Но Герберт, уловив кое-что из ответа старика, сказал:

— Значит, всю ночь надо идти.

Тем временем у выхода из амбара столпились почти все находившиеся там крестьяне и крестьянки. Они переводили взгляд со своего односельчанина на немецкого солдата. Старый крестьянин, которого звали Анатолий Александрович, шепотом сказал своим землякам:

— Если он вздумает нас опять запереть, мы убьем его.

Герберт повернулся к Ольге:

— Скажи ему: пусть ведет нас. Бежим!

Девушка слабо вскрикнула и обеими руками зажала себе рот.

— И я с вами пойду к партизанам. Скажи ему это.

Она перевела его слова, дрожа от возбуждения.

Старый крестьянин подошел к Герберту и обнял его, как сына.

IV

Герберту представлялось, что это будет гораздо труднее: не привлекая внимания ночных патрулей, бежать студеной ночью по заснеженным полям целой толпой, где были старухи и дряхлые старики. Однако все делалось быстро и бесшумно, проворно и споро. Три крестьянина и крестьянка вместе с Гербертом пошли впереди; это были, по-видимому, выбранные вожаки. Их указания выполнялись беспрекословно. Велено было не разговаривать даже шепотом. Никто звука не проронил. Велено было построиться по двое и идти колонной. Замыкающим был пожилой колхозник. Оглянувшись, Герберт увидел длинную темную цепочку людей, конец которой терялся в ночной мгле.

Рядом с Гербертом семенила Ольга в реденьком вязаном светлом платке, покрывавшем ее голову и плечи, — тоненькая, хрупкая, небольшого роста. Герберт заглянул ей в лицо, худое, бледное, с большими серыми детскими глазами. Сначала она показалась ему трогательно беспомощной. Но, присмотревшись, он увидел ее не по годам умный взгляд — взгляд человека, умудренного опытом. Она держалась на полшага позади него. Он все время ощущал ее близость.

Впереди Герберта шел Анатолий Александрович. В правой руке у него была толстая палка; он с силой опирался на нее, глубоко втыкая в снег. При бледном свете звезд и туманной луны Герберт заметил, что в снегу остаются отпечатки ног. Его обуял ужас от мысли, что, если бы их хватились, преследователям ничего не стоило обнаружить их по этим следам. Точно назло, снегопад прекратился. Ветер, весь вечер бушевавший, утих, а мороз завершал дело, и следы в снегу затвердевали. Герберт толкнул своего ведущего и показал на отпечатки ног. Колхозник тотчас же понял его, кивнул, но пожал плечами, словно говоря, что тут ничем не поможешь. Он протянул руку прямо перед собой. Герберт взглянул в ту сторону и увидел неясные очертания леса, означавшего для них спасение; в этом лесу, как его заверили, находились партизаны.

Уже казалось, что беглецы вот-вот благополучно достигнут цели, как вдруг с правой стороны блеснул яркий свет автомобильных фар. Все ничком бросились в снег. Крестьянин дернул Герберта за шинель, и тот подполз к нему. Они лежали голова к голове и смотрели на медленно приближавшиеся снопы света.

Анатолий Александрович что-то шепнул Герберту, но тот его не понял. Тут Герберт почувствовал возле себя девушку. Она перевела:

— Он говорит, что те ищут.

— Нас? — спросил Герберт.

Крестьянин не ответил. Он поманил к себе одного паренька и шепнул ему несколько слов. Паренек исчез, и через минуту Герберт увидел, что все эти несколько десятков людей поползли на животах по снегу. «Боже мой, — подумал он, — следы теперь такие, что слепой и тот заметит». Теперь и крестьянин, вожак, лежавший впереди Герберта, пополз. Он сделал знак Герберту, чтобы тот следовал за ним. Они ползли навстречу медленно приближавшимся ярким фарам. Стал слышен шум моторов. Может быть, это отряд мотоциклистов, застрявший в снегу? А может, патруль обер-лейтенанта Тенне? Неужели бегство крестьян уже обнаружено? Нет, вряд ли. Герберта должны были сменить только утром. Это патруль мотоциклистов, застрявший в снегу…

Мечущиеся снопы света все приближались. Колхозник и Герберт ползли им навстречу. Герберт заметил, что девушка отстала. Вот крестьянин кивнул, указывая на что-то, и Герберт увидел дорогу. У него все еще было представление, что шоссе непременно должно быть с обеих сторон окаймлено деревьями. Но тут дорога пролегала среди полей, холодная и голая. Прожекторы на мотоциклах шарили по белым снежным полям. Сомневаться не приходилось, их искали. Боже мой, ведь все эти люди… У него одного есть винтовка. Но что может сделать один человек против вооруженного патруля! Их непременно обнаружат. Весь снежный покров на поле взрыт. В ужасе смотрел Герберт на щупающие светлые лучи. Фары, точно огромные, все вбирающие в себя глаза, мигали и беспокойно рыскали в ночной мгле.

Герберт вздрогнул: он почувствовал у самого уха рот крестьянина. Он слышал произнесенные шепотом слова, но смысл их не понял и покачал головой. Крестьянин постучал пальцем по винтовке Герберта и показал на приближающиеся мотоциклы… Герберт испуганно попятился. Затеять поединок с патрулем? И… и стрелять в своих? Да ни за что в жизни!.. Герберт посмотрел на крестьянина и энергично замотал головой.

В свете задних огней мотоцикла он ясно различил немецкие мундиры. И вслед за тем коротко вскрикнул: в каретке первого мотоцикла, выпрямившись во весь рост, стоял обер-лейтенант Тенне… Все кончено!.. Герберт всхлипнул и зарылся лицом в снег.

Кто-то вырвал у него из рук винтовку. Он не противился. Ему все было безразлично. Ведь в следующее мгновенье их обнаружат.

Выстрел…

Треск его раздался возле самого уха Герберта. Он вскинул голову и увидел в каких-нибудь двадцати шагах от себя падающего через борт каретки обер-лейтенанта Тенне. В тот же миг Герберт почувствовал за собой какое-то движение и увидел, что люди, пригибаясь, бежали через шоссе. Раньше чем он понял, что это освобожденные им крестьяне, щелкнул второй выстрел.

Герберт увидел, как упал водитель мотоцикла. Он пытался было повернуть мотоцикл назад, но не успел, и мотоцикл стоял теперь поперек шоссе.

— Давай! Давай!

Герберт уже знал, что это значит — вперед! Вперед! Думая, что сейчас они вместе со стариком крестьянином побегут в спасительный лес, он вскочил.

За его спиной раздался третий выстрел. Герберт на бегу оглянулся. Никто за ним не следовал.

Четвертый выстрел. Ясно видна была вспышка огня. Крестьянин все еще лежал у дороги.

Мотоциклы приближались. Застрекотал, как разъяренная бестия, автомат.

Герберт во весь дух бежал вслед за крестьянами в лес.

V

Оберштурмфюрер обещал своим подчиненным устроить тридцатого ноября, в день своего рождения, такую попойку, что небу жарко станет, — если к тому времени Москва будет взята. В последние дни ноября эсэсовцы из тюремного персонала в Ганновере буквально не отходили от радиоприемника. Сообщения о победах передавались как по конвейеру. Немецкая армия все ближе подходила к Москве. Некоторые газеты еще три недели назад предсказывали падение русской столицы «не позже, чем завтра». Но сутки проходили за сутками, а Москва по-прежнему держалась…

Тридцатого ноября вечером все дежурные эсэсовцы сидели у радиоприемника. Было объявлено новое, важное специальное сообщение.

— Без сомнения — Москва, пупом чувствую.

— Пора, черт возьми, давно пора!

— Никогда не думал, что русские будут так долго сопротивляться. Они давно уже одной ногой в могиле.

— Этого следовало ожидать, дело идет об их столице.

— Ты послушай только, что пишет о Москве «Фелькишер беобахтер»! — воскликнул эсэсовец, сидевший с газетой в руках у письменного стола. — «Москва сегодняшнего дня — это не «большая деревня», как ее с полным основанием называли в начале столетия. После русской Октябрьской революции Москва с каждым годом все больше приобретает облик современного столичного города, промышленного и культурного центра. К тому же она является и центральным железнодорожным узлом всей страны. Все железные дороги, ведущие с запада России на восток, проходят через Москву. Москва — это хозяйственный, политический и стратегический центр, откуда всю Россию можно перевернуть вверх дном…»