Герберт Хардекопф вспоминал наставления отца и давал себе зарок впредь не произносить ни одного неосторожного слова и, по крайней мере внешне, прикидываться человеком, не знающим жалости, как того требовал начальник, вершивший над ним суд. Нечаянно вырвавшееся слово сочувствия могло стать роковым.

Нелегко все это давалось юноше. Он молчал, но при виде бесчинств немецких солдат и офицеров, при виде бедствий несчастных беженцев в глазах его застывал крик. Герберт покорился, ушел в себя, ибо его никто не учил, если нужно, плыть и против течения. Повсюду — в школе, дома и даже в организации «соколов» — ему внушали, что с существующим положением следует мириться и уж лучше закрыть глаза, чем пострадать за неосторожно вспыхнувший в них огонек протеста.

III

Приехав из Испании, Гейнц Отто Венер сказал жене с таинственной усмешкой:

— Я не с пустыми руками приехал — привез тебе подарок. Вот он. Твой сын.

Рут испуганно переводила взгляд с мужа на привезенного им мальчугана. Хорош был парнишка, хотя и несколько непривычного типа: пушистые кудри, большие черные как смоль глаза и смуглый цвет кожи.

— Странный подарок, — растерянно пролепетала она. — Откуда ты его взял?

Он загоготал:

— Я нашел его. Ведь тебе давно хотелось такой игрушки? Хорошая порода, а?

Он рассказал жене, что родители Рафаэля Альфонса, ювелир из Бургоса и его жена, стали жертвами красных.

— Вот, смотри! — И он протянул Рут документы на испанском языке, словно показывая ей генеалогическое древо какого-нибудь породистого скакуна, какое обычно прилагается к нему при покупке.

— Читай! Фамилия мальчика была Торос, теперь же он законно именуется Рафаэль Альфонсо Венер! Родился одиннадцатого июня тысяча девятьсот двадцать пятого года в Бургосе.

Рут, оправившись от неожиданности, почувствовала стыд. Что за дикий «подарок»! Она не была уверена, что муж говорит правду, утверждая, будто бы маленький испанец — круглый сирота. Рут вполне допускала, что он тайно увез мальчика, попросту взял его с собой, только бы получить возможность похвастать дома чем-то необычайным.

«Твой сын», — сказал он ей. У нее не было сына, да и не хотела она никаких сыновей. Ее мужу испанский мальчик нужен был только для потехи. Она предвидела, во что все это выльется. Муж будет демонстрировать перед гостями маленького южанина, как редкого зверька, и гости будут обмениваться с хозяином всякими пошлостями по поводу якобы низшей расы, к которой принадлежит мальчик. Возможно, что Гейнц Отто обучит его ходить колесом или бренчать на рояле, превратит в шута, в клоуна…

«Мой сын?..» Нет, нет! Знать она не хочет этого мальчика. Пусть Венер оставит себе этот «подарок» и справляется с ним, как хочет.

Но, глядя на маленького чужеземца с большими темными и, как ей казалось, испуганными глазами, она постепенно сдалась. Только ребенок и окажется страдающей стороной в этом споре, а ведь беспомощный испанский мальчик ни в чем не виноват.

Постепенно Рут Венер даже привязалась к мальчугану, по-матерински заботилась о нем, баловала его. Переехав по желанию Венера в Берлин, она пригласила домашнего учителя. Рафаэль поразительно быстро изучил немецкий язык и вообще оказался способным ребенком. Он был по-настоящему красив, хотя для своих лет необычайно мал ростом и хрупок. Нельзя было не любоваться им, а открытый приветливый взгляд и врожденное добродушие располагали к нему всех, с кем он соприкасался. Маленькому испанцу берлинский воздух пошел впрок, он рос, креп и, как находила Рут Венер, с каждым днем хорошел. Очень скоро она уже с гордостью смотрела на мальчугана, и кому случалось встретить их на Ванзее — идущих рука об руку, смеющихся, — тот останавливался, смотрел им вслед и качал головой.

С этим юным существом Рут Венер и сама вновь почувствовала себя юной. Никогда раньше она столько не смеялась, никогда столько не шутила, как теперь, в свои сорок лет. Никогда не бывала она так часто в театрах, концертах, кино и кафе, как теперь, с Рафаэлем. Она словно хотела наверстать упущенное ею за многие годы. Такой образ жизни способствовал поразительно раннему созреванию мальчугана, в поведении которого появилась самостоятельность, самоуверенность.

В день, когда Рафаэлю исполнилось пятнадцать лет, его короткие штаны были торжественно преданы сожжению, и Рут «посвятила» его в юноши. В качестве дара ко дню рождения она преподнесла ему четыре новеньких костюма с длинными брюками, полдюжины верхних сорочек с крахмальными воротничками и столько же изысканных галстуков. Когда он впервые появился перед нею в длинных брюках, она в восхищенье крепко обняла его.

IV

После вторжения во Францию Венер, возведенный в ранг министериальдиректора, был послан со специальной миссией в Бельгию, как человек, обладающий опытом работы в условиях войны. В его задачу входило создание сети гестапо в оккупированных областях, с тем чтобы со временем покрыть ею всю Бельгию. Своим первым местопребыванием Венер избрал город Мехелен.

— Как вы сказали? Заняты? Все тюрьмы заняты?

— Да, заняты, господин министериальдиректор.

— Но скажите мне, пожалуйста, неужели в Бельгии всегда было столько мошенников?

Директор исправительных заведений Кервин Вандеркандр, с первой же минуты предоставивший себя в распоряжение гестапо, стоял в угодливой позе перед Венером и пожимал плечами. Когда Венер звонко расхохотался в лицо бельгийцу, тот с таким усердием стал вторить ему, что поперхнулся и отчаянно закашлялся.

— Вот что, — сказал Венер тоном приказа. — Сделайте условными приговоры мелким да и крупным уголовникам, за исключением разве только отцеубийц. Нам нужно место, много места для более опасных преступников!

Директор Вандеркандр, потирая пухлые руки, попросил разрешить ему внести одно предложение.

— Говорите!

— А что, если бы такую меру провести в форме амнистии, господин министериальдиректор? Это встретило бы отклик среди населения.

— Неплохая идея, директор! Но, насколько я понимаю, амнистия потребовала бы затяжной бумажной войны. А дело не терпит промедления. Мне не через месяц, а уже завтра нужно надежное место заключения для опасных преступников. К вашему превосходному предложению мы в свое время еще вернемся.

Венер посмотрел вслед директору исправительных заведений, который, пятясь и подобострастно кланяясь, вышел из комнаты.

«Дерьмо! — подумал он. — Вот так же точно держали бы себя у нас так называемые демократы, если бы мы не вышибли их отовсюду. Сброд!»

В тот же день в руки ему попался «знакомый».

Венер перелистывал списки немецких подданных, а также немцев, перешедших в другое подданство, которые были задержаны в Антверпене, Лютихе и Генте. Все это были главным образом эмигранты, бежавшие из Германии. Среди них он натолкнулся на имя Отто Вольфа.

— Смотрите пожалуйста! Так вот где мы нашли тебя, голубчик! На этот раз придется оплатить должок! На этот раз ты от нас не уйдешь!

Венер погрузился в размышления: в Праге этот молодчик еще работал для нас, он выдал нам несколько коммунистов, собиравшихся тайно перейти границу, и один из подпольных комитетов их партии. А после этого он как будто удрал в Швецию, в Гетеборг? Как он попал сюда?.. Где только эта эмигрантская шатия не носится!

Он распорядился, чтобы Отто Вольфа, родом из Бреславля, арестованного в Антверпене, немедленно доставили в Мехелен и привели к нему.

Одному из своих ближайших подчиненных он сказал:

— Мы, пожалуй, встретим здесь кое-кого из старых знакомых, как вы думаете?.. Но кто нам изменил, тот пусть заранее прощается с жизнью.

На следующий же день Венеру доложили, что заключенный Отто Вольф доставлен из Антверпена.

— Ввести!

Вошел приземистый, тучный человек лет под пятьдесят. Его круглая плешивая голова напоминала незадавшийся шар; на лице горели два темных глаза. Они выражали удивление и испуг. Было ясно, что вошедший узнал человека, сидевшего за письменным столом.