— Да, у Шрейбергау.

— И все сошло гладко?

— Не так уж гладко. Ведь вы знаете, что моя явка провалилась.

— Откуда нам знать? — спросил Фердинанд.

— А с чего же ты взял, что я самостоятельно перешел границу? — ответил Вальтер.

Рудольф рассмеялся.

— Крыть нечем.

— Да, да, знаем, — подтвердил Фердинанд. — Все в порядке.

Красавец Вилли предложил Вальтеру сигарету и сам закурил. Подошел кельнер, и Рудольф заказал для всех сосиски и пиво. Он достал из кармана коротенькую трубку, набил ее табаком и спросил:

— А теперь что ты думаешь делать?

— Что прикажет партия.

— Понятно. Но что тебе было бы по душе?

— Вы ведь знаете, что я журналист.

— И ты хотел бы опять поработать пером?

— Да.

— В Гамбурге сейчас бушует шторм, а? — спросил Красавец Вилли, приглаживая свои черные, разделенные пробором волосы, которые растрепал подувший с воды ветер.

— Я хоть и гамбуржец, но уж давно не был там.

— А где ты был?

— Разве это нужно вам знать?

— Нет, — улыбаясь, ответил Рудольф. — Нам тебя отрекомендовали, и мы знаем о тебе все, что необходимо.

Оркестр, помещавшийся в саду, на эстраде, заиграл попурри из танцевальной музыки. Кельнер принес пиво и сосиски.

— Не скрою, — начал Фердинанд и так свирепо посмотрел на Вальтера, словно был страшно сердит на него, — я охотно запряг бы тебя в нашу работу на границе, ты производишь впечатление этакого приятного и безобидного парня.

Красавец Вилли чуть не подавился куском сосиски, которую прожевывал; проглотив, он звонко расхохотался.

— Здорово сказано! Ты-то, с твоей людоедской физиономией, уж конечно, не подходишь для этой работы.

— Но руководство решило иначе, — продолжал Фердинанд, ничуть не смущаясь замечанием Вилли.

— Вот как?.. Что же оно решило?

— Тебе предлагается поехать в Париж.

Теперь чуть не поперхнулся Вальтер. Он прошептал, будто это была тайна, которую никому нельзя слышать:

— В Париж? А что мне там делать?

— Будешь работать в Комитете борьбы за освобождение Тельмана.

— Ну, брат, и балуют же тебя! — сказал Красавец Вилли. — Париж! Я бы и сам не прочь…

Вальтер не выказал особого восторга. Он взглянул на город, лежавший по ту сторону Влтавы в солнечном сиянии, на зеленую гору, увенчанную Градом.

— Ты, кажется, охотнее остался бы здесь? — спросил Рудольф, наблюдавший его со стороны.

— Да, очень уж хорош город, и… и так близко от Германии, — ответил Вальтер.

— Я дам тебе письмо к Оскару. В воскресенье напишу.

— Как я поеду? И когда?

— Как? — Рудольф улыбнулся. У него была хорошая, дружелюбная улыбка. — По железной дороге, надо полагать. Перемахнешь через границу. А там — Вена, Инсбрук, Базель. Снабдим тебя всем необходимым — документами, билетом, деньгами. В понедельник или во вторник отбудешь…

— Париж! — Красавец Вилли пожевал кончик своей сигареты. — Туда вы должны послать когда-нибудь и меня.

— Что мы — туристическое общество?

Красавец Вилли, казалось, не слышал резкого замечания; он весь ушел в мечты о Париже.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

I

С высот Венсенна, бывшего кольца парижских укреплений, Вальтер рассматривал панораму гигантского города, лежащего в излучине Сены. Прага — город сказочный, но все же обозримый; Париж — это уж нечто грандиозное, необъятное. Море домов, простиравшееся до самого горизонта, тонуло в полуденном мареве и посверкивало пляшущими бликами, которые отбрасывало раскаленное майское солнце.

Возможно, что здесь, на этом месте, много лет тому назад — более шести десятилетий — дедушка Иоганн Хардекопф по приказу начальства передал версальским офицерам пленных коммунаров. Может быть, вон там, на углу улицы у старых буков, их и расстреляли. А сегодня он, внук Хардекопфа, стоит здесь, преследуемый, травимый, изгнанный из своего отечества борец за социализм. Немногого пока достигли твои потомки, Иоганн Хардекопф. Сыновья твои, Людвиг, Эмиль и Отто, работают на гитлеровский рейх, помогая вооружать страну, готовить новую войну. Работают на кого придется, всегда подчиняясь тому, у кого в руках власть. Они утверждают, что верят в разум, но не в собственный разум верят они, нет, а лишь в разум своих повелителей. Они делают вид, что следуют традициям социализма, но в лучшем случае они утописты. Не на себя они полагаются, не на мощь собственного класса — они уповают на мощь капиталистов, богачей, сильных мира сего, верят в их прозорливость и доброту.

Вальтер задумчиво всматривался в безбрежное море домов, в серый песчаник собора Парижской богоматери, поднимавшегося над этим морем, точно гигантский скелет. В этом городе происходила буржуазная революция 1789 года. В этом городе сражалась в 1871 году героическая Коммуна. В этом городе жили, боролись и умирали мужчины и женщины, которым человечество обязано великой благодарностью, — ведь это они разбудили те могучие силы, которые позволили не только их родине, но и всему человечеству совершить гигантский скачок вперед.

Где-то здесь, среди этого хаотического нагромождения каменных зданий, между собором и Пантеоном, жил Марат, здесь он скрывался в подвалах от королевских сыщиков. Под одной из этих косых крыш, в тесной каморке, он выпускал газету «Друг народа», писал свои страстные воззвания, отсюда он руководил парижским городским самоуправлением.

За площадью, где некогда находилась Бастилия, простиралось кладбище Пер-Лашез и тянулась Стена Коммунаров, у подножия которой версальскими генералами были расстреляны бойцы Коммуны.

Быть может, вот из этой крепости-тюрьмы Консьержери, что на берегу Сены, пленники Тьера Луиза Мишель и Огюст Бланки отправились в изгнание — за океан, в Новую Каледонию, в тропики.

Этот грандиозный город на каждом шагу пробуждал исторические воспоминания, дорогие не только французскому народу, но и всему человечеству.

Вальтер, даже в самых смелых мечтах своих, не надеялся, что когда-нибудь попадет в Париж. Теперь он жил недалеко от Порт д’Орлеан, в маленькой гостинице, под бдительным оком консьержки, которая не столько прислуживала ему, сколько подглядывала за ним.

II

Миновали тоскливые, тягостные дни, когда он толкался в канцеляриях и просиживал стулья в приемных. Для того, чтобы оформиться в качестве политического эмигранта, réfugié, надо было бегать по учреждениям, без конца клянчить и хлопотать. Получить вожделенную carte d’identité^[15] — значило выиграть битву.

За него хлопотали единомышленники-французы. Один известный журналист написал префекту, что предоставить убежище антифашистским борцам за свободу — дело чести для французского народа. Заместитель префекта, принявший Вальтера, криво улыбнулся, читая слова «борец за свободу», «антифашист». Но так или иначе, а в Народный фронт входили ведь и французские коммунисты, они даже были главной силой, душой этого движения, хотя и не участвовали в правительстве. Вальтер буквально читал по лицу префекта его мысли. Просителя обнадежили, но под каким-то предлогом предложили зайти еще раз. Надо было запасаться терпением. Надо было искать новых друзей, которые приняли бы в нем участие и снова, еще решительнее, отстаивали бы его права. Проблемой беженцев занималась и печать. В комитете Народного фронта обсуждались возмутительные и скандальные случаи отказа в помощи немецким эмигрантам. Затхлые канцелярии продувало снизу крепким демократическим ветром. Этот ветер добирался даже до министерских кресел, неприятно щекотал уши префектов и, наконец, помог Вальтеру Брентену стать признанным réfugié и получить carte d’identité. На это ушли месяцы — тяжелые, томительные! Единственной опорой Вальтера была партия, были французские друзья и единомышленники.

В центре города, невдалеке от Больших бульваров, втиснутое между конторами маклеров и адвокатов, импортными и экспортными предприятиями и товарными складами, находилось бюро Международного комитета борьбы за освобождение Тельмана и всех заключенных антифашистов. Из этих трех тесных комнатушек, расположенных в третьем этаже, по всему земному шару тянулись нити солидарности. Отсюда во все пять частей света, в адрес выдающихся общественных и политических деятелей рассылались воззвания, обращения, брошюры и тысячи писем. Сюда прибывали письма с изъявлением солидарности с заводов, из городов и сел по обе стороны океана; здесь их собирали, использовали как материал, здесь регистрировали и распределяли поступавшие деньги и вещи. Задача бюро состояла в том, чтобы все эти многочисленные выражения сочувствия и симпатии проникали в Германию. Это поднимало дух борцов-подпольщиков и вливало в них новые силы.