках: Parlez-vous français, englich spoken, se habla espanol! Ведь у вас здесь, в Хельзее, бывают летом приезжие?

Нюслейн в изумлении отступил на шаг назад. Ничего подобного с ним еще не случалось. Вот так молодой человек! Он брызжет весельем, да и красотой этот парень тоже может похвастаться! Он привлечет всех дам города, конкуренты могут прикрыть лавочку!

— Подойдите поближе, молодой человек! — вежливо сказал Нюслейн.

В данный момент в городе работы не так много, летом дело шло лучше, но он все же решил открыть специальный дамский зал, пока лишь на пробу! Он хочет сначала посмотреть, как пойдет дело.

— Если вы дамский мастер, молодой человек, то у меня для вас найдется работа.

Дамский мастер? Да ведь это, сказал Генсхен, его специальность! Он получил в Сан-Франциско приз за дамские прически!

— В Сан-Франциско? Значит, вы бывали в Сан-Франциско?

— Да, я везде побывал — в Бомбее, в Иокогаме. Я работал парикмахером на пароходе.

Это было не совсем так: Генсхен плавал на грузовом пароходе в качестве повара и заодно стриг матросов.

Нюслейн гладил свою реденькую седую бородку и благосклонно смотрел на Ганса.

— Занятный молодой человек! — воскликнул он. — Надеюсь, однако, что все это не пустое хвастовство!

Нюслейн сверкнул стеклами пенсне и ударил себя в грудь.

— Таков уж я — люблю сразу узнать все до конца и заглянуть человеку в самое нутро! — сказал он и хлопнул в ладоши. — Долли! Долли!

Молоденькая девушка просунула голову в дверь.

— Да, папа!

Долли была маленького роста и склонна к полноте; волосы, обрамлявшие ее лицо, похожи были на сноп спелой ржи, колеблемой ветром.

— Этот господин — дамский парикмахер, премированный в Сан-Франциско. Я хочу посмотреть, не преувеличивает ли он. Он тебя причешет, Долли, садись! Вы здесь найдете все, что вам понадобится, сударь!

Нюслейн с достоинством поклонился и вышел из салона.

Долли со смехом бросилась в кресло.

— Таков уж папа, видите ли: придет ему что-нибудь в голову, и все должны плясать под его дудку!

Она оживленно болтала, ее отражение в зеркале кокетничало с Гансом. Вдруг она вспомнила, что уже видела его однажды. Вместе с Германом Фасбиндером! Ведь правильно? Да, Германа она знает очень хорошо.

— Я, к сожалению, не очень-то слежу за своими волосами, мне прямо неловко!