Описанные мною здесь движения нашего флота и все объясненное есть не что иное, как только по условию исполнение мое повеления командующего флотом. Ибо, условясь о всех потребностях, его превосходительство словесно повелеть соизволил в потребных случаях командующим судов следовать движению передовой эскадры, которое так и произведено. По замечанию же моему, капитан-паша к бою всегда учреждает флот свой словесными наставлениями. Несколько раз оное было видно. Из сего заключаю, что нужно сначала предузнавать намерение и всевозможно стараться воспрепятствовать оному искусству, а, наруша, ежели возможно, их между собою условие, не смогут они уже соблюсти порядок и будут в расстройке и незнании, что кому делать должно; посему в рассуждении нерегулярного неприятеля нельзя соблюсти всех правил эволюции и иногда нужно делать несходное с оною, не удаляясь, однако, главных правил, если возможно.

Федор Ушаков

ПИСЬМО Ф. Ф. УШАКОВА Г. А. ПОТЕМКИНУ

О НЕДОБРОЖЕЛАТЕЛЬНОМ ОТНОШЕНИИ К НЕМУ М. И. ВОЙНОВИЧА ПОСЛЕ СРАЖЕНИЯ У ОСТРОВА ФИДОНИСИ С ПРОСЬБОЙ О НАГРАЖДЕНИИ ОТЛИЧИВШИХСЯ В ЭТОМ СРАЖЕНИИ

11 июля 1788 г.

В третий день сего месяца флот наш под предводительством господина контр-адмирала и кавалера графа Марка Ивановича Войновича имел с неприятельским флотом генеральную баталию, при которой вверенный мне второй эскадры корабль «Святой Павел» и два передовых фрегата «Берислав» и «Стрела» по случаю жестокого неприятельского нападения на авангардию оказали отменно храбрые и неустрашимые подвиги. Обстоятельное ж и справедливое действие оных из приложенной при сем с поданного от меня к его превосходительству Марку Ивановичу рапорта точной копии, тож написанного в пополнение ко оной моего примечания, ясно усмотреть соизволите чрез сии верные мои заслуги, равно и всегдашнюю добропорядочную службу надеялся я заслужить к сведению вашей светлости подтверждение доброго о себе мнения. Его одного только усердно ищу и желаю. Но, милостивейший государь, гонимое меня здесь чрез его превосходительство Марка Ивановича несчастие никогда не оставляет и ни чрез какие всевозможные отменные мои старания милости и справедливого по заслуге моей его к себе расположения изыскать не могу. О поведении ж моем, об обращениях, о содержании подкомандующих и о всех исполнениях долга службы, о сказуемой всегдашней ко всем учтивости, беспрерывном к начальству отменном моем почтении шлюсь вообще на всех, кто только меня знает, ибо с самого моего малолетства привык к почтению и уважению командующих. Все начальствующие во флоте, с кем я служил, и по них прочие обстоятельно знают меня с хорошей стороны, и ото всех по заслуге моей был счастлив и имею хорошие аттестаты. В одном изо всех, его превосходительстве Марке Ивановиче, не могу сыскать желаемого успеха, который с начала нашего знакомства, когда были еще полковниками и оба под командою других, восчувствовал некоторую отменную ко мне ненависть. Все дела, за которые я иногда был похвален, не знаю причины, отчего отменно его беспокоят, чего во всем виде и в деле укрыть не может. После сего по разным обстоятельствам, при случаях и многократно, объяснялся я ему в моей преданности и что с отменным старанием ищу и всегда искать буду милость и заслугу доброго о себе мнения его превосходительства. Чрез оные искательства мои блага, хотя он несколько переменялся, и объяснялись несколько раз, прошедшее оставить в забвении и впредь быть дружески. А я, прибавляя с моей стороны, — искателем милостей. Но, милостивейший государь, ничто в рассуждении сего мне не пользует. Хотя его превосходительство по необходимости оказывает иногда некоторые уважения и благосклонность, но большею частью дела его и поступки против меня во множестве со всем несоответствены моему поведению и службе.

Всемилостивейший государь, вместо совершения плодов за мои заслуги имею честь представить вашей светлости на рассмотрение и милостивое решение полученное мною письмо его превосходительства Марка Ивановича, на котором поставил я № 1^[11]. Оным я в награждение безо всякой причины безвинно обруган, и приписано со всем несправедливыми и несходными поведению и делам моим словами всякое поношение чести. Тем причинил он мне наичувствительнейшее оскорбление и в болезни моей сразил жестоким ударом, ибо всякое дело с командующим почитаю я за величайшее в свете несчастие. Против командующих все защищения и доводы оправдания весьма трудны. Но Бог, защитник справедливости, всевышним своим покровительством оправдает меня непременно. Я во всех делах моих имею вернейшую на помощь его надежду. И посему по сущей справедливости во оправдание имею честь донесть вашей светлости, что все оное неожиданное и сверх всякого чаяния моего приписания письма его превосходительства ниже, малейшим видом немало несправедливо и похожего по оному ничего не было. Ко опровержению ж сей неправды самой руки его превосходительства письма беспрерывной нашей переписки, советов о делах и распоряжениях против неприятеля до самого того дня, как я получил сие несчастное для меня письмо, на рассмотрение вашей светлости во оригинале представить честь имею. Они частью откроют дела наши и обхождения, в них я всегда именован был любезным другом, помощником и любезным товарищем и чрез испытания его превосходительства всех моих подвигов во всех предприятиях и о содержании флота в порядке имел поныне отменную величайшую доверенность. А упустя из виду неприятельский флот, будучи уже в спокойном месте на якоре и притом находясь уже в постели весьма больным, я вдруг нечаянно и не зная никакой причины отчего, получил сию перемену.

Ежели, ваша светлость, буду я ясными обстоятельствами здесь оправдаться, то будет бесконечно и наведу величайшее затруднение и скуку, но должен по необходимости несколько описать. После сражения его превосходительство никогда нас в собрание к себе не призвал, рапортов наших не согласил и мы друг с другом вообще не видались и не осмотрелись в согласии рапортов.

Реляцию его превосходительство соображал с одними своими мыслями. Рапортом, поданным мною, был недоволен (как после из писем же его я узнал), число неприятельских кораблей, которые были в бою, написал не то, сколько их было. Находилось их тогда точно семнадцать линейных кораблей, так все их считали, он и сам всегда говорил тож, а к Севастополю после оного на вид приходили точно пятнадцать.

Его превосходительство оное бывшее в бою число кораблей переменил только для соображения разных получаемых им из Кинбурна и от вашей светлости записок, чтоб не показать невероятности. Но собственные всех нас глаза, будучи так близки в бою, невероятны быть не могут. Тож не знаю, почему невероятны показались повреждения неприятельских кораблей, описанные в моем рапорте (по которым и быть тут некоторым кораблям не можно), но они так справедливы, что сверх всей моей команды служителей, множество людей с корсарских судов все происшествие и оное повреждение видели и везде уже разгласили. Какая надобность мне на себя писать и брать лишнее? Я бы доволен был половиной случившегося, но, писав рапорт, не хотел справедливости отнять от команды, боялся уменьшением видимого всем дела их обескуражить. И хотел отдать справедливость каждому по заслуге и достоинству. Услышав я несходные расположения, объяснился письмецом с моим прошением, на которое получил ответ; в нем описано о разных невероятностях моего рапорта, неудовольствия, что много в нем писано; в нем же прописано, что во всех собранных им рапортах разное показано и сообразить их нельзя и что, не приступая к разбирательству, за лучшее почел отправить их во оригинале на вышнее рассмотрение. Об оном самом 9 числа сего месяца, то есть в воскресенье утром, при случившихся у меня четырех фрегатских командирах и двух не больше офицерах между дружеским разговором пожалел я и прочие со мною, что отправление таким образом рапортов отнимет у нас честь и славу, которую отменным случаем заслужили, и думали, что еще некоторым образом нанесет бесчестие. Вот, ваша светлость, вся важная причина и величайшая моя вина, ежели она так почтена быть может. Оно справедливо, и утаить ничего не хочу. Засим никто у меня не был, и я нахожусь и доныне больным в постели.