263

властями. 26-27 февраля 1932 года можно сравнить с гитлеровской «ночью длинных ножей» 1934 года, но с той существенной разницей, что зачинщики резни в Японии были осуждены, и никто в парламенте их не благодарил за содеянное в отличие от немецкого Рейхстага.

Более того, позднее в том же 1936 году на парламентских выборах победил избирательный единый блок двух центристских партий, получив 354 из 466 мест. Это говорит кое-что о подлинных настроениях японских избирателей. Национал-социалистическому правительству, нехотя и сопротивляясь, пришлось уйти в отставку. Но хрен редьки не слаще: к власти пришел князь Коноэ, политическая обстановка стабилизировалась, но в сторону крайне националистического военно-бюрократического строя, который можно назвать фашистско-милитаристическим с элементами корпоративизма. В 1937 году Япония окончательно ввязалась в необъявленную войну против Китая, что противоречило идеям старых консерваторов, таких как Нагаи, мечтавший о сближении с Китаем и о роли Японии в качестве защитника Китая и вообще Дальнего Востока от белого империализма. Правда, идеологи Соуа-исин называли это не войной, а процессом освобождения Китая от власти западного империализма. Миссией японского кооперативизма (разновидность корпоративизма. —Д-П.) является создание «новой восточно-азиатской культуры всемирного значения... Философия кооперативизма спасет Японию, Восточную Азию, а быть может, и весь мир. Классы ... превратятся в функционально-профессиональный порядок», индивидуальные права будут принесены в жертву благополучию высшего целого — всей Японии. В ноябре 1937 года премьер-министр Коноэ заявил по радио, что военной целью Японии является установление нового порядка мира на Дальнем Востоке, что Япония стремится к сотрудничеству, а не к завоеванию Китая, к защите его от коммунизма. Япония готова сотрудничать с правительством Чан Кайши в перестройке Китая. «Япония вступила в новую стадию творчества во всех областях человеческой жизни»^[6].

264

В 1936 году Япония заключила антикоминтерновский пакт с нацистской Германией. В 1937 году была фактически ликвидирована многопартийная система, а в 1940 году было ликвидировано движение Соуа-исин, а также фактически был отменен и парламент. А через год был Пирл Харбор — Япония вступила во Вторую мировую войну. Как указывает американский историк Патерсон, по сравнению с Америкой и передовыми странами Европы Япония была отсталой и нищей страной. Промышленность и заводы были отсталыми, малопродуктивными, квалифицированных рабочих было очень мало. Даже потребление населением продуктов питания лишь на 6 % превышало норму, необходимую для элементарного поддержания жизни (выживания) человека. Может, из-за этого — в надежде на заморские богатства — в народных массах вступление Японии в войну было встречено с беспрецедентным энтузиазмом. Япония, как ни парадоксально, вступила в войну не в условиях изобилия запасов, необходимых для ведения войны с такими мощными странами как США и Великобритания, а из-за нехватки самых необходимых стратегических материалов — нефти, стали, угля и даже риса, 20 % которого Япония вынуждена была импортировать — и из-за неспособности конкурировать с Америкой в наращивании самолетов, кораблей и боеприпасов. Логика сторонников войны была от обратного: через год, два разрыв между нами и Америкой будет еще большим — рассуждали они — а тут есть хоть надежда прорваться в Индокитай, Филиппины и Индонезию для получения сырья.

Незадолго до начала войны бывший японский посол в Италии Тосио Сиратори с гордостью писал: «Волны либерализма и демократии, которые не так давно наводняли нашу страну, теперь отступили. Широко принимавшаяся недавно теория государственного управления, которая считала парламент подлинным центром власти, теперь полностью отброшена, и наша страна быстро двигается к тоталитаризму, как основному принципу японской национальной жизни последних тридцати столетий. Для восточных народов речь идет ... о возвращении к древней вере ... сердце согревается от ...того, что идеи,

265

которыми питались наши народы веками,... воплощаются в системах современных государств Европы»^[7]. Торжествовать Сиратори оставалось всего 7 лет. Да и в эти 7 лет увидеть подлинный тоталитаризм Сиратори не удалось. Не было в Японии массовой единой партии, как в коммунистических странах, нацистской Германии и фашистской Италии. Власть была военно-бюрократической. Да, в 1937 и 1938 годах были арестованы ученые и профессора, связанные с коммунистами, Рабоче-крестьянской фракцией (те же коммунисты). Арестованы также руководители Национального союза профсоюзов и члены Японской пролетарской партии. В 1940 году официально закрыты и запрещены все политические партии. Вместо них были созданы Ассоциация содействия императорской власти и Ассоциация «Служи великой Японии через промышленность». Коноэ понял, что политическая нестабильность Японии происходит от отсутствия стабильного народного движения-партии, на которой могло бы основываться правительство. И он попытался создать некое Движение за новый порядок. Само название напоминает нацизм. Но движение натолкнулось на «глыбу» имперской власти и превратилось в некую группировку политико-нравственного характера. Ничего не вышло и из попытки создания Молодежного корпуса наподобие гитлеръюгенда. Наконец в 1942 году единственной легальной общественно-политической организацией оказалась вышеназванная Ассоциация содействия, которая массовым движением так и не стала. Провал попыток создания массовой единой правительственной партии, а также отсутствие концлагерей и массового государственного террора в имперской Японии, даже в военные годы, показывает, сколь велика была пропасть между германским нацизмом и даже итальянским фашизмом, с одной стороны, и их японским вариантом, с другой.

Да, вариантом германского национал-социализма или итальянского фашизма Японию 1930—1940 годов назвать можно, но вот был ли этот режим тоталитарным, как утверждали сами

266

японские радикалы, остается под вопросом. И уж, во всяком случае, тоталитаризм не мог существовать в Японии 30 столетий, как пишет Сиратори, ибо, как мы уже говорили, для достижения тотального или почти тотального контроля за населением необходима техника и электроника XX века.

Но вспомним, чем определяется наличие тоталитаризма и отсутствие оного в довоенной и военной Японии — идеологией, охватывающей все стороны человеческого бытия. Было ли это в Японии? На самом деле попытка создания такой всеохватывающей идеологии не удалась в значительной степени благодаря отсутствию единой диктаторской партии (это уже второй фактор тоталитаризма). В Японии, как мы видели, наличествовали кружки заговорщического и даже террористического характера, но единой массовой партии не было. Была политиканствующая армия, путавшая политику, государственное управление и военное дело. Террор был, но он не был всеохватывающим и последовательным, и его целью не было уничтожение тех или иных классов, наций, рас (были распространены убийства корейцев, на которые правительство смотрело сквозь пальцы, но это не было государственной акцией^[8]).

Тотальная централизованная монополия средств информации осуществлена не была, во всяком случае, до 1940 года. Централизованное бюрократическое планирование вызывало симпатии и сочувствие японских радикалов всех мастей, но полностью осуществлено не было. Частные концерны, заводы, землевладение и банки сохранялись до конца. Последними и очень важными чертами тоталитаризма, как мы знаем, должны быть: 1) пародия на демократию, то есть претензия на то, что власть исходит от воли народа, от народного суверенитета; и 2) обещание утопии.

267

Первого фактора вообще не было: источником власти была священная персона императора, а не народный суверенитет. Мечту японских национал-социалистов стать вождем и освободителем Дальнего Востока от западного империализма и колониализма утопией назвать трудно, так как в принципе это могло стать реальностью при более деликатной и не открыто захватнической политике. В конце концов отчасти эта мечта осуществилась в сегодняшней Японии. Но даже если назвать ее утопией, она ничего не имела общего с античеловеческими утопиями коммунистов и немецких нацистов — и те, и другие собирались создавать нового человека, уничтожая человека реального, не подходящего под мерку их утопий. Наконец, хотя японские националисты жаловались, что Запад принес им чуждые японской культуре учения: с одной стороны, марксизм, с другой, христианство, и призывали к возрождению традиционного японского язычества (смесь синтоизма с буддизмом) — в японской модели национал-социализма отсутствует характерная для тоталитарных доктрин религиозная нетерпимость. Даже в условиях крайнего обострения национализма накануне Второй мировой войны и во время ее, все, что японское правительство предприняло по отношению к занесенным западными миссионерами христианским религиям, — это введение законодательства по «японизации» этих религий. Закон 1939 года объявил христианство, синтоизм и буддизм официальными религиями Японии, подлежащими государственному контролю. В связи с этим руководство всех этих религий должно было состоять из японцев. Так, Русская православная миссионерская епархия Японии была в 1940 году переименована в Японскую православную церковь. Возглавлявший ее архиепископ Сергий должен был уйти на покой, и на его место был избран японский православный священник Иоанн Оно. В 1941 году супруга его постриглась в монахини в русском монастыре в Манчжурии, а о. Иоанн был пострижен в монахи под именем Николая и хиротонисан в Епископа всея Японии.