Сквозь белое облако пыли, несшейся по дороге, можно было разглядеть золоченую карету и красный кафтан кучера. Всадники свернули в сторону, и экипаж, запряженный серыми в яблоках лошадьми, прогромыхал мимо. Молодые люди мельком увидали прекрасное, но гордое лицо женщины, однако через мгновение раздался громкий окрик, кучер остановил лошадей, и из окна мелькнула белая ручка.

– Это госпожа де Монтеспан, самая гордая женщина во Франции, – шепнул де Катина. – Она желает говорить с нами. Повторяйте то же, что буду делать я.

Он пришпорил коня, подъехал к карете и, сняв шляпу, отвесил низкий поклон. Его спутник проделал то же самое, хотя довольно неловко.

– А, капитан! – сказала дама. Выражение лица ее было не особенно любезным. – Мы опять встретились с вами.

– Судьба благоприятствует мне, мадам.

– Только не сегодня утром.

– Совершенно верно. Мне пришлось выполнить крайне неприятную обязанность.

– И вы выполнили ее крайне оскорбительным образом.

– Но как же я мог поступить иначе, мадам?

Дама насмешливо улыбнулась, и выражение горечи мелькнуло на ее прекрасном лице.

– Вы подумали, что я не имею больше никакого значения для короля. Вы подумали, что мое время прошло. Разумеется, вы рассчитывали войти в милость новой, нанеся первым оскорбление старой.

– Но, мадам…

– Избавьте меня от возражений. Я сужу по поступкам, а не по словам. Вы что же думали, что мои чары исчезли, что красота моя поблекла?

– Нет, мадам, я был слеп, если бы мог подумать что-либо подобное.

– Слеп, как сова в полдень, – выразительно вставил Амос Грин.

Госпожа де Монтеспан, приподняв брови, взглянула на своего странного поклонника.

– Ваш друг, по крайней мере, говорит то, что действительно чувствует, – произнесла она. – Сегодня в четыре часа мы увидим, разделяют ли другие его мнение, и если они разделяют, то горе тем, кто ошибся и принял мимолетную тень за темное облако.

Она наградила молодого гвардейца злым взглядом, и карета тронулась дальше.

– Едемте! – резко крикнул де Катина своему спутнику, который, разинув рот, смотрел вслед карете. – Вы что, никогда не видели женщины?

– Такой, как эта, никогда.

– Могу поклясться, что другой с таким злым языком действительно не встретить.

– И с таким красивым лицом. Впрочем, и на улице Святого Мартина есть прелестное личико.

– Однако у вас недурной вкус. Хотя вы и выросли в лесах.

– Да. Но я так часто бывал лишен женского общества, что теперь, когда стою перед какой-нибудь женщиной, она мне кажется нежным, милым, святым существом.

– Ну, друг мой, при дворе вы можете найти и нежных, и милых, но святых вам долго придется искать. Например, эта женщина способна на все, лишь бы погубить меня, и только потому, что я честно исполнял свой долг. При дворе, как на быстрой реке, надо постоянно лавировать меж порогов, чтобы не разбиться о них. А порогами здесь являются женщины. Ну вот теперь на сцену явилась другая, чтобы привлечь меня на свою сторону, и, пожалуй, здесь будет вернее.

Они проехали через дворцовые ворота, и перед ними открылась аллея, вся загроможденная экипажами и всадниками. По песчаным дорожкам разгуливала масса нарядных дам. Они расхаживали меж цветочных клумб или любовались фонтанами с высоко взлетающими вверх струями. Одна из дам, смотревшая все время в сторону ворот, быстро пошла навстречу де Катина. Это была мадемуазель Нанон, субретка госпожи де Ментенон.

– Как я рада видеть вас, капитан! – крикнула она. – Я так ждала вас. Мадам хотела бы вас повидать. Король придет к ней в три часа, и потому в нашем распоряжении лишь двадцать минут. Я слышала, что вы уехали в Париж, и решила поджидать вас здесь. Мадам хочет о чем-то спросить вас.

– Я сейчас приду. А, де Бриссак, вот удачная встреча!

Мимо проходил высокий, дородный офицер в такой же форме, какую носил де Катина. Он обернулся и, улыбаясь, подошел к товарищу.

– О, Амори, вы, должно быть, проделали немалый путь, судя по вашему запыленному мундиру.

– Мы только что из Парижа. Но меня зовут по срочному делу. Позвольте оставить на ваше попечение моего друга. Господин Амос Грин. Он приехал из Америки и остановился у меня. Покажите ему, пожалуйста, все, что можете. И еще. Присмотрите за лошадью, де Бриссак. Отдайте ее конюху.

Де Катина бросил поводья товарищу, соскочил с лошади и, пожав руку Амосу Грину, поспешно последовал за молодой девушкой.

Комнаты, где жила женщина, занявшая столь важное положение при французском дворе, были столь же скромны, как и ее судьба в тот момент, когда она впервые вошла сюда. С редким тактом и сдержанностью, составлявшими выдающиеся черты ее замечательного характера, она не изменила своего образа жизни, несмотря на все возраставшее благосостояние, избегая вызывать зависть или ревность какими бы то ни было проявлениями великолепия или власти. В боковом флигеле дворца, далеко от центральных зал, куда надо было проходить длинными коридорами и лестницами, находились те две или три комнатки, на которые были устремлены взоры сначала двора, потом Франции и, наконец, всего света. Именно там поселилась небогатая вдова поэта Скаррона, когда госпожа де Монтеспан пригласила ее в качестве гувернантки королевских детей, здесь же продолжала жить и теперь, когда по королевской милости к ее девичьему имени д’Обиньи вместе с пенсией и имением прибавился титул маркизы де Ментенон. Тут король проводил ежедневно по несколько часов, находя в разговоре с умной и добродетельной женщиной такое очарование и удовольствие, каких никогда не могли доставить ему самые блестящие умники его двора. Более пронырливые из придворных уже стали подмечать, что сюда перенесен центр, находившийся ранее в великолепных салонах де Монтеспан, и что отсюда идут веяния, ревностно подхватываемые желавшими сохранить за собой расположение короля. Делалось это при дворе довольно просто. Как только король бывал благочестив, все бросались к молитвенникам и четкам. Когда он предавался легкомысленным развлечениям, кто мог сравняться с беспечностью его ретивых последователей? Но горе тем, кто бывал легкомыслен в дни молитв или ходил с вытянутым лицом, когда король изволил смеяться. А потому испытующие взгляды приближенных были вечно устремлены на него и на каждого, имевшего на короля влияние. Опытный придворный при первом намеке на возможность перемен мог сразу изменить свое поведение так, что казалось, будто именно он идет впереди, а не плетется в хвосте других.

Молодому гвардейскому офицеру до сих пор почти не приходилось разговаривать с госпожой де Ментенон, ввиду ее уединенного образа жизни и открытого присутствия только во время церковных служб. Поэтому он был настроен сейчас нервно и в то же время испытывал любопытство, идя вслед за молодой девушкой по пышным коридорам, убранным со всей роскошью, на которую способны искусство и богатство. Мадемуазель Нанон остановилась перед одной из дверей и обернулась к своему спутнику.

– Мадам желает побеседовать с вами о том, что произошло сегодня утром, – произнесла она. – Советую вам ни слова не говорить ей о вашем вероисповедании – это единственная тема, способная ожесточить ее сердце. – Она приподняла палец в знак предостережения, постучалась в дверь и открыла ее. – Я привела капитана де Катина, мадам, – промолвила она.

– Пусть войдет.

Голос был тверд, но нежен и музыкален.

Де Катина, повинуясь приказанию, вошел в небольшие по размеру комнаты, убранные немногим лучше той, что полагалась ему. Но, несмотря на простоту, все здесь отличалось безукоризненной чистотой, обнаруживая изысканный вкус обитавшей в них женщины. Мебель, обтянутая тисненой кожей, ковер, картины на сюжеты из Священного Писания, замечательно художественно исполненные, простые, но изящные занавеси – все это производило впечатление какой-то церковности, полуженственности, в общем, чего-то мистически-умиротворяющего. Мягкий свет, высокая белая статуя Пресвятой Девы в нише под балдахином, с горящей перед ней и распространяющей благовоние красноватой лампадой, деревянный аналойчик и с золотым обрезом молитвенник придавали комнате скорее вид молельни, чем будуара очаровательной женщины.