Капитаном второй лодки он и был: Сенька Дерюжные Крылья. Третьей – Левка Смароков. И у четвертой был капитан, хотя на ней ведь находился и сам учитель, но уж ежели с чьего-то острого языка слетел «Колумб в обмотках», то и был он Адмиралом этого флота. А сапоги свои юфтевые учитель и вправду не взял, довольствуясь хорошими лаптями, и всем эту обувку рекомендовал: прямо в воде можно ходить, и все выливается, на солнце лапти вмиг высыхают, а обмотки можно и у костра высушить. Илья Кузеньков, разумеется, учителя не посмел ослушаться, лапти и обул. Еще двое-трое ребят тоже в лаптях пришли, но не по рекомендации, а из крайней бедности. Остальные были босые. Анька Перловица в ботинках-румынках на высокой шнуровке явилась, походной обувки в ее поповском доме не нашлось; и штанов ей не дал батька, бывший поп, велел плыть в черной юбке, кофте да еще и в темном платке. И мальчишки ей земные поклоны били и крестились, пока Евграф Васильевич не окоротил. А она не обижалась, смеялась и потчевала их дурнями. У Ани легкое было сердце, как говорил Евграф Васильевич.

И вот мимо проплывает обширный холм с церковью, еще не разграбленной, с крестами, холм, застроенный избами, с палисадниками, садами, огородами, пасеками; и с другой стороны – избы, сады, дворы с курами и собаками, напротив церкви – Кукина гора.

Капитаны уже не держат строй, каждый хочет быть впереди, и Адмирала никто не слушается, он охрип, отдавая команды, да и плюнул, махнул рукой. Весла молотят по воде вразнобой. Скрипят уключины. Кричат чайки. В заводях гогочут гуси.

Старик смолит свою плоскодонку, худой, загорелый, жилистый, по пояс голый, в грязных портках, босой, в картузе с треснувшим козырьком. Узрев флотилию, забывает палку с намотанной тряпкой, глядит, разинув щербатый рот, а с накрученной тряпки капает горячая смола.

– Здравия желаем, деда! – кричат матросы.

Старик молчит, щурится, прикрывает рот и жует губами, соображает… Наконец, увидев вихры учителя из-под буденовки и очки в железной оправе, оживает и, откашлявшись, интересуется:

– Куды путь держим, Василич?

А мальчишки орут:

– В Америку!..

Но Илья Жемчужный их пытается перекричать:

– В Вержавск!

Дед сдвигает картуз на лоб и чешет затылок. Да тут огненные капли падают ему на босую ногу, и он отшвыривает свою палку, морщась, и начинает крыть матюгами. Колумб в буденовке сдвигает сурово брови и уже хочет пожурить старого, да взрыв хохота со всех лодок перекрывает дедовы матюги.

– А чтоб вас!.. – плюется дед.

– Нет чтоб пожелать счастливой дороги, – замечает Галка.

…И потом кто-то говорил, что лицо ее вмиг побледнело. Да что-то верится с трудом. Вряд ли уж столь внимательно за ней наблюдали.

Но Аня признавалась, что в тот момент так ей захотелось перекреститься, на Казанскую оборотясь, да побоялась. А надо было. Может, чертыханье деда Прасола и перешибла тогда. Но времена-то пришли новые, атеистические. И это поистине было чудом, что в Казанской все еще шли службы, да и попы были живы и свободны… Пока. Хотя вот ее батюшка и сложил с себя ризы.

Река вела флотилию дальше. Глаза жадно поглощали идущее навстречу пространство ив, зеленых, пестрых, цветущих берегов, синего неба с облаками, и деда этого уже сразу забыли. Миновали мост дороги, что вела на Смоленск, и пошли дальше, безумно радуясь, что уж и не видать крыш родимого надоевшего села, ни огромной краснокирпичной Казанской с золотыми луковками. Здесь река текла меж крутых высоких берегов. И ласточки протягивали как будто сеть черных проводов над рекой своими полетами, будто город у них тут был, а и вправду город – глиняные берега, испещренные дырами гнезд. Ласточки остро цвиркали.

Экипажи переговаривались, шутили. Илья с флагманского фрегата требовал, чтобы никто его не смел обгонять. Но остальные капитаны, кроме Адмирала Евграфа, не слушались и изо всех сил перли вперед, мальчишки налегали на весла так, что те угрожающе потрескивали, а у некоторых даже уключины выскакивали из гнезд. Адмирал уже не обращал на это внимания. Он подставлял лицо речному ветерку и, кажется, был абсолютно счастлив.

Как позже поняли и остальные участники экспедиции, и они были так счастливы, как уже никогда не будут.

Позади остались все заботы, понукания взрослых, скучный труд на домашней ниве. А впереди – впереди две недели дикой речной свободы, ночевки в палатках, костры, звезды, купания. И да, еще этот неведомый город с таким свежим и в то же время дремучим названием – Вержавск. В этом названии чудилась какая-то слава, награда. Сейчас он представлялся им вообще главным городом не только молодой республики, но и вообще всей планеты. А про Америку это кричали так, в шутку. Вержавск был не менее сказочен. Нет, как раз в Америке и не было ничего сказочного, просто далекая и огромная страна с индейцами, бизонами и ковбоями. Да уже и с машинами, гигантскими домами… А индейцев и бизонов там почти и выбили.

А Вержавск был городом из былин. Воображение населяло его яркими персонажами: скоморохами, князьями, вещунами. И сказочными героями с прирученными зверями: серым волком, бурым мишкой, цветистыми птицами. Конечно, и колдуны с ведьмами мерещились, и оборотни, и тени грозных викингов на ладьях со звериными головами. Да, это было занятнее любой Америки. Вроде и свое, не чужеземное, а неведомое все же. Близкое и далекое, желанное и опасное. Словно какой-то сон, да, причудливый сон, в который можно войти… И лучше делать это с таким умным и вдохновенным вожатым, как этот их учитель в буденовке.

Каспля дальше текла в вольных заливных лугах, наполненных кряканьем диких уток, посвистом куликов, кваканьем лягушек в укромных заводях, напоенных духом цветов. Кое-кто из мальчишек бывал здесь с отцами или старшими братьями на рыбалке и весенней охоте, но многие эти заливные луга видели впервые, и радости их не было границ. Они будто прозревали. Так вон какая Каспля-река! Вот каков этот путь из варяг в греки. Тут и впрямь могут идти ладьи с товаром и воинами.

Лодки шумно двигались меж низких луговых берегов, а вверху задумчиво куда-то направлялись пышные облака. Или это были острова, а синева меж ними – как проливы моря.

И только один из участников экспедиции дерзко думал, что рано или поздно будет бороздить и эти небесные реки. Это был Сеня Жарковский с облупленным обгоревшим на сельских трудах носом. Он дольше других глядел туда – в зовущую синь. И узил глаза, как хищная птица.

И почему-то ему в какой-то миг этого плавания и почудилось, что на самом деле добраться в этот Вержавск только и можно по воздуху, дурацкая какая-то мысль-то… Но следующие события как будто и подтвердили не мысль даже, а предчувствие.

К обеду флотилия дошла до впадения речки Жереспеи в Касплю. Напротив, на высоком просторном сухом сосновом берегу, стояла деревня Лупихи.

Хотя уже и время обеда миновало, и давно пора было остановиться, передохнуть, поесть, но ребята и слышать не желали об остановке, всех захватило это движение к древнему городу и всем хотелось подальше уплыть от села, как можно подальше от бедности, и зависти, и несбыточных надежд. Под стать им был и Адмирал с расплеснувшимися из-под очков глазами. Ему тоже не терпелось уйти все дальше и ближе – ближе к тому Вержавску, который в странном озарении предстал в тот роковой день, к Вержавску, с которым были связаны его сны и желания. Наверное, проще ему было бы добраться туда одному, сесть на попутку в Каспле и доехать до Демидова, оттуда пойти хоть пешком, впрочем, нет, далековато, и трудно топать по лесным дорогам, лучше взять велосипед у старого боевого друга, живущего в Демидове, Галактиона Писарева. Когда-то они вместе освобождали Демидов – тогда еще Поречье – от белобандитов, захвативших город на три дня и заливших его кровью, от боевиков братьев Жигаревых и барона Кыша… Барон – какой он барон, так, сынок помещика, а вот, поди ж ты, прозвали бароном…

И долго потом они ломились за остатками банд по дебрям Оковского леса вместе с Галактионом, Локтем, как его все звали. Пока пуля не прошибла Евграфу грудь на вержавской гряде. А Локоть с остальными так и не взяли Кыша. И никто не сумел схватить его или пристрелить. Пометавшись еще по лесному краю, доходя до Духовщины и даже Ярцева и немало натворив бед, учинив смертей и пожаров, барон тот так и сгинул. Пропал. Говорили, что сперва в Ордынской пустыни затаился, среди лесной за Духовщиной, под Белым, на берегу Мёжи, при впадении речки Ордынки. Но как нагрянули туда с обыском, никого не обнаружили. Видно, упредили его. Путь туда среди болот и лесов неблизкий, трудный. И он подался куда-то еще, в скиту на болотах скрылся. А может, потом и вернулся в Ордынку. Ведь монастырь пока еще и не прикрыли, по слухам. Или даже поселился где-нибудь еще, много укромных мест в Оковском лесу.