Потому и не готова была говорить.

Но заговорила же! Причем не пару фраз она выдала, а трындела целый день.

Сейчас-то почему молчит? Манипулирует? Издевается?

Боже, дай мне сил не отвесить оплеуху своей дочурке…

– Кать, что не так? Ты обиделась на меня? Или… я не понимаю, – всплеснула я руками. – Почему с чужим человеком ты готова говорить, а со мной нет? Ты можешь хоть слово мне ответить, а? Или напиши, если я недостойна того, чтобы твой голос услышать, – невольно повысила я голос.

Катькины губы задрожали, она бросила кухонное полотенце на стол, и выбежала из комнаты. И ответил мне топот её ног по деревянной лестнице, ведущей на первый этаж.

– Катька, извини, – выкрикнула я, встала, хотела пойти за ней, но с выдохом плюхнулась обратно на стул. – Уф, когда это всё закончится? Я же думала, что всё наладилось… дьявол!

Нет, не могу я идти сейчас к дочери и извиняться за окрик, нервы на пределе.

А вчера… вчера всё было классно, мне впервые за этот месяц было по-настоящему весело. Мы слепили снеговика, пообедали, затем вернулись к нашим зимним инсталляциям, и доделали снеговику бабу и ребенка. Продвинули семейные ценности, так сказать, а то нефиг снеговику быть вольным одиночкой! Затем мы снова перекусили, и даже посмотрели с Катькой мульт.

Егор всё это время был с нами, и я нарадоваться не могла – Катя была оживленной. Буквально успокоиться не могла: болтала, моталась с первого этажа на второй, и обратно, притаскивая Егору свои награды, хвастаясь ими, и треща без умолку.

А я-то губу раскатала, угу. Думала: ну всё, намолчалость моё дитятко, больше не будет меланхолии и тишины.

И наступило утро. А с ним и тишина от Котьки.

Вот у меня и сдали нервишки.

– Дыши, – скомандовала я себе, хотя завизжать готова от оглушающей тишины в доме. Такая тишина, что аж в ушах звенит. – Дыши, Настя, скоро всё наладится, просто дыши!

Может, аутотренинг бы и помог, но подействовать он не успел. Мой телефон завибрировал.

– Ох, мать твою, что тебе надо, – пробормотала я, и приняла вызов: – Да.

– Привет, милая, – несколько удивленно поздоровался муж. – Ты… вы там как?

– Волки пока нас не сожрали, – рявкнула я. – Слушай, вот что ты не отстанешь, а?

– В смысле?

– В коромысле! Я тебе говорила, как на Катю действуют твои звонки? А я? Я, как думаешь, хочу с тобой беседы вести? – прошипела я в трубку, а внутри всё клокочет от ярости. – Как тебе идея отстать от нас?

– То есть, я должен забыть что у меня жена есть и ребенок, так, да? – муж тоже зашипел гадюкой. – Ты же сама мне говорила, что презираешь таких мужиков, которые детей своих кидают. Говорила? Говорила. Я что мразь по-твоему, которая может про дочь забыть, и забить на неё?

– А разве ты не это сделал? – хмыкнула я.

– Я ОШИБСЯ, ТВОЮ МАТЬ! – заорал он дурниной. – Ошибся! Меня что теперь на костре нужно сжечь? Камнями закидать? Я. Просто. Ошибся. И я имею право звонить своей дочери, и напоминать, что у нее есть папа, который её любит, поняла?

– Катю сейчас в покое нужно оставить, хренов ты эгоист. Звонками своими и сообщениями совесть пытаешься облегчить? А о Кате ты подумал, любящий папочка, а? Подумал ты о ребенке? Она после твоих сообщений сама не своя, напоминальщик фигов. Неужели сложно дать ей время? Или мне отобрать у дочери телефон, чтобы ты ее не доставал?

– Как ты меня … – рыкнул муж. – Так и знал, что ты Катю против меня настраиваешь!

– Ты как со мной разговариваешь? Иди, и Натали матом крой, – холодно осадила я Виктора.

Никогда он себе такого не позволял. Ссоры были, особенно в самом начале, когда мы притирались друг к другу, но я сумела себя поставить так, что мат и оскорбления – это табу для нашей пары.

Табу, да. В прошлом, как я понимаю.

– Извини, – сдулся Виктор, помолчав. – Я… блин, я просто из себя вышел. Ты трубку раз в год берешь, Катя вообще не отвечает ни на звонки, ни на сообщения. А ты как ответишь, так сразу скандал. Я тоже человек, знаешь ли.

– Знаешь ли, – повторила я, – и я человек! Нет у меня желания с Иудой беседы вести. Фотографии дочки я тебе скидываю, описываю как наш день прошел. Мне легко это, как думаешь? И Катьке я тебя рекламирую, мёдом твой образ поливаю. Вить, мне это легко по-твоему? Представь, что это я тебе изменила, и тебе приходится ребёнка на ноги ставить, да еще и говорить дочери, какая мать хорошая. Представил? Вот и постарайся не свою совесть облегчить своими звонками и сообщениями никчемными, а нам помочь. Катю в покое оставь, как готова будет – вернете общение, я препятствовать не стану. И мне не названивай, итак тошно. А лучше… Вить, завтра я Катю везу в город на прием, буду договариваться насчет онлайн сессий с психологом. В общем, я в городе буду. Давай-ка на развод подадим.

– Развода не будет.

– Будет, – разозлилась я. – И либо мы это сделаем быстро и не конфликтуя, либо я обращусь в суд. Но развод, Витя, будет.

– Это мы еще посмотрим, – выпалил он. – Я тебя люблю, у нас ребенок, развод – это бред. Я ошибся один раз, и мы можем все наладить. Семейная терапия, совместный отдых… Насть, не глупи.

– Это не глупость, это решение.

– Это тупое решение. Тебе тридцатник, кому ты нужна-то будешь, да еще и с прицепом? А я тебя люблю, между прочим, – выдал Витя.

Я как рыба открыла рот, закрыла, снова открыла, чтобы ответить ему на эту мерзость. Обычно отсутствием красноречия я не страдаю, да и словарный запас у меня неплохой, но тут… тут мне сказать нечего. И я просто нажала на отбой.

Тридцатник… кому нужна… прицеп…

Это Катя – прицеп?

А с чего Витя вообще решил, что для счастья мне нужны мужские подштанники, лежащие на полке шкафа? С чего он вообще решил, что я еще раз рискну? С чего взял, что буду искать кого-то, если я уже наелась отношений, и прогорела?

Идиот, Господи прости!

И Катьку прицепом назвал… да она золото у меня!

Руки дрожат от гнева, сердце бахает. Может, у меня инфаркт?

Я бросила телефон на кушетку, и поднялась к Кате.

– Коть, ты извини меня. Я просто очень хочу разговаривать с тобой, вот и не сдержалась, – дрожащим от отголосков ярости голосом начала я. – Кать, ну чего ты тут сидишь одна как бука? Фильм будем смотреть? Или прогуляемся? Или…

– Пойдем в гости к дяде Егору, – тихо произнесла Катя.

И это прозвучало не как вопрос. И даже не как просьба. А как констатация факта.

Манипуляция это или нет – мне уже плевать.

– К Егору, так к Егору, – кивнула я, и Катька, улыбаясь, соскочила с кровати. – Одевайся, котик, только у Егора могут быть свои дела. Учти это. И если я увижу, что мы не ко двору, надоедать соседу мы не станем. Извинимся, и уйдем, а потом можешь обижаться на меня.

– Он обрадуется нам, мам. Честно. Вчера так хорошо было, да? И сегодня тоже будет. Я сейчас, я быстренько оденусь, и мы пойдем. И ты бы, мам, подкрасилась, что ли, – Катя окинула меня придирчивым взглядом, достойным моей пятидесятилетней тётушки, но никак не восьмилетней девчушки. – Прическу сделай, губы накрась. Платье бы еще…

– Так, – оборвала я эту фэшн-гуру хлопком в ладоши, – Егор переживет, если я приду в гости страшненькой. Он мужик взрослый, видел вещи и похуже, чем женщина без макияжа.

Катя прыснула от смеха, и продолжила натягивать шерстяное платье. Задом-наперед, торопыга.

– Горе луковое, дай помогу, – я подошла к Кате, и потянула за платье, возвращая вырез на место. – Колготки не забудь, жду тебя внизу.

– Пирог возьми для дяди Егора. Тогда точно не прогонит нас, – дала мне напутствие дочка.

Я, качая головой и посмеиваясь, спустилась вниз, и послушно подошла к холодильнику… да, за пирогом.

А то прогонит еще нас.

– И от кого Катя нахваталась этих советов? – хихикнула я, оборачивая вишневый пирог фольгой.

КАТЯ

Я оделась. Покрутилась у зеркала, которое встроено в оборотную дверцу старого шкафа. Мама сказала, что шкаф этот Чехословацкий, и бабуля за ним гонялась. Шикарная мебель для своего времени.