Затем встает. Открывает ящик стола. Там лежат квитанции об уплате налога и одна строго секретная книжка «Союза владельцев лавок» этой улицы, куда в алфавитном порядке ежемесячно заносятся фамилии клиентов-должников. Не погасивших долги. Каждая лавка, входящая в этот «Союз», а также все прочие лавки на данной улице, должны извещать коллег о клиентах, уклоняющихся от выплаты долга. Все это строго секретно. В книжке написано, что в ней содержатся только самые необходимые сведения. Указывается и номер телефона, куда о подобных клиентах следует сообщать.
Это тайна. Книжку и налоговые квитанции он кладет в отдельный большой конверт. Передаст их на подпись дочери Робинзона, наверху. Вернет ей и деньги. Не желает их брать. Надевает пальто, хочет уйти, не прощаясь.
Уже в пальто передумал. Забирает банкноты. Он имеет на них право. На эти деньги они смогут прожить целый месяц. Наде он ничего не скажет.
С фотографии на стене улыбается ему родоначальник здешнего дела — Лахур.
У лестницы снова столкнулся с Зуки. Тот, говорит, — все знает. Знает, что это за письмо. Знает, что Репнин уволен. В Лондоне все получают такие письма, кто раньше, кто позже. Для Репнина еще сделали исключение. С ним еще хорошо обошлись. Так распорядился Леон Клод. Уволили троих рабочих, а подобные письма ожидают и других, только еще не известно, кого именно. Маркиз, конечно, найдет другую службу. (Раньше итальянец никогда не называл его «маркизом».)
Репнин минуту-две молча слушал этого человека, затем протянул руку и сказал, что уходит. Итальянец спросил, не намерен ли он ответить на письмо? По закону можно его обжаловать. Как он думает ответить на письмо?
Никак. Совершенно никак. Он благодарит за предоставленный ему четырехнедельный срок. Говорить не о чем. Зуки он желает всего хорошего. Он со своей мандолиной часто скрашивал существование в этом подвале. Просил передать привет мисс Мун и, если можно, Сандре. Они очень красивые девочки и очень милые. И прекрасно себя ведут.
Тогда итальянец спрашивает, не хочет ли он хотя бы дождаться Робинзона? Молодой Лахур не показывается в лавке уже два дня. Может быть, хотя бы передать ему привет?
Незачем. Это и так подразумевается. И Робинзону тоже не надо. Я думаю, говорит Репнин (I think), и это ни к чему.
Затем не спеша поднимается по лестнице в канцелярию.
Попросил дочь Робинзона передать отцу, что письмо он получил. Оставляет ему секретный пакет. Если отцу потребуется еще что-то — номер телефона и адрес ему известен. А ей хочет пожелать счастливых рождественских праздников. Happy Christmass.
Она покраснела до ушей. Таков, говорит, в Лондоне обычай. Жаль, что он не хочет дождаться отца, но она, — разумеется (of course), все отцу передаст.
Репнин после этого вышел.
В дверях невольно задержался. Припомнилось, как каждый день в течение почти двух лет входил сюда. Больше не придет. Как все быстро пролетело. А Мэри по утрам мыла лестницу. В витрине красовалась хрустальная женская туфелька, модель, она блестела, как тот мексиканский череп в музее. Неожиданно из лавки выбегает итальянец, в белом халате, похожий на санитара кареты «скорой помощи». Он хочет еще раз попрощаться. Хорошо, что Репнин сразу ушел. Иначе было бы хуже. Накануне, говорит, к Робинзону приходил какой-то капитан — Билеев, что ли? Сообщил, что, мол, князь вот-вот получит службу получше, чем здесь, в подвале. Мол, такое занятие не для князя. Со своей стороны Зуки лишь должен сказать, что с приходом Репнина в лавку налог на них возрос в три раза. Перно к каждому заказу подходил по-разному. Налог платили лишь с изготовленной новой пары, а набойки и ремонт не учитывались. Вот так. Надо уметь вести эту бухгалтерию…
Репнин глядел на него с изумлением.
Тогда Зуки ему сказал, что он теперь обедает здесь, поблизости, в пассаже, недалеко от дома, где жил Байрон. Если господину «маркизу» понадобится какой-нибудь совет, когда устроится на новое место, он будет рад с ним встретиться. У него теперь новая девица. Молодая. Он ей играет на мандолине. Англичанки на это хорошо клюют. То же рекомендует сделать и господину маркизу, хоть он и женат. Пока в Лондоне не дошло до баррикад — а, вероятно, дожить до такого ему не удастся, — самое важное для мужчины — это переменить женщину. Cheerio.
Репнин решил сразу же отправиться на биржу труда, через которую когда-то получил это место, и начать поиски новой работы. Они обязаны ему помочь, согласно закону. Раздумывал, в какую сторону пойти. Налево, к памятнику погибшим в Крыму, сооруженному из захваченных русских пушек, или направо, где маршируют гвардейцы перед дворцом Сент-Джеймса. А пошел прямо, в парк — немного передохнуть на скамейке. В голове мутится. Его опять выкинули на улицу. Хочет посмотреть на пару плавающих в пруду пеликанов, которых некогда Лондону преподнесли русские. С тех пор англичане погибших заменяют новыми. Впрочем, этой дорогой шел и король Карл I, направляясь на казнь. День был холодный, он — дрожал.
До биржи, Chadwick street, рукой подать.
Когда после долгих колебаний Репнин медленно поплелся через парк туда — он чувствовал себя разбитым. Он не замечал перемен на улицах, по которым так же шел два года назад. Многие развалины были теперь расчищены, но на бывших пожарищах рос бурьян, который никто не косил. Тротуары на этих улицах ремонтировали, асфальт местами чернел и еще пах гудроном.
Кое-где что-то начинали строить.
Потом он снова вошел в здание, куда некогда уже обращался в поисках работы. Будто во сне миновал несколько канцелярий. Его никто не останавливал и не спрашивал, что ему надо. Наконец какие-то очки задали вопрос: что он хочет, что здесь ищет? Потом сказали, что нужное ему учреждение переехало в другое место. Он должен обратиться в бюро для безработных, которое находится в лондонском районе по названию Мелибоун.
До него с трудом дошло, что речь идет о Marylebone.
А ему пояснили, что увольнение его незаконно. Он не должен был соглашаться. Он может спокойно вернуться на прежнее место. Если, конечно, в чем-то не провинился. Но и в этом случае хозяевам следует доказать его вину.
Тогда он смиренно заявляет, что не хотел бы возвращаться обратно в лавку. На это имеется много причин. Заведение частное. Просит лишь направить в то бюро, которое занимается трудоустройством подобных ему людей. Он готов на любую работу. Ему кажется, он был бы вполне на своем месте в качестве гида в экскурсионном автобусе. Он знает несколько языков.
У беседующего с ним человека на правой руке, в которой он держит его документы, шесть пальцев (на большом пальце вырос еще один — маленький). Возвращая бумаги, он советует обратиться в бюро, о котором только что упоминал. Ему подыщут новую службу, наверняка. Cheerio.
Понурясь, русский эмигрант объясняет, что не знает, на что будет жить, если через месяц не найдет работы. Конечно, он поедет, куда его направили. Ему необходимо зарабатывать на жизнь.
Затем молча спускается по лестнице, по хорошо знакомой лестнице, по которой подымался два года назад. Людям свойственно ощущение, что из года в год они вынуждены подыматься и снова опускаться вниз. Выйдя на улицу, чувствует, что идти ему трудно.
Снова надо брести в толчее, по улице, до Парламента и опять спускаться в подземку. Снова возникает безумное ощущение, что все эти мужчины и все эти женщины только кажется, что проходят мимо, а в действительности они не идут, не идут, а плывут. Плывут. Вопрос — куда и доколе?
Спускается на станцию метро под названием «Вестминстер».
Отсюда до нужной ему станции совсем близко. В Лондоне все какое-то странное. Репнин не знает, что недавно от этой станции его жена шла в больницу, не знает и зачем туда ходила. Когда-то здесь протекала речушка Bourne — теперь ее засыпали, а на этой речушке, вероятно, стояла церковь в честь Божьей матери и называлась Mary La Bourne, теперь же она зовется Mary La Bonne, а произносится: Мелибоун. Так ее называет весь Лондон.
