— Но вы же потомки Чингисхана! За вас весь мир встанет! — внушительно сказал Каджар. — Через четыре года, после выборов в Англии, Робертс и Барроу вновь вернутся в эти края. Они железную дорогу в Квете строили. Сами ушли, а дорогу не тронули: значит, вернутся.

— И все-таки мы еще раз попытаемся сломить скобеленских солдат, — уныло проговорил ишан. — Аллах с нами, на вашей стороне истина…

Этой же ночью возле южной крепостной стены, у кибиток Мамеда Аталыка, толпились текинцы.

Аталык с Оразмамедом сидели на ковре и зачитывали входящим в кибитку дехканам прошение русскому царю:

— "Великий повелитель всей суши и всех морей, лев вселенной, несравненный в своей силе и благости Искандер II, мы, туркмены племени теке, закрытые в крепости по велению неблаговидных людей, какими являются ишан, Махтумкули и другие, ныне, желая вырваться из крепких стен Денгли-Тепе, несем тебе свое милостивое прошение. Прими, прочти и осени нас своим могучим крылом. Обязуемся тебе, великий ак-падишах, служить верой и правдой: торговать с русскими людьми всем богатством, какое имеется в нашей земле, а также защищать, не щадя живота, земли твои, если прикажешь…"

Прошение зачитывал Оразмамед. Входящие слушали внимательно, кивали и, обмакнув палец в разведенную маслом сажу, прикладывали к бумаге. Церемония эта длилась почти всю ночь, пока не побывали у Аталыка все, кто его поддерживал, а таких насчитывалось больше тысячи. Люди, оставив отпечаток на прошении, направлялись к выходу, а Аталык предупреждал:

— Завтра еще одна вылазка. Берите с собой всех: братьев, детей, жен… Не все пройдут через русские траншеи. Солдаты не могут знать, кто свой, кто чужой. Но кто окажется у русских, избежав смерти, тот скажет, что не все текинцы служат ишану и Махтумкули, не все любят англичан. Назовите себя друзьями русских…

Уже на рассвете Аталык распрощался с Оразмамедом.

— Сынок, — сказал старый хан, — сил у тебя побольше, чем у меня. Если русский солдат занесет над тобой саблю, ты отмахнуться сумеешь. Возьми прошение к русскому государю, спрячь у себя на груди. Пробьешься к ак-паше — передашь ему.

— Хорошо, хан-ага, — согласился Оразмамед. — Я постараюсь пробиться. Но и вы не падайте духом. Держитесь около меня, я и вас защищу.

На этом они распрощались.

Оразмамед, вернувшись в свою кибитку, долго сидел на ковре при чадящей лампадке и смотрел на свою семью. Жена и семилетний сын спали, укрывшись чекменями. "Как же их провести сквозь огонь и штыки солдат?" — думал хан, и сердце его содрогалось при мысли, что они погибнут. Оставить их здесь он не мог: ишан и Тыкма. узнав о перебежчиках, сразу же займутся их семьями. Может, и не убьют, но уже не встретишься больше ни с женой, ни с сыном. Он лёг, но уснуть не мог, все время прислушивался к их дыханию и мучительно думал о завтрашней вылазке.

Утром к Аталыку приехал святой Ахун. Не слезая с коня, предупредил:

— Аталык-хан, ой, Аталык-хан! Волей всевышнего весь народ текинский собирается сегодня в ночь истребить скобелевских солдат. Пойдут и твои люди. Не вздумай отказаться. Тогда милости не проси. Только кровью своей ты и Оразмамед смоете свой позор! Я тоже в эту ночь возьму саблю и поведу всех за собой!

Аталык выслушал Ахуна молча, ничего не ответил.

Сотни джигитов, помахивая плетками, разъезжали по огромному крепостному двору и поднимали всех на ноги. Люди вольно или невольно брали с собой что попадет под руку и шли к лестницам, ведущим на стену. К полуночи поднялись все и залегли по всему фасу перед траншеями. Ровно в полночь разнесся сигнал, и тысячи геоктепинцев бросились в атаку, чтобы смести солдат и весь скобелевский лагерь с его кибитками и шатрами.

Оразмамед шел в первой цепи. Слева — жена, справа семилетний сын. Позади шагал Аталык с джигитами. Когда царские солдаты выскочили с винтовками из траншеи, люди Аталыка кинулись в сторону, чтобы не попасть под штыки, но тут посыпались гранаты. Оразмамед успел прижать к себе сына. Яркой вспышкой ослепило их и швырнуло в сторону. Прикрывая своим телом мальчика, Оразмамед прижался к земле. Он лежал и не замечал, что его топчут ноги бегущих, только слышал крики и беспрерывную стрельбу из ружей и пушек.

Лишь к рассвету наступила тишина. Вдоль траншеи проскакали русские всадники, а потом появились тут и там санитары с носилками.

— Жив ты, Ашир? — спросил Оразмамед у сына.

— А мама где? — заплакал малыш.

Оразмамед несколько раз окликнул жену, но не услышал ответа. Когда совсем развиднелось, он увидел ее мертвой. Рядом с ней лежал с оторванными ногами Мамед Аталык.

Ком удушья запер горло Оразмамеда, дышать стало нечем. Слезы покатились по его щекам. Он сел и стиснул голову ладонями. Он не заметил, как к нему подошли санитары. Очнулся, когда услышал:

— Петька, да это же Оразмамед!

— Он и есть. Ты не ошибся, Кертык, — сказал канонир и тронул хана за плечо.

— Отведите меня к ак-паше, — попросил текинец. — У меня бумага, надо отдать ему.

Петин взял за руку мальчика и спустился с ним в траншею. Оразмамед последовал за канониром. Кертык остался: надо было вынести с поля боя жену хана и Аталыка…

О’Донован и Стюарт находились в те дни на горе Маркоб, в двенадцати милях от Геок-Тепе. На вершину горы им помогали подняться опытные проводники, курды. Ловкие и неутомимые, они несли в мешках и везли на лошадях поклажу гостей. И место для наблюдения за полем боя выбрали самое подходящее. С вершины, находясь в полной безопасности, можно наблюдать за всем, что происходит на расстоянии, по крайней мере, тридцати — сорока миль. Англичанам поставили кибитку, развели костер, поскольку на высоте было холодно, и они принялись наблюдать за Геок-Тепе. Селение лежало внизу, словно на ладони. Крепость Денгли-Тепе, небольшие крепостцы, мельницы на Секиз-Ябе, весь русский лагерь, состоявший из кибиток и юламеек, вся дорога, подходившая к нему, по которой беспрерывно шли караваны верблюдов, фуры, ехали конники, — все это хорошо было видно в бинокль.

Англичане, словно боги на Олимпе, глядели вниз на бренный, копошащийся мир и затаенно думали: "Быть или не быть?" Если войска Скобелева возьмут Денгли-Тепе, то не быть англичанам в Ахалтекинском оазисе. Если русское войско потерпит поражение и откатится к Каспию, значит — быть! Значит, Стюарт и О’Донован спустятся с Маркобской горы и, как добрые гости, явятся к ханам. И тогда судьба Ахала и Мерва будет решена. О’Донован на весь мир раззвонит о поражении России и заставит нового премьера Англии, сэра Гладстона, не только вернуть английские войска в Кабул, но и двинуть их в среднеазиатские ханства, и в первую очередь к текинцам.

Две недели холодные ветры зимней пустыни ударялись о кибитку англичан. Ни шерстяные чекмени, ни косматые тель-пеки не могли защитить заморских гостей от дикой стужи. Спасал лишь бренди. О’Донован то и дело прикладывался к бутылке и, согревая кровь, развязывал язык. В пьяном виде он был не в меру болтлив и заносчив.

— Сэр Гладстон напрасно не считается с нами! Он занялся Трансваалем! Но я заставлю его понять, и он поймет: Средняя Азия — это все!

— Англию губит упрямство, — уныло отвечал Стюарт. — Если б наш прежний премьер занялся бурами, то Гладстон наверняка бы позаботился о текинцах. Чертова страна! Упрямый народ! Но мы будем повелевать Азией руками азиатов! Мы создадим отряды текинских джигитов, и командовать ими будут английские офицеры. Это будет страшная сила! С ее помощью я наведу порядки во всей Средней Азии!

— Ты будешь вице-королем, Стюарт! Только давай еще выпьем. Кровь стынет в жилах от азиатского холода!

Ведя беседы, они не переставали следить за Геок-Тепе, и чем дольше держалась крепость, тем увереннее и наглее были их разговоры. Но тем более сокрушающе подействовала на них развязка многодневной осады.

Услышав подземный гул и раскатившееся по горам эхо, оба выскочили из палатки и, еще не приложившись к биноклям, увидели черный столб дыма над текинской крепостью. А потом они молча и сосредоточенно наблюдали за ходом штурма. Они видели, как заметались люди между юртами в крепости, как полезли на холм русские солдаты и поставили императорский флаг; как постепенно толпы защитников, вперемежку с царскими солдатами, словно выплеснулись из крепости в пески и расплылись по пустыне.