…В 2 часа поехал в город. Был в издательстве — «Кронштадт» еще не вернули…
Временами зенитный огонь…
По Неве идет «сало». Сегодня подморозило. Эта неровная погода крайне мешает фронту. Разведчикам трудно действовать — они обледеневают в воде, болеют, не дают необходимых данных. В окопах — вода. Все ждут не дождутся наступления…
Звонили из ТАССа: «Просим дать отклики на «Декларацию трех держав» и на сообщение «Об обстрелах Ленинграда»…
Взята Александрия. Наши части выходят во фланг криворожско-никопольской группировке противника.
8 декабря 1943 года.
В 11 утра — звонок Рыбакова:
— Всеволод Витальевич! Пришла вторая телеграмма — тебя срочно вызывают в Москву по просьбе Камерного театра.
— Разрешите остаться. Как же ехать, когда на Ленфронте все наконец на «товсь»?
— Приказ есть приказ. Оформляй документы.
Звонил в Смольный. Узнал: Пронин действительно погиб. Прощай и ты, дорогой товарищ, боец, партизан, — журналист!
В Пубалте. Видел второй телеграфный вызов в Москву (из наркомата). Заказал документы себе и С.К. (с разрешения Рыбакова) на 10 декабря, сроком по 31 декабря. Надо собираться. Уговорил С. К. ехать со мной…
Под Киевом упорные бои. Немцы стремятся сковать части Красной Армии, сорвать наше наступление…
Москва! Сердце России, центр нового мира!.. Пробую представить себе встречи, беседы… Что и как изменилось там за два с половиной года войны? Каким найдем наш дом?..
9 декабря 1943 года.
Готовлюсь к отъезду (бумаги, вещи и т. д.)…
Из американской прессы. «Тегеранская конференция решила атаковать Германию с трех фронтов…» — «Соглашение дает возможность нанести окончательный удар, может быть, этой зимой» (!). — «Сроки установлены, остается их осуществить».
Немцы уже сосредоточили в Ютландии 450 тысяч войск, так как датские берега не защищены, а являются прямым путем к сердцу Германии. Наблюдается концентрация немецких войск и на Балканах.
К англо-американским войскам вторжения примкнут и внутренние силы европейского подполья, партизаны и т. д. Будут и крупные диверсии, и террористические акты, которые расшатают немецкий военный аппарат в оккупированных странах. С востока — само собой — удары Красной Армии, доведенные до максимума.
Был в Пубалте. Попрощался с товарищами… Сообщили об активной работе комиссии по охране петергофских музейных ценностей. Работники музея уже готовятся к предстоящему обследованию и полному учету исторических памятников искусства, которые безусловно будут найдены в освобожденном Петергофе.
В домике — суета, волнение.
Принесли билеты на прямой десятичасовой поезд — международный вагон. К 9 вечера все уложено… Сделаны последние распоряжения. Собрались друзья.
Едем! У меня чемодан и портфель, у С.К. — чемодан и макет «У стен Ленинграда».
Лунная ночь… Мой Ленинград, — как тяжело уезжать! Ведь я чую — события грянут вот-вот!..
Октябрьский вокзал; милиционеры; освещенный вестибюль, нас ждут провожающие. Поезд отходит с той же платформы, с которой отходил и до войны. В вагоне толчея: пассажиры, носильщики… Но все быстро «утрамбовывается». Последние рукопожатия, поцелуи…
Отправление!
Хороший ход, потом остановка: переходим на обратный путь[151] — через Неву.
В 2 часа ночи — Шлиссельбург. Едем по «коридору». Пока без обстрела, поезд затемнен.
Лежу в раздумье… Что ждет нас в Москве?
11 декабря 1943 года.
Утром — стук в дверь: «Поезд приходит точно по расписанию». Подмосковные пейзажи. На путях какие-то составы без стекол.
Груженные орудиями, самолетами и танками платформы.
Волнуюсь…
Москва! Перрон…
Тут же представители Камерного театра, друзья…
Нас ждут Таиров и Коонен. Едем (с вокзала) к ним на Большую Бронную. Опять объятия, вопросы, расспросы…
Я не успеваю обо всем расспросить, не в состоянии записать все рассказы. Московская жизнь сразу дает себя знать.
От Таирова поехали в гостиницу «Москва», где мы остановились, так как наша квартира разрушена и заброшена… И здесь — друзья, беседы. Уже устал от людей, от поездки, звонков, встреч. Затягивает большая столичная машина, от которой я совсем отвык.
(Я постепенно уточняю картину прошедших событий, но интересно, что только Москва дает мне настоящую перспективу и точную информацию.)
Вечером зашли к жене Эренбурга, которая живет этажом ниже. Илья Григорьевич уехал в Харьков на процесс немецких эсэсовцев и гестаповцев, виновных в расстрелах десятков тысяч советских людей. За подобные преступления — казнь через повешение!
Люба Эренбург сделала нам краткий обзор событий — начиная от октябрьской эвакуации Москвы и до последних «светских» новостей, слухов и т. п.
— Всеволод Витальевич, хотите побеседовать с летчиками «Normandie»?[152] У нас тут человек пятнадцать иностранных корреспондентов: несколько хороших англичан, байбак француз и несколько американских хулиганов, которые пьют и вообще безобразничают… Англичане терпеть не могут этих янки… Американский солдат получает жалованья больше английского офицера. Ну, словом, это не друзья… Вот — почти анекдот: прилетевший американский корреспондент заявил: «Америка тоже начинает испытывать военные трудности — у нас не хватает ананасного сока перед завтраком и обедом». (Каким русским словом им ответить?!) Бузу, на место… Хотите коньяку? Лимитный! Мы просидели у нее часа два. Я то слушал, то от усталости ничего не слышал.
12 декабря 1943 года.
Утром С. К. заказала завтрак: грибы, яичница (с 1941 года не ел яиц!), по рюмке водки, белый хлеб (итого 310 рублей).
Из окна виден огромный дом СТО[153]; гудки машин, гул столицы.
Пришел А. Фадеев — встретились радушно, хорошо. (Некогда делать подробные записи.)
Телефонный разговор с моим родным Петром Поповым.
В 12 часов иду к Таирову, беседуем о пьесе, о наших ближайших планах… Квартира Таирова взъерошенная. В его отсутствие многое раскрадено, в том числе редкие рукописи и книги. У истопника театра нашли в печке пачку таировских рукописей, фото… Я думаю, что к каждой уцелевшей вещи надо относиться, как к подарку. Что у меня на квартире — я себе не представляю. Не решаюсь туда пойти… С помощью «Правды» вызвал из Казани нашу Таню[154]. Приедет, тогда и все домашние дела, надеюсь, будут налажены.
И здесь много очередных заданий: дать статью в «Правду»; выступить в ССП, райкоме и т. д.
Иду по улице Горького. Московская толпа очень непохожа на ленинградскую: здоровые детишки, хорошо одетые женщины, много мужчин в штатском. Разительно действует контраст между московской и ленинградской архитектурой, планировкой, стилем. Борение и синтез чувств к Ленинграду и к Москве!
Одни мне говорят:
— Вы же москвич!
Другие:
— Вы же ленинградец!
Я люблю нашу квартиру в Москве, — это мой единственный за всю жизнь «дом». Но пока я лишен возможности там жить, я чувствую себя в Москве гостем.
Звонит Е. Д. Стасова:
— Рада вас слышать. Я руковожу изданием журнала «Интернациональная литература» на иностранных языках. Что вы нам дадите?
Звонок из «Литгазеты»:
