Партия ведь была вездесущей матерью с миллионами заботливых рук. В Германии, загнанная в подполье, выслеживаемая, травимая, она существовала в каждом городе, на каждом заводе, на каждой улице. Она была в Париже и Цюрихе, в Лондоне и Праге. Кто ее не покидал, того и она не покидала. Кто стоял за нее и за рабочий класс, за того стояла и она. Кто был ее сыном, имел братьев и друзей во всем мире.

Обогнув Пороховую башню, Вальтер вновь вышел к Влтаве. Через висячий мост он попал в часть города, называемую Бубной. Ему все здесь нравилось, он чувствовал себя путешественником, делающим все новые и новые открытия. Он проходил мимо обширных стадионов, по прямым, как стрела, улицам современного типа со множеством новых жилых домов. Движение здесь было не менее оживленным, чем в центре города; но улицы, обсаженные деревьями, были шире и казались аллеями парка.

У одного здания он увидел толпу. Сюда с песнями подходили группы девушек и юношей. Продавцы газет выкрикивали:

— «Руде право»… «Руде право»…

На стене висел плакат, и Вальтер кое-как прочел, что здесь состоится митинг коммунистов.

Эмигрантам запрещено было посещать политические собрания или манифестации. Вальтер это знал. Но на этот митинг он хотел пойти, не мог не пойти. Как давно уже не был он на коммунистическом митинге! Все только подпольные совещания, куда пробирались с опасностью для жизни. А здесь пожилые рабочие и молодежь вольным потоком устремлялись на собрание.

Вальтер с радостью отдал при входе одну крону из немногих, полученных им несколько часов назад в эмигрантском комитете. В большом продолговатом зале он увидел украшенную знаменами эстраду, а на перилах балкона красные полотнища с лозунгами. Он прочел на чужом языке слова «Сталин» и «коммунизм». Около тысячи человек собралось здесь, на балконе разместилась преимущественно рабочая молодежь. Веселый, жизнерадостный народ.

Вальтер слушал выступления ораторов, и хотя он едва их понимал, все же это были его счастливейшие минуты за долгое, долгое время. Прозвучало имя Гитлера, и тысяча человек, такие же рабочие, как Вальтер, разразились возгласами гнева и проклятиями. Даже в самые страшные дни заключения в карцере Вальтеру удавалось сдержать подступавшие к горлу слезы; теперь же он не в состоянии был побороть их, вынул носовой платок и сделал вид, что сморкается.

IV

На следующий день Вальтер с раннего утра и почти до вечера пробыл в эмигрантском комитете; однако обещанная ему встреча с политическими руководителями эмигрантской организации не состоялась. Когда он выразил недоумение, досаду, над ним только посмеялись. Другие ждут неделями, сказали ему. Многие довольствовались тем, что, зарегистрировавшись, получали питание, карманные деньги и направление в гостиницу, где могли приклонить ночью усталую голову. Весь день они бродили по улицам Праги, словно город этот был большим санаторием. Да и в самом деле, Прага стала здравницей, как бы созданной для того, чтобы влить новые силы в истерзанные тела борцов и возродить поруганное человеческое достоинство.

Были, разумеется, эмигранты, которые вели себя так, словно они явились сюда с единственной целью вдохнуть подлинно революционный дух в «сонливых братьев и соседей». Они хвастали своей силой — можно было подумать, что это богатыри, вырывающие деревья, словно былинки. Послушать их, так чехи делали все шиворот-навыворот, чешские рабочие были лишены подлинного классового самосознания, чешские товарищи не умели организовать работы, да и марксизма-ленинизма по-настоящему не понимали. Вальтер избегал таких бахвалов.

В эмиграции интеллигенты, как правило, приживались скорее и легче других. Они быстрее осваивались в новой среде, особенно сближались с левонастроенной чешской интеллигенцией. Им было легче научиться языку, они скорее получали и лучше выполняли различную работу, дававшую небольшой доход.

Именно такого склада был бреславлец Отто Вольф, сосед Вальтера по комнате в эмигрантской гостинице, — человек лет сорока, с гладкой, как зеркало, лысиной, окруженной венчиком густых темных волос. На его полном смуглом лице блестели большие черные как смоль глаза. В Праге он жил уже с год, говорил по-чешски. Он ловко и порой даже навязчиво выдвигал себя на передний план и отстаивал свои интересы. Вальтеру такая манера была чужда и неприятна; да и вообще этот товарищ не вызывал у него симпатии. Но Вольф был член партии и, как говорили, храбро вел себя в первые месяцы бреславльского подполья. Из концлагеря его выпустили только потому, что спутали будто бы с кем-то другим: Вольфов там было много. Подпольный партийный комитет послал его в Чехословакию. Вольф намекал, что здесь ему поручили организацию нелегального перехода границы.

У Отто Вольфа всегда водились деньги. Он писал маленькие фельетоны, юмористические рассказы и рецензии на фильмы. Его знакомые переводили их и помещали в чешских газетах. Побочные доходы позволяли ему время от времени посещать один из ресторанов-автоматов или посидеть в «Конти» за чашкой кофе, почитать там газеты, поиграть на бильярде.

Вечером, после долгого дня бесплодных ожиданий, Вальтер, по приглашению Вольфа, пошел с ним в кафе «Континенталь». В первом этаже здания помещались большие залы с многочисленными бильярдами и столиками у окон. Отто Вольф заказал кельнеру, который встретил его как старого знакомого, два кофе с молоком. По-видимому, Отто знал многих посетителей «Континенталя». Он кивал направо и налево, приветствуя знакомых. Нагнувшись к Вальтеру, он шептал:

— Вон тот сухопарый, седой, — это редактор «Богемии». Крупная газета, демократическое направление… Этот старик, позади нас, за крайним столом… высокий, в светлом костюме, видишь?.. Главный редактор «Прагер тагеблат», пренеприятный субъект, воображает о себе бог весть что, прямо не подступись.

Он подозвал кельнера.

— Руди, — сказал он ему по-немецки, — коробку «Боснии»! — И обернувшись к Вальтеру: — Сегодня, в виде исключения, покурю дорогие сигареты. Вообще-то моя марка — «Татра».

Отто нашел партнера для игры на бильярде, а Вальтер углубился в чтение пражских газет на немецком языке. Ведь за чашкой кофе можно просидеть целый вечер, уверял Отто, можно даже без приплаты заказать еще стакан воды. Оторвавшись от газеты, Вальтер принялся наблюдать за Отто, который снял пиджак, увлекшись бильярдом. Он смеялся и, по-видимому, был очень доволен и очень уверен в себе. На бильярде он играл хорошо. Вообще, подумал Вальтер, он чувствует себя в этой обстановке как рыба в воде.

В первом часу ночи они шагали по безлюдным улицам, возвращаясь к себе в гостиницу. Вальтер сказал:

— Хороший был вечер!

— Ничего, войдешь во вкус, — отозвался Отто.

V

Как-то в субботу Вальтеру предложили прийти к часу дня в сад ресторана на Славянском острове. Как и было условлено, там под ярко-красным зонтом сидели три товарища. Вальтер подошел к ним, поздоровался и сел. Он не знал никого из них и только о Красавце Вилли уже слышал в гостинице. Это был высокий узкогрудый человек с полным улыбчивым лицом. Говорили, что он ведает переброской нелегальных работников в Германию. А по виду он походил на современного мопассановского «Милого друга», и Вальтер подумал, что рассказы о его дерзких любовных похождениях очень правдоподобны, хотя прежде он считал их досужим вымыслом. Низенький толстяк, говоривший на классическом саксонском диалекте, назвался Рудольфом. Это был политический руководитель эмигрантского партийного комитета. Третий, тоже невысокого роста, но стройный, с худым, изборожденным глубокими складками лицом, Фердинанд, ведал организационной работой.

— Ну, товарищ, как ты себя чувствуешь? — спросил Рудольф.

— Трудно сказать, — ответил Вальтер. — С одной стороны, как воскресший из мертвых, с другой — как выброшенный за борт. Но Прага так хороша, что скрашивает жизнь на чужбине.

— Ты, значит, самостоятельно перешел границу? — Товарищ Фердинанд как-то кисло посмотрел на него.