Вторую половину пути он плыл тяжело, неуверенно, тревожась за левую, несколько онемевшую ногу. Бить ногами по воде становилось все тяжелее. Ольга это сразу поняла и, нырнув, подобно дельфину, обхватила Репнина, к его неудовольствию, за пояс и стала тянуть за собой. Это его страшно смущало. Но он молчал, сердитый и сконфуженный. Скала вздымалась в каких-нибудь двадцати шагах от них, но казалось ему недосягаемой.

Сквозь ее полуоткрытый рот протекало море, она смеялась и что-то кричала ему, а правой рукой теперь уже поддерживала его голову под подбородок. Он видел совсем близко ее глаза. Намокшие, словно порозовевшие в воде волосы облепили ее смеющееся и как будто бы сонное лицо. Когда она выныривала на поверхность, он видел ее длинные, подведенные черной тушью ресницы, слегка опущенные, словно взгляд ее был направлен на побелевшие ноздри, бурно вдыхавшие воздух. Ольга прижималась к нему под водой всем своим телом, и, повернувшись на бок, чтобы легче плыть, он ощущал бедрами прикосновение ее тугого живота и маленьких грудей. Он хватал воздух ртом, как бы задыхаясь в безумных объятиях, и чувствовал поддержку под спиной ее длинной и сильной руки. Она смотрела на него своими чудесными глазами и была от него так близко, как будто бы они сплелись в объятиях на ложе, качавшемся на волнах.

Каким беспомощным оказался он, сильного сложения мужчина, великолепный наездник, рядом с этой юной женщиной, скорее похожей на девочку. Последние метры до большого валуна, выставившего под скалами свой округлый лоб, он преодолел из последних сил, часто отдыхая на спине.

И, не в состоянии взбираться на кручу скалы, тяжело свалился на камень.

Следом за ним, смеясь, выбралась на камень и Ольга.

Репнин припал, к плоской и гладкой поверхности камня, как утопающий, тянущий на дно своего спасителя. В голове у него мутилось. Пульс бешено колотился на шее. Дыхание пресекалось.

Она так замечательно плавает, а он совсем разучился, проговорил он, пытаясь скрыть неловкость, но где она научилась так плавать? Ему бы следовало быть умнее и помнить о возрасте. Он позабыл, это уже не в Ялте и не в Финском заливе, вот и нахлебался воды, признался он со смущенным смешком.

Репнин растянулся на камне, готовый забыться, заснуть, точно на какой-то каменной постели. Ольга не ложилась. Стояла, полуголая, у него в изголовье. Сверху доносился ее глухой воркующий голос — она хотела затащить его еще дальше, на отмель. Там, между скалами затаился песчаный пляж, недоступный с суши. Она хотела доплыть с ним до этого пляжа. Там они были бы совершенно одни. Она о стольком должна его расспросить. Жаль, не дотянули. Но вообще-то он плавает прекрасно. Он намного моложе ее мужа. Она мечтает подружиться с ним и с его женой. Кроме сестры ее супруга, которой девяносто лет, в семействе Парк все ее ненавидят. Он не представляет себе, как она обрадовалась, услышав, что он приезжает в Сантмаугн. Сэр Малькольм, с тех пор как они поженились, ни разу не приглашал кого-нибудь из русских к себе в дом. А она мечтала познакомиться в Лондоне с русскими. Она хотела доплыть с ним до той вон скалы, там вообще никого нет.

Она стояла у него в головах и безмятежно смотрела на него. Вода струйками стекала с нее. А плавать она научилась в Шотландии, она там работала некоторое время санитаркой, помогала отцу, который жил в Париже. Пришлось ей быть и прислугой. Ее отец страшно бедствовал до тех пор, пока один лондонский комитет не помог ему вложить небольшие деньги в зеленную лавку. Она поступила в балетную школу. Все это им удалось сделать благодаря госпоже Петерс. На западном берегу Шотландии море такое изумительное. Там растут пальмы. Она страшно рада, что познакомилась с ним. Ведь он из России. Но ее отца ему, наверное, никогда встречать не приходилось. Он офицер. Кузнецов. Полковник Кузнецов. В войну он прославился своей храбростью. Но на ее памяти он всегда был зеленщиком в Париже. Он ей рассказывал о России. Для нее это сказка. По словам ее отца, Петроград, то есть Ленинград, самый красивый город в мире. Она мечтала учиться там в балетной школе. Но в Париже русские такие чудны́е. Попробуй она назвать Петроград Ленинградом, ну, например, при этом вот капитане, Беляеве — он бы ей такого наговорил — не дай Боже. Разве им не достаточно того, что отец превратился в эмиграции в зеленщика? Скажите мне, князь?

Репнин поднялся и молча сел у ее ног. И она села на камень рядом с ним. Несколько минут они молчали. Ее слова задели его за живое. Эта девочка, которая показалась ему такой ребячливой и пустой, словно бы проникла в его сокровенные мысли. Это ничего не значит, что ее отец превратился в зеленщика, сказал он, чтобы как-нибудь подбодрить ее и утешить. Он припоминает эту фамилию. Полковник Кузнецов? Не садились ли они с отцом в Керчи на пароход?

Она прыснула: ее тогда и на свете не было!

Неважно. Она должна гордиться своим отцом. Он, как и многие другие, всем пожертвовал ради России, а Россия бессмертна. Только люди приходят и уходят.

При этих словах Ольга опустила взгляд, вокруг ее губ, сомкнувшихся, подобно створкам раковины, заиграла саркастическая улыбка школьницы, недоверчиво слушающей учителя. Зачем он говорит о бренности людей, она, например, не может так думать о себе, не может представить себе, что ее тоже не будет, поэтому она с ним не согласна. А отца ей очень жаль, он так бился в безвылазной нужде ради детей! С раннего утра разносил огромные корзины с картошкой и капустой. По вечерам, когда она была маленькой, он учил ее читать и писать. А потом шил, согнувшись, до глубокой ночи. Да, да, шить он тоже умеет. И стряпать. И ботинки чинить. Эге-гей! Старик рукой нам машет!

Он не сразу понял, кого она имеет в виду. Какой еще старик? На его вопросительный взгляд она указала на байдарку, проплывавшую неподалеку. Сэр Малькольм, похожий на могучего эскимоса, греб к берегу.

Ольга не торопилась обратно. Может быть, они еще немного посидят на этом камне? Она попробует говорить с ним по-русски. Ей так хочется расспросить его о России. И вообще ей хочется о многом с ним поговорить. Правда, она не знает, прилично ли это. Всего два года, как она замужем, а столько всего за это время было в ее жизни. Гримаса отвращения, к ужасу Репнина, исказила ее личико. Она не скрывала своих чувств. А тут, на этом камне посреди моря, ей было так хорошо с ним. Не то что с ее стариком, бросила она и рассмеялась. Дерзкая откровенность этих слов покоробила Репнина.

Надо возвращаться, сказал он тихо. Ему и самому было приятно сидеть с ней вдвоем, но говорить он ей этого не стал.

Смешно возвращаться. Зачем, когда солнце еще светит вовсю? Куда спешить? Так здорово сидеть здесь посреди моря. Почему князь так торопится? Да, ее отцу приходилось и обувь чинить. Чему только не пришлось научиться русским эмигрантам и их детям, разбросанным по всему свету. Своих детей, если бы они у нее были, она бы воспитывала по-другому.

И хотя он знал, что это прозвучит фальшиво, Репнин в утешение ей стал говорить: все произошедшее было предопределено и должно было произойти. Царство прогнило. Они все виноваты, но больше всех виноват Зимний дворец, царь, Распутин и все это растленное общество. А теперь их внуки расплачиваются за грехи отцов. Меньше всех виновата армия. Офицерство. Например, ее отец.

Все это надо забыть. В Лондоне он познакомит ее с Надей.

О нет, нет, вскрикнула она, точно он ее ударил. Она и ее отец никогда ничего не забудут. Это была великая держава. Могущественная. Овеянная славой. Заметенная снегами, ей не было равных. А русский флот, во флоте служил брат ее отца! А старый морской русский флаг! Она и сейчас, стоит ей закрыть глаза, видит, как русская армада выступает в поход. Идет вокруг Европы. Пересекает море. Огибает Африку. И в едином порыве кидается в бой, на смерть.

Репнин усмехнулся и язвительно проговорил:

— Ну, бывало во флоте и другое. Бунты. Офицерские оргии во время погрузки угля.

Смех застрял у него в горле, когда она с неожиданным жаром воскликнула: