Легонький У-2, безропотно подчиняясь Ивану, шел ниже столбов, прятался за деревенские сады и редкие островки деревьев на полях. В самолете жарко. Казалось, что ниже не земля, а раскаленный радиатор. Горячий воздух врывался в кабины, восходящими потоками безжалостно трепал "кузнечика" за крылья. Самолетик подбрасывало и било о невидимый воздушный кочкарник, как телегу на булыжной мостовой да еще с ухабами.

Линия фронта все ближе: впереди дымы пожарищ, но что горит - издали разглядеть невозможно. Сохатый и Курыжов все старательнее крутят головами, обшаривая глазами небо в поисках неприятеля. Говорить не хотелось, да и не было для этого оборудования. Перекричать же сто двадцать лошадиных сил, вращающих винт, почти невозможно. Уговор один: кто первым увидит врага, тот и подает сигнал опасности.

Когда до предполагаемого места посадки осталось километров пять, Сохатый наметил впереди хорошо заметный ориентир - церковь, чтобы от нее начать поиск где-то тут спрятанного маскировкой штурмовика. Иван знал эти места и не сомневался, что найдет самолет, лишь бы враги не сожгли его.

Но поиск временно пришлось отложить: Курыжов ударил Сохатого по плечу. Услышав сигнал опасности, Иван торопливо обернулся и увидел, что выше их тысячи на полторы метров идет юркая восьмерка осоподобных фашистских истребителей. Мелькнула обнадеживающая мысль: "Пока не видят..." Иван сразу положил машину в левый разворот, выносивший самолет в мертвую зону обзора для неприятеля, прятавший его под вражескими самолетами.

"Обошлось. Разошлись мирно. Надолго ли? - думал Сохатый. - Наверное, патрулируют отведенный им район, ходят вдоль линии фронта над чужой территорией, чтобы не пропустить к себе наши самолеты".

После мирной встречи с "мессершмиттами", еще несколько минут напряженного полета - и вот наконец они в районе вынужденной посадки.

Однако "Ила" не видно. Выполнил вираж влево, вираж вправо, чтобы побольше осмотреть площадь, но безуспешно. Тогда Иван обернулся к старшине и показал жестами: "Гляди!"

Курыжов закивал в ответ. Снова два виража. Смотрят уже в четыре глаза, но ничего нет. Иван переместил У-2 западнее еще на километр. Снова восьмеркой виражи поиска. А вот и самолет! Вернее, копна на хлебном неубранном поле. Около соломенного бугра стоят знакомые люди, машут, приседают с разведенными в сторону руками - просят идти на посадку. Кто-то отбежал в сторону и, задрав голову к небу, не торопясь поворачивается кругом - смотрит, все ли вверху спокойно, нет ли близкой опасности.

Надо садиться. Первая посадка вне аэродрома!.. Прошел над полем. В каком направлении идут борозды - не понял, а не узнав этого, садиться было нельзя - мог перевернуть самолет через мотор на спину. Приказав старшине Курыжову наблюдать за воздухом, Иван вернулся к замаскированному самолету, сделал над ним крутой вираж, мотая головой, размахивая левой свободной от управления самолетом рукой, изображая мимикой, что не понимает обстановку.

Наконец воентехник I ранга Григорьев догадался, в чем дело. Отбежал в сторону и показал направление посадки.

...Сели. После приземления Сохатый уперся ногами в педали руля разворота, приподнялся над сиденьем так, чтобы нос самолета не закрывал ему землю, и стал внимательно смотреть вперед, стараясь не проглядеть канаву или яму. Смотрел, а про себя твердил, как будто У-2 мог его услышать: "Останавливайся скорее! Останавливайся, хватит бежать". Ему казалось, что У-2 бежит долго. И был доволен, что ничего с ним не случается. Наконец, потеряв инерцию, самолет остановился метрах в двухстах от замаскированного "Ила". Иван сразу же выключил зажигание, но перегревшийся мотор продолжал работать на самовоспламенении. Пришлось вновь включить магнето. Мотор, остывая, еще работал на малых оборотах, а техники подбегали уже к самолету с охапками соломы для маскировки, потому что на желтоватом поле зелененький самолет любой злой глаз мог увидеть издали и тогда пропадет "стрекоза": сожгут.

Выпрыгнув из кабины, Сохатый еще сильнее почувствовал знойную духоту. Сверху лился испепеляющий, ослепительный солнечный свет. Временами на горячую тишину волнами накатывался грохот артиллерийской стрельбы, как будто кто-то невидимый в выцветшем от жары небе катал пустые бочки. И когда пушки особенно неистовствовали, начинала мелко вибрировать земля.

Прошло минут двадцать... Над замаскированными самолетами прошла восьмерка "мессеров", вслед ей еще две пары истребителей. Затем пролетела группа бомбардировщиков врага с истребительной охраной. "Юнкерсы" шли спокойно, будто летели над своей территорией. Миновав желтое, ничем не приметное поле, вражеские машины развернулись на пыльный шлейф колонны, и через некоторое время до группы ремонтников докатился громоподобный обвал взрывов, затряслась в лихорадке земля.

Советских самолетов в небе по-прежнему не было. Может быть, они и летали на другом участке фронта, где еще тяжелее было сдерживать наступление фашистских войск, но здесь от их отсутствия Сохатый почувствовал себя сиротой, на сердце копилась обида на кого-то, да и на себя тоже, потому что ничем он сейчас не мог помочь тем бойцам и командирам, которые только что пострадали от удара "юнкерсов" по колонне.

Иван представил, что делается сейчас на дороге, если бомбы попали в цель... Криво и зло усмехнулся, догадываясь, какие могли говориться слова в адрес летчиков, допустивших безнаказанный удар врага.

Сохатому еще не приходилось самому перегонять самолеты с мест вынужденных посадок, и этот прилет был для него интересен новизной обстановки, необычностью рабочих условий для восстановительной бригады, наконец, ответственностью решения на взлет. Если бы не риск оказаться под огнем танков и пехоты врага...

Выполняя обязанности разнорабочего, он воочию убедился, что мало знать машину и технологию ремонта. Надо быть житейски опытным, смекалистым, находчивым, изобретательным человеком: никто заранее не определит объем работ, которые следует провести на месте, и характер недоделок, с которыми все же можно перелететь на свой аэродром.