Измученный этими мыслями и обидами, очутившись среди земляков, таких же, каких вел на смерть он сам, Вук Исакович скорбел теперь не только о своих людях, но и о солдатах Вуича, собранных по долинам Савы, Дравы и Пакры{14}. Осознание тщеты жизни, бессмысленности того, что он делает, ненужности всего того, что он имеет — семьи, жены, детей, усадьбы, невозможности возвратиться домой, стало для него еще мучительнее, когда он увидел вдали от родной стороны, на чужбине, колонны этих солдат, которые шли, точно глухонемые, не зная, куда их ведут. Устав от унижений, ослабев от болезни, Вук Исакович терял последние силы от накипавшей в нем желчи и приливавшей к голове крови. Он ехал на своем коне, разговаривал сам с собой, шевеля усами, и в отличие от других нисколько не был растроган красотой этой чудесной весны, не останавливался перед каждой корчмой и каждым расцветшим деревом, перед каждым замком с железными воротами и стенами, заросшими плющом, глициниями и шиповником, он ехал как потерявший надежду душевнобольной, желтый, отекший, злой, с большим животом и опущенной головой. В путанице его мыслей, беспрестанно чередовались письма патриарха Шакабенты, прошения, когда-то поданные императрице, ссоры с братом Аранджелом и все те слова, которые он сам себе говорил с горечью и отчаянием. Вук Исакович не замечал плодовых деревьев, которые покрывали окрестные холмы и с которых душистым дождем опадали цветы, не видел людей, наводнявших улицы и выглядывавших из окон, дивясь ему, его огромному коню, его поющим офицерам, одетым в странные крестьянские одежды одинакового кроя и цвета, гарцующим с обнаженными саблями.

Но если судьбе было угодно в этот поход измучить ему душу сильнее, чем когда бы то ни было, то случай захотел унизить еще и его тело, некогда столь падкое на утехи и наслаждения. Вук Исакович проходил через Вюртемберг, тая в душе воспоминания, о которых его старшие офицеры только догадывались.

В княжестве Вюртембергском, которое легко могло стать полем боя, ширились слухи о приближении войск Марии Терезии. В ожидании французов, о которых особенно много говорили в дамском обществе, все кинулись смотреть на тех, кто, как полагали, скоро побежит с позором назад. Поэтому не проходило дня, чтобы в честь двигавшейся к Рейну армии не давалось бы бала, где пиво лилось рекой, или ужина на городской площади перед церковью, под фонарями, где ели до отвала.

В первый же день после перехода границы к Вуку Исаковичу прискакал фельдъегерь с приказом князя Карла Евгения Вюртембергского следовать непосредственно за Вуичем, поскольку его высочество принц соблаговолит появиться перед войсками, дабы поглядеть на сербов, что так преданно служили его отцу, блаженной памяти славному Карлу Александру, фельдмаршалу и победителю под Темишваром, губернатору Сербии и прочая и прочая. Особо подчеркивалось, что сербов выразила желание видеть также принцесса-мать, живущая после смерти мужа вдали от света, у своего сына.

Уже на следующий день пришло уведомление от подполковника Арсения Вуича, который с двумя своими полками опередил Вука на два дня пути, что он остановился, разбил лагерь и ждет его, чтобы вместе предстать перед принцессой-матерью с сыном.

Для полка Вука такая весть была большой радостью — все уже предвкушали волов на вертеле, сытную еду, пиво и по меньшей мере два дня отдыха. Вука Исаковича это известие неожиданно привело в непонятное, но сильное смятение.

В тот вечер полк заночевал близ какой-то реки, берегом которой они шли. Вук Исакович, понурившись, до глубокой ночи просидел на седле, поглядывая на поблескивавшую в темноте воду. Он был потрясен, словно рыбак, увидевший вдруг, что сеть, которую он вытащил, полна трепещущих странных рыб — серебристых, красных, зеленых, самых невероятных!

Так и у него начинало рябить в глазах при мысли о предстоящих днях.

Дома у него хранился портрет Карла Александра Вюртембергского в серебре, эмали и турмалине, подаренный ему в пору его службы в Белградской крепости. Он ясно представил себе эту драгоценную реликвию: миниатюрный портрет держали барочный Геркулес с палицей в руке и Марс со щитом, на котором разевала пасть голова Медузы, а над ними парила крылатая Победа с необычайно розовыми грудями и дула в фанфару. Знамена с полумесяцем, барабаны, буздованы, секиры и бунчуки покорно лежали перед жеманным принцем в доспехах и парике.

Потом перед глазами Вука Исаковича замелькали другие, уже живые образы, из тех времен, когда Дунайский полк воевал против турок и стоял гарнизоном в Белградской крепости{15}. Самый младший в полку, он пользовался тогда нескрываемой любовью двора и часто нес службу при особе принца. Служба эта была нелегкой. Чаще всего он занимался личными делами принца, ходил в меняльные лавки греков и евреев, которые все вместе не могли дать ему столько, сколько тому было нужно, прислуживал в спальных покоях, стоял за игорными столами, где надо было уметь играть в мартингал[3]. Да, служба эта была не из легких, хотя и заключалась главным образом в том, чтобы помалкивать, стоять смирно и держать свечу.

Исаковича, грузного и неряшливого, каким он был сейчас, воспоминания эти не обескуражили и не пробудили в нем гордыни. Принц представлялся ему теперь уродливым чудовищем с отвратительной привычкой держать собеседника за пуговицу и, разговаривая, дышать ему в лицо.

Воспоминания, приведшие в смятение Вука Исаковича, грязного, с пыльной шевелюрой, с обвислыми щеками и мятыми чикчирами, касались принцессы-матери, вдовы покойного Карла Александра, в то время молодой женщины, ходившей на атласных, высотой в целую пядь каблучках, с открытой розовой грудью — точь-в-точь как у Победы на портрете принца.

Исакович не был любовником жены Александра Вюртембергского. В Белградской крепости у нее вообще не было любовников.

Встречая у двери своего мужа статного молодого человека, она вскоре заметила его полный восхищения, страсти и страха взгляд. Он смотрел на нее так, словно она сошла с небес. Это показалось ей забавным, и принцесса стала на него исподтишка поглядывать, как поглядывает кошка на клубок ниток, который ей бросят. А мужу сказала, что офицер этот кажется ей сущим ребенком, хотя в военной форме, вытянувшись в струнку и замерев, он и походит на саженное бревно.

Потом она все чаще начала проходить мимо него и, оглядывая свои юбки, всегда находила никому не видимую пушинку или соринку, чтобы бережно ее снять в его присутствии. Или останавливалась у окна и, словно ангел, глядела в вечернее небо над земляными валами и разлившимися водами. И краешком глаза следила за ним, бросая время от времени сопровождавшим ее дамам ничего не значащие слова.

Она казалась ему возвышенной и чистой. Хотя у нее был уже взрослый сын, ей хотелось, чтобы юный дикарь из этого странного племени думал о ней как о невинной и недосягаемой девушке. И это ей удалось. Как только Вук Исакович являлся утром на службу, она словно бы случайно, с оголенной грудью, без парика, встряхивая своими черными, как у дьяволицы, локонами, проходила мимо, стрельнув в него через лорнет одним глазом, так что он цепенел, бледнел и, не мигая, таращил на нее глаза.

Когда его приглашали на ужин к принцу, она вела себя так, словно его вовсе и не было за столом, а он терзался, не зная, куда деть свои дрожащие руки.

Так что-то тайное плелось и тянулось между ними всю весну в первый год ее пребывания в Белграде. Женщины, особенно одна француженка из темишварской артистической труппы, уже посвятили Вука Исаковича в секреты всего того, что любят дамы, и он хорошо знал, как следовало поступить, но боялся. Ему казалось, что принцесса не похожа на других, что она возвышенная, дивная, неземная. Никто из его друзей-офицеров не смел и думать о ней, хотя многие пользовались при дворе славой завидных любовников. Вук Исакович видел ее высокие атласные каблучки, вышитые золотыми цветами чулки, ее плечи и даже полные колени цвета персика, когда помогал ей садиться в седло, но уверял себя, что все у нее не такое, как у других женщин, и что она умерла бы, если бы знала, о чем он думает. Впрочем, и остальные сербы, имевшие честь когда-либо ужинать в ее присутствии, думали так же.