Старуха громко смеялась.
И пока пораженный Репнин испуганно смотрел на красавца, графиня сказала:
— А что бы вы, черт возьми, стали делать с ней после свадьбы?
От Репнина не укрылось, что она покраснела и прямо впилась взглядом в улыбающееся лицо красивого молодого человека. В первое мгновение ему показалось, что взгляд ее исполнен любви, материнской любви, глупой и безотчетной материнской любви к этому сопляку, будто он был ее беспутным сынком. Но почти сразу же Репнин заметил в глазах старой женщины какой-то странный блеск, явный знак женской похоти. Какого-то сумасбродного плотского влечения, любви невозможной и не укладывающейся в сознании. И безумней всего было то, что ее пылающие глаза не отрывались от широко раскрытых, смеющихся зеленых глаз этого юноши, словно гипнотизирующих ее, подобно цирковому фокуснику.
Репнин непроизвольно обернулся к жене доктора Крылова, которая за все время обеда не произнесла ни слова. Она сидела потупившись.
Красавец меж тем продолжал смеяться, и голос его был мягким, бархатистым. Он бы свою богатую старушку-красавицу после венчания на руках вынес из машины, как это принято в Англии среди новобрачных, когда они входят в свой дом, и понес бы на второй этаж, а по пути, будто случайно, уронил бы на лестнице.
Услышав такое, Репнин окончательно онемел.
А младший брат только улыбнулся, улыбнулась краем губ и госпожа Крылова, сидевшая напротив Репнина. Красавец тоже смеялся и пристально на него глядел.
К крайнему удивлению Репнина, громко и весело смеялась и старуха. И по-прежнему не сводила глаз с молодого человека. В ее взгляде, в этом ее смехе Репнин, как и прежде, чувствовал не просто материнскую привязанность, но и страсть женщины, истосковавшейся по близости с мужчиной. Она смотрела на юношу с нежностью, которая все еще была материнской, но одновременно и с нескрываемым чувственным влечением, взывающим о любви невозможной, безумной, не поддающейся рассудку, о любви явно бесстыдной и плотской.
Не произнеся ни слова, Репнин опустил глаза, и за столом воцарилось молчание. Но вскоре жена доктора принялась оживленно рассказывать о каком-то катке в Ричмонде, на котором десять лет назад она завоевала звание чемпионки.
Затем графиня встала, и общество последовало за ней в зал, дверь которого выходила в сад, спускавшийся вниз по холму и где вдалеке виднелась беседка, окруженная рододендронами.
Подали кофе.
Не отрывая глаз от поросшего деревьями холма, со своей, по-видимому, больной кошкой на коленях, графиня сообщила Репнину, что уже на следующей неделе ей понадобится занимаемая им квартира на восьмом этаже.
Она сняла для него маленькую квартирку в деревушке, рядом с автобусной остановкой, которая видна отсюда, из парка. Квартира предоставляется ему бесплатно, но он должен поскорее встретиться с тренером ее лошадей, Джонсом, в Доркинге, который введет его в курс дела. Завтра в Доркинг приедет и она сама. Они готовят к выступлению молоденькую ирландскую кобылу (старуха сказала: Filly). В заезде на две тысячи гиней. Хотелось бы услышать и его мнение об этой кобылке. Ей известно, что он обучал наездников в Милл-Хилле.
После этого разговора графиня поднялась.
Жена доктора Крылова предложила отвезти Репнина в Лондон на своей машине. И хоть он всячески отказывался, пришлось предложение принять.
В дверях появился дворецкий.
Репнин хотел уйти, не прощаясь со своими молодыми соплеменниками. Однако младший из братьев подошел к нему и, протянув руку, сказал, что наслышан о нем, как о большом знатоке лошадей. И очень рад был с ним познакомиться. Когда же приблизился старший красавец, у Репнина возникло желание шепнуть ему какую-либо грубость, намекая на его неблаговидную роль альфонса, но, к сожалению, он не успел это сделать.
Старуха, уходя, задержалась в дверях, ведущих в сад, и стояла на фоне холмов, обрамленная зеленью кустарников и сосен. Она явно поджидала старшего из братьев, который, учтиво заверив ее, что сейчас идет, протянул руку Репнину.
И в то же самое мгновение изумленный Репнин услышал, как тот, обращаясь к нему, тихонько произнес:
— Низко мы упали, князь, не так ли? Мы, русские?
В его взгляде, брошенном на старуху, не было ни любви, ни иронии, а лишь нескрываемая, страшная, какая-то дикая ненависть.
Репнину почудилось, что он снова слышит покойного Барлова. В нем вдруг пробудилось чувство жалости. Сочувствия к этой старой, вырядившейся в светло-голубое платье, роскошной женщине, которая медленно погружается в зелень парка и ждет.
И как бы ни была отвратительна ее похоть, ее страстная тоска по мужчине, он ощущал, что в этом ее безумном, не укладывающемся в мозгу томлении все же присутствовало искреннее чувство, искренняя любовь, в том числе и материнская.
БАЛЕТ НА ЛЬДУ
Садясь в машину, он думал лишь о том, как бы поскорей и навсегда отделаться от жены доктора. Его раздражала ее огромная, как яйцо, голова, огромный, толстенный нос. Вызывали скуку и большие, темные, как у коровы, грустные глаза, но в то же время он не мог про себя не отметить удивительную стройность ее фигуры и влекущее тело древнегреческой гетеры.
Она ехала медленно, не спешила, и он никак не мог понять — куда они направляются. Наконец спросил ее об этом. Она ответила: в Ричмонд. Неужели она ему так неприятна? У нее просьба — теперь, когда он остался один, без жены, уделить ей час-другой. Им надо кое о чем поговорить. Впрочем, это желание и графини Пановой.
Она должна у него кое-что спросить. Должна. Ей это необходимо. Она знает, и графине это тоже известно, что он был вчера у ее мужа, в больнице. Он единственный во всей русской компании, в которую она вошла после своего замужества и из которой теперь хочет как можно скорее выпутаться, чье мнение она хочет услышать.
Она прибавила скорость. Ехала все быстрее, словно, выкрав Репнина у графини, спасалась от погони. Он, однако, не посмел ее остановить или отобрать баранку, понял: она скорей перевернется, чем замедлит движение. Вспомнил, что и в Корнуолле миссис отличалась упрямством. Впрочем, тут же смирился с той ролью, которую ему на этот день определила старая графиня. Зачем только? Сердито повторил свой вопрос — куда они едут?
Она, так же весело и спокойно, ответила: в Ричмонд. Так посоветовала сделать графиня. В его интересах, прибавила, ее выслушать.
Она разводится с мужем.
Беляев и Сорокин вовлекли в это дело и Репнина. Они будут свидетельствовать на суде, что муж ее бил. А от Репнина требуется подтверждение, что в Корнуолле она отвергла его притязания.
Что ему не известно о каких-либо ее любовных связях. Что их просто не было. В том числе и между ними. А эти двое намерены показать, что вы уговаривали меня бежать с вами в Россию. У них есть какие-то компрометирующие нас пляжные фотографии, из Корнуолла. Откуда они взялись, — не известно. И графиня поражена, но что есть, то есть. Невероятно, но это факт.
Репнин снова лишился дара речи.
Мысленно спрашивал себя, что это за чертовщина, что такое с ним происходит? Конечно, он вовсе не испугался, но его явно превращают в какого-то брачного комедианта. Он мог лишь беспомощно повторять: почему? Разве это все не ложь? Не глупость! Разве это не смешно? Он абсолютно не придавал значения всей этой истории, однако чувствовал, что должен всерьез подумать о роли, которая ему уготована. И даже улыбнулся.
Тем временем они приблизились к ричмондскому мосту, и госпожа Крылова остановила машину на берегу, у моста. Она была совершенно спокойна. Будто по дороге просто болтала, будто рассказывала ему что-то совсем незначительное. Но тут же заметила — дело, мол, нешуточное. И графиня считает, что дело очень серьезное и что все будет зависеть от него. От того, как он выступит на суде.
Когда машина остановилась и Репнин взглянул на свою спутницу, она ему показалась какой-то слишком смуглой и печальной — вылитая португалка. Ее большие, темные глаза теперь рождали ассоциации не с загрустившей коровой, а с черноокой жительницей Португалии. Будто в этой любовной трагикомедии она превратилась в португалку. Она сидела и смотрела на воду под мостом.
