- Пойдем к нему. Он человек удивительно симпатичный. И номер у него тоже симпатичный. Главное большой, я сам там две ночи проспал на диване.

Ленинградский критик Н.Г.Жданов оказался и в самом деле ни редкость милым, радушным и очень веселым человеком.

- Какие могут быть разговоры! Конечно, Алексей Иванович, переезжайте сегодня же... Правда, кровати у нас сейчас обе заняты, пока придется на диванчике...

Большой двухместный номер делил с ним в то время военный фотокорреспондент Т.

Николай Гаврилович вместе со мной спустился в вестибюль к администратору, я заполнил анкету, сдал на прописку паспорт.

Спал на довольно широком и не таком уж жестком диване. А рано утром пришла горничная и принесла мне какую-то бумажку. Зав. паспортным столом гостиницы сержант Жаров срочно приглашал меня явиться...

Явился.

В вестибюле, где-то в глубине, за массивным барьером, за спинами администраторш, сидел за своим столиком невысокий парень в милицейской форме. Встретил он меня негодующим возгласом:

- Вы что - смеетесь?

Я сделал серьезное лицо и сказал, что не смеюсь.

Он бросил на стол мой паспорт.

- С таким паспортом, с тридцать девятой статьей, имеете нахальство лезть в гостиницу!

Я стал объяснять ему, что произошла ошибка, что да, я действительно был лишен ленинградской прописки, но потом недоразумение разъяснилось, прописка была восстановлена.

- Посмотрите, говорю, пожалуйста, полистайте паспорт.

Тут, вероятно, следует записать, хотя бы для потомства, что же случилось. А случилось то, что когда "ошибка" выяснилась, дня за два до вылета из Ленинграда меня вызвали в 7-е отделение милиции и сказали, что я могу получить новый паспорт. Но для этого требуется представить три или четыре фотокарточки.

- Где же я их возьму? - сказал я. - Фотографии ведь в городе не работают.

- А этого мы не знаем, - сказал начальник паспортного стола.

Вот тут-то, наивный человек, я и сделал роковой ход.

- Может быть, можно ехать со старым? - сказал я. - Может быть, вы поставите штамп в этот, в старый паспорт?

- Как хотите, - усмехнулся начальник. Теперь мне кажется, что усмешка его была зловещей. Но в ту минуту я предпочел не заметить этого оттенка. Очень уж надоела мне вся эта волынка. Еще бегать за фотографиями!..

Вот именно этот подозрительный, с зачеркнутой и восстановленной пропиской паспорт я и представил сержанту Жарову. Могу ли я по совести осудить его за те слова, какими закончилась наша беседа:

- В двадцать четыре часа покинуть Москву.

Вернулся я в свой ("свой"?!) номер совершенно растерянный и удрученный. Милейший Николай Гаврилович как мог утешал меня. Посоветовал звонить Фадееву. С трудом дозвонился до Союза. Фадеева нет и до понедельника не будет. С не меньшим трудом, с помощью Жданова, узнал домашний телефон Фадеева. Не будь рядом Жданова, не стал бы, пожалуй, звонить. Однако перешагнул через неохоту, через застенчивость, позвонил. Сказал, что у меня новые неприятности.

- Приезжайте. Расскажете. Поможем.

- Когда можно приехать?

- Сейчас.

Был у него в Комсомольском переулке, где-то на Мясницкой. Он при мне позвонил своему заместителю Скосыреву. И я тотчас поехал на улицу Воровского к Скосыреву. Там просидел в приемной часа полтора... Получил бумагу, адресованную в 50-е отделение московской милиции: Союз писателей просит прописать такого-то временно в городе Москве.

Поздно вечером был в милиции. Начальник выслушал меня не очень доверчиво.

- Пропишу на три дня. А о прописке более длительной хлопочите через городской отдел.

И началось...

На другой день выстоял и высидел огромную очередь на Якиманке. Тамошний начальник сказал:

- Даю разрешение на две недели. Запросим сегодня же Ленинград. Если выяснится, что прописки вас не лишали...

- Да в том-то и дело, что лишали!.. Но это была ошибка...

Пытаюсь объяснить, как все было. Ему некогда слушать.

- Одним словом - даю указание пятидесятому отделению прописать вас на две недели...

И вот уже восьмой, кажется, день живу на пороховой бочке.

* * *

Вернулся в Москву Самуил Яковлевич. Был у меня в моем номере. Да, он уже наполовину мой, фотокорреспондент Т. уехал. Я занимаю одну из двух семейных кроватей. А на диванчике у противоположной стены каждую ночь спит какой-нибудь приезжий - с фронта, из Ленинграда или из тыловых городов, из эвакуации. Наш номер, так сказать - гостиница в гостинице.

С.Я. сидел у нас около трех часов. Пытался "организовать" ужин, звонил метрдотелю, директору ресторана, но ничего, кроме прогорклой тушеной капусты, нам не принесли.

* * *

Был в Детиздате. Случайно узнал, что они еще зимой, кажется в Кирове, куда были эвакуированы, переиздали "Пакет". Сделали это, как я понимаю, только потому, что считали меня погибшим.

Неожиданно и очень кстати получил деньги.

* * *

Стоял в очереди на главном телеграфе, посылал телеграмму своим. Впереди какой-то плотный, рослый, статный генерал. Телеграмма его лежала на бортике перегородки. Я машинально заглянул: В Ташкент Игнатьевой: "Все отправлено малой скоростью остался холодильник и мелочи"...

Отошел немного в сторону, посмотрел: да, граф Игнатьев{413}, "50 лет в строю"!..

* * *

Октябрь 1942 г. В ресторане гостиницы "Москва" еще играет джаз, но кормят плохо, по талончикам, с хлебом или без хлеба, в зависимости от категории. Среди обедающих преобладают военные - большей частью средний и старший начсостав.

Водку официанты где-то добывают, но за особую мзду - не больше пол-литра на душу.

Заселена гостиница тоже главным образом военными, ответственными работниками и партизанами (приехавшими получать ордена)... Много и нашего брата - свободных художников. Живут здесь сейчас Д.Шостакович, Л.Утесов, И.Эренбург, Павло Тычина, много белорусских и ленинградских писателей.

В номерах запустение, белье не меняют неделями, жиденький и чуть теплый чай подают в стаканах без блюдечек.

* * *

В Охотном ряду, на Кузнецком, на улице Горького часто можно увидеть американских, английских, польских солдат и офицеров. Пожалуй, наиболее боевой, бравый, воинский облик имеют поляки. У американцев вид совершенно штатский. Сутулятся, шагают не в ногу, размахивают руками.

* * *

Рассказывает Е.Л.Шварц. В каком-то среднеазиатском городе артисты эвакуированного столичного театра устроили по какому-то, уж не помню, случаю банкет, на который пригласили и гастролировавшую в городе труппу лилипутов. Лилипуты были тронуты, за ужином выпили, еще больше растрогались и стали жаловаться Евгению Львовичу - не на судьбу свою, а на изверга-администратора, который, по их словам, нещадно их эксплуатирует.

- Вы только представьте! - говорили они со слезами в голосе. - Что он делает?!! Нас двадцать четыре человека, он счет в филармонию выписывает на двадцать четыре кровати, а сам две кровати вместе сдвинет и всех нас туда уложит, как собачек. А среди нас ведь и женатые есть!

* * *

74-я пехотная дивизия была сформирована осенью 1914 года в Петрограде преимущественно из швейцаров и дворников. Поначалу показала очень плохие боевые качества, потом выправилась, ее хвалил Брусилов.

* * *

Меню "литерной" столовой провинциального города:

"Компот из сухих фруктей".

* * *

Светская дама военного времени. Пьет чай. Гость (от чая отказался, сидит в пальто) чем-то ее насмешил. Она хохочет с трагическим выражением лица.

- Погодите, оставьте, не смешите, у меня сахар во рту тает!..

Пьет вприкуску.

* * *

Ноябрь 1942 г. Поздно вечером иду по Тверской. Холодно. Темно. Метет пурга. И вдруг откуда-то словно из-под земли, из подземелья - песня. Останавливаюсь, оглядываюсь: откуда?

Стоит на углу куцая, на курьих ножках застекленная будочка регулировщика движения. В будке - за стеклом толстощекая русская девушка в милицейской форме, в круглой меховой шапке. Пригорюнилась и поет: