Репнин между тем продолжал посещать аристократические клубы, не оставляя надежды найти мецената, который согласился бы издать его сибирские или кавказские записки. Ордынский, как и раньше, представлял его разным красавицам, нашептывая им о том, что этот русский князь, истинный аристократ, был бы идеальным секретарем клуба и что он на пороге развода со своей женой, в прошлом знаменитой красавицей.

Возвращаясь с вечеров, Репнин рассказывал жене обо всех этих женщинах и их мужьях, банкирах, политических деятелях, членах парламента, актерах, среди которых встречались также издатели, владельцы книжных лавок и продавцы картин. Себя он при этом пытался изобразить этаким легкомысленным вертопрахом, недостойным преданности, которую постоянно демонстрировала Надя.

Пока он беззаботно нес всю эту чепуху, Надя с грустью посматривала на него.

Будучи проницательнее своего мужа, как это часто бывает у супругов, она догадывалась, куда он клонит, задумав ее оставить. Ради ее спасения он решил принести себя в жертву. Это оскорбляет ее до глубины души. Он говорит с ней так, словно она уже уехала к тетке в Америку. Словно он вернулся в те тридцатилетней давности времена, когда вел холостую жизнь в Париже и Санкт-Петербурге, а она для него вообще не существовала. После того как Надя, утомленная скитаниями по Лондону со своими коробками, поднималась наверх и ложилась, Репнин иной раз долго еще сидел, понурившись, и спрашивал себя, сможет ли он все-таки расстаться с женщиной, которую любит и которую собирается оставить. От этих мыслей его кидало то в холод, то в жар.

Жена его, мучаясь бессонницей, воображала себе, как осаждают ее мужа толпы женщин, падких на иностранцев. Говорят, англичанки просто не могут устоять перед иностранцем. Они так непохожи на их мужей. И ревность начинала исподволь подтачивать ее. Хотя Надя по-прежнему слушала его с беззаботной улыбкой, как слушала бы первые признания мальчика, может быть, своего нерожденного сына. Он только начал заигрывать с женщинами. А ведь всего два-три года назад мальчик не знал других забав, кроме игры с голубыми стеклянными шариками, столь легко превращаемыми в кукольные глазки.

На следующей неделе муж рассказал ей: Ордынский представил его одной молодой даме, она всемогущее лицо в неком английском министерстве и прославилась во время войны.

Ну вот, подумала Надя про себя, Ордынский продолжает играть пагубную роль Яго при Отелло. И Лондон неотступно и неотвратимо отрывает от нее мужа, столь любимого ею в молодости и по сю пору, когда он подошел к преддверию старости. Итак, густая и цепкая лондонская сеть продолжает опутывать ее мужа, а он все так же тешит себя мыслью, будто бы он достаточно сильный, чтобы управлять и своей, и ее судьбой. Не так ли бьется рыба, запутавшись в сетях? Он думает оторвать ее от себя, не осознавая бессилия своего повлиять на их дальнейшую судьбу в вавилонском столпотворении этого города. Не знает он и о том, что задумала его жена. Нет, она никому его не отдаст.

И вот в ту субботу Репнин рассказывал Наде об очередной уловке Ордынского — благодаря ей он оказался соседом по столу с молодой женщиной, дочерью лорда Шервуда. Во время войны она, по слухам, была знаменитой разведчицей. Необыкновенно высокая с фиалковыми глазами, как говорят в Лондоне, и привлекательной фигурой. В ответ на его поклон она улыбнулась. Копия с портрета госпожи Робинсон по прозвищу «Пердита», рассказывал Репнин своей жене, долгое время бывшей любовницей короля Георга IV. Но Надя не помнит и этого портрета. Ее интересует дочь лорда Шервуда. Не иначе она какая-нибудь авантюристка.

Муж ее разубеждает. Это очень воспитанная молодая особа. Во время войны, по утверждению Ордынского, дочери аристократов становились или агентами разведки или сестрами милосердия. Из патриотических чувств.

— Но как это ты не помнишь портрета госпожи Робинсон, известной актрисы? Мы его видели, когда приехали в Лондон и ходили по музеям. Это одна из самых знаменитых картин.

— Что поделаешь! — восклицает Надя. — Но о чем она с тобой разговаривала?

— О том, как мне лучше устроить здесь свою жизнь. Дочь лорда Шервуда советует мне стать теневым автором: «ghost writer». То есть литературным негром. Писать анонимно для другого лица, имеющего деньги. Лучше всего какой-нибудь детектив, шпионский или об убийстве русского царя. Я бы на этом отлично заработал. Охота в Сибири — спортивная книга. За спорт мало платят. Сейчас время детективов. В этом нет ничего постыдного. Знаменитые английские писатели очень часто публикуют подобные произведения под чужими именами. Просто иногда работают литературными неграми. Если мне это не подходит, можно попытаться выступить в периодике с короткими рассказами. Она обещает мне помочь. Ордынский рассказывал ей о нашем бедственном положении. Дочь лорда Шервуда выразила желание познакомиться с моей женой. Детективные романы расходятся миллионными тиражами. Конечно можно было бы немного заработать и на альбоме снимков Кавказа. Ордынский говорил ей о них. Она мне поможет. Help, help.

— Какая прелесть! Я с удовольствием с ней познакомлюсь! — воскликнула Надя. — Для меня это будет большая радость. И что же дальше? Et après? — с иронией спросила она.

— Она отвезла меня и Ордынского в свой клуб. Это охотничий клуб. Позади отеля «Dorchester». Хотела познакомить нас со своей ближайшей приятельницей. Дочерью губернатора Малайи. Губернаторская дочь оказалась очень веселой. Мы пустились в военные воспоминания. Рассказывали разные страшные истории. Пили шампанское. А у меня в голове одна мысль — как расплатиться по этому жуткому счету, к концу вечера переросшему вершину Килиманджаро?

Но дамы и слышать не хотели, чтобы он платил. В клубе не платят. Это записывается в их счет. Они члены клуба. Потом Ордынский развез их по домам. На этом все и закончилось.

— Но почему же закончилось?

— Да потому что теперь мне следовало бы отвести их на ужин в отель «Риц», но поскольку мое положение, так же как и мои доходы, хорошо известны, могло бы случиться, что они и ужин предложили бы оплатить. Мне пришлось много разного пережить, но такого я допустить не могу. Мой предок Никита Репнин перевернулся бы в гробу и стал бы меня преследовать во сне. Я не хочу, чтобы меня жалели. И отныне буду садиться за стол только между двумя допотопными старухами, хоть они и оголяются до пупа, но знакомство с ними прекращается сразу же после ужина.

Жена на это громко смеется.

— Это что же, единственная причина для прекращения знакомства? — побуждаемая женским чутьем, продолжает допытываться она.

— Нет, не единственная, — мрачно признается он. — Есть еще одна. Мустафа.

— Мустафа! — вскидывает голову Надя. — Какой Мустафа?

Он напоминает жене ее недавний рассказ об одной знакомой, с которой они отдыхали когда-то на французской Ривьере, война, мировые катаклизмы прошли для этой дамы совершенно бесследно, и после всего пережитого она вспоминала лишь Мустафу — красавчика марокканца, зазывавшего в Монте-Карло иностранок к себе на чашку кофе. Знаменитый кофейщик Мустафа. Не могла забыть его и дочь лорда Шервуда. Разговор шел о войне, о разных ужасах, которые ее приятельнице, пришлось увидеть в Малайе, об оккупации Парижа, упомянули случайно Ривьеру, где она собиралась проводить лето. Он хорошо знает Монте-Карло, заметил Репнин. После всего происшедшего на земном шаре за время последней войны, после всех кошмаров и злодейства он только и мечтает сбежать из Лондона и позабыть испытания последних лет, выпавшие на его долю. Где-нибудь на Корсике, в Антибе, сидя в тени мимоз, под солнцем и голубыми небесами, он мог бы, глядя на лазурь, снова обрести какой-то смысл и утешение в жизни. Примириться с этим миром. Позабыть Россию, куда он не может вернуться, и всю отвратительную Европу, изъезженную им вдоль и поперек, выбросить ее из головы вместе с Наполеонами, войнами, грудами трупов, вместе с ее настоящим, в котором он больше не участвует и только наблюдает, как все вокруг него суетятся, стараясь урвать, отщипнуть, упиваясь восторгом и лопаясь от довольства, разделить которое ему больше не дано и понять которое он не в состоянии. Однажды он провел со своей женой лето в Монте-Карло. Им было хорошо, они были там счастливы.