Поездка по прибрежной дороге вдоль моря, несмотря на позднюю осень, доставила всем невольную радость. Ноябрь выдался мягкий; солнце стояло высоко в небе, заливая землю и широкие морские просторы потоками света. Дорогу окаймляли пальмы и оливковые деревья в таком насыщенно-зеленом лиственном наряде, будто для них не существовало ни осени, ни зимы.

Добраться из Валенсии в Мадрид оказалось труднее. Пришлось пересесть на грузовую машину, на которой везли в столицу белье для интернациональных бригад. Едва машина отдалилась от моря, как попала в полосу холодного и сурового климата. Ехали всю ночь напролет. Вальтеру даже не верилось, что в Испании, которая рисовалась ему страной вечного солнечного сияния, страной пальм и вина, может быть так холодно. Еще хорошо, что машина была гружена бельем. Вальтер, пытаясь отогреться, зарылся в него. Но все-таки на рассвете, уже между Аранхуэсом и Мадридом, где дорога почти примыкала к линии фронта, Вальтер и его друзья совсем закоченели и чувствовали себя прескверно.

Они слышали орудийные залпы и глухие разрывы снарядов и были поражены, найдя в городе почти нормальную жизнь.

II

Таким был Мадрид, осажденная столица республики. Фашистские генералы со своими ордами, пушками и танками уже больше года стояли у ворот города, грозно стучались в эти ворота гранатами и бомбами, но народ Мадрида отказывался впустить их войска и защищал свою столицу от втиснутых в военную форму риффских кабилов, от марокканских легионеров, от испанских, монархистов, от итальянских и немецких фашистов.

— Скажи, ожидал ты увидеть такую картину? — спросил Вальтер, слоняясь по городу с Карлом Фризе.

— Конечно, нет, — признался тот.

— Удивительный народ! Какое спокойствие! Какая решимость! А это презрение к смерти!.. Посмотри вон туда!

По улице проезжал грузовик с молодыми испанками в форме народной милиции. Они пели какую-то революционную песню, иногда бросали несколько слов прохожим, приветствовавшим их, смеялись и размахивали винтовками у себя над головами. Прекрасные юные создания! Пряди темных волос выбивались из-под их пилоток. Какие цветущие лица! Какая сила и радость жизни!

Испанки? Вальтеру стыдно было вспомнить, что он представлял себе испанок вроде оперной Кармен, непременно с высоким гребнем в волосах и кастаньетами, пляшущих или гуляющих рука об руку с тореадорами. И если уж он был так наивен, что же думали другие, никогда не выезжавшие за пределы родного края.

— Опиши нашим землякам эту Испанию, этот Мадрид, — сказал Вальтер больше самому себе, чем товарищу, — и они заявят: вранье! Где же романтика? Картинность? Где он, знаменитый испанский колорит?

— А вот же, — улыбаясь, ответил Карл и глазами указал на молодого рослого испанца в живописной форме народной милиции: полуботинки, штаны, перехваченные на щиколотках шнурком, вместо пояса широкий красный шарф, сверху — короткая, как жилет, кожаная куртка. Левая рука милиционера была подвязана пестрым, ярко расшитым платком. Подойдя ближе, они увидели, что на платке вышита голова мужчины и под ней имя: Дурути.

Дурути, вождь каталонских анархистов, командовал своими земляками-добровольцами, поспешившими на помощь мадридцам, и погиб в первых боях за Мадрид. Да, в этом раненом молодом милиционере было нечто от романтики, которую ищут в Испании. Какая неподражаемо гордая осанка! Как величаво он нес свою раненую руку! Как лихо заломлена над левым ухом узкая пилотка!

— Ты улыбаешься, Карл, — сказал Вальтер. — Не забудь, эти люди голыми руками штурмовали мадридские казармы. Вооруженные одними дубинками и перочинными ножами, они брали в Барселоне целые батареи. Военного обучения они не проходили, а между тем вот уже год преграждают путь к Мадриду четырем хорошо обученным и оснащенным армиям под командой немецких и итальянских военных специалистов. Отсутствие военной подготовки и опыта эти бойцы возмещают героической отвагой. Ты слышал, что рассказывал товарищ Гонсалес? Они до сих пор все еще не желают укрываться или хотя бы пригибаться под огнем неприятеля, усматривая в этом проявление страха, а не осторожность, и говорят: «Испанец умирает стоя…»

Они вышли на Гран Виа, красивейшую улицу Мадрида. Навстречу попадались почти исключительно солдаты милиции: эта улица с ее великолепными магазинами и многоэтажным зданием почты и телеграфа была главной мишенью фашистской артиллерии. В лавках продавщицы предлагали покупателям различные товары. В кафе сидели милиционеры, пили вермут и закусывали маслинами, а порою преспокойно играли в домино. В продырявленном пулями здании почтамта почтово-телеграфные служащие и телефонистки, как с гордостью рассказывали в Мадриде, с начала осады не прерывали свою работу ни на день, ни на час.

Вдруг к Вальтеру и Карлу подбежал милиционер; он что-то взволнованно объяснил им и наконец, взяв их за рукава, потащил на другую сторону улицы. Они не поняли ни слова и никак не могли догадаться, чего же хочет от них испанский товарищ. Но вот они услышали свист и шипение, а вслед за тем — взрыв. Наискосок от них, на другой стороне улицы, взвихрилась пыль, в воздухе замелькали обломки железа и камни. У самого тротуара образовалась воронка глубиной в метр.

Вальтер и Карл удивленно взглянули друг на друга. Им было как-то не по себе, и оба чувствовали, что побледнели.

Карл удивленно спросил:

— Откуда же он мог знать, что здесь взорвется бомба?

Испанец опять начал возбужденно уговаривать, чуть ли не заклинать их.

Вальтер вдруг ударил себя по лбу.

— Comprendo! Понял! — воскликнул он. — Боже ты мой, это же ясно как день. Та сторона улицы открыта неприятелю, она простреливается. А эта сторона защищена. Здесь мы точно в окопе. Сообразил? Comprendo?

Испанец, должно быть, понял объяснение Вальтера, он одобрительно кивал, многословно добавляя что-то свое, и в заключение удовлетворенно похлопал Вальтера по плечу.

В самом деле, на той стороне улицы не было прохожих, все движение происходило на этой стороне. Но после взрыва многие снова пересекали мостовую, заходили в магазины, в кафе на противоположной стороне. Милиционер знаками объяснял Вальтеру и Карлу, что они тоже могут спокойно идти туда.

— Как же так? — спросил Карл.

Испанец говорил и говорил, но немцы ничего не понимали. Как они ни напрягали внимание, не было никакой возможности уловить смысл льющейся потоком речи. Испанец наконец показал на часы и стал считать: «Uno, dos, tres, cuatro, cinco… diez». — Затем он описал рукой дугу и сказал: «Бум!»

— Ага! — смекнул Вальтер. — Каждые десять минут, значит!

Каждую десятую минуту фашистская артиллерия посылала с противоположного берега Мансанареса в этот район снаряд.

— Comprendo!.. Comprendo!.. — Они жали друг другу руки, смеялись, радовались, говорили: «salud» и «compañeros»^[20]. Испанский товарищ говорил, Карл и Вальтер тоже говорили, и теперь уже не важно было, понимают ли они слова, — они поняли друг друга.

— Atención!^[21] — раздался возглас, и Вальтер вместе с Карлом скрылись в подъезде ближайшего дома.

Так и есть! Снова свист, шипение — и оглушительный взрыв. Они выглянули из подъезда. На этот раз снаряд ударил далеко отсюда, у самого парка, в который упиралась длинная улица.

Испанец посмотрел на свои часы и одобрительно кивнул. По-видимому, у фашистов часы были точные.

III

Дни тянулись за днями, приходилось ждать и ждать. Вальтер уже не один раз обращался к командованию интернациональных бригад с просьбами и заявлениями. Ведь он не турист, он приехал в Испанию, чтобы вступить в Интернациональную бригаду, чтобы сражаться. Но дело его подвигалось не так быстро, как бы ему хотелось. Ему предложили сотрудничать в одной из бригадных газет. В каждой бригаде была своя печатная газета, а в батальонах, кроме того, выпускались газеты на гектографе. Вальтер отказался, он не хотел и здесь, в Испании, бороться только пером. Здесь — нет. Он ссылался на то, что многие немецкие писатели и журналисты сражались в интернациональных воинских частях как солдаты, комиссары.