Петер убит. В последний час войны убит своими соотечественниками! Весть о гибели Петера Кагельмана больно отозвалась в сердце Вальтера, хоть и очень много лет прошло со времени их последней встречи. «Он был мне другом, и я многим ему обязан», — думал Вальтер.

Герберт давно уже сидел у тети Фриды и с нетерпением ждал Вальтера. Он спешил на молодежное собрание в Ведделе, где должен был выступить, и боялся, что придется уйти, так и не повидав Вальтера.

На столе в столовой лежал семейный альбом. Герберт знал, что альбому этому ни много ни мало, а лет пятьдесят, что тетя Фрида добросовестно подклеивала в него все фотографии родных и знакомых. С годами в нем набралось изрядное число снимков людей, которых она уж сама забыла: фотографии некоторых друзей ее мужа, товарищей и подруг Вальтера, соседей и знакомых; имена их давно стерлись в ее памяти.

Перелистывая альбом, Герберт остановился на фотографии бравого молодого человека, смотревшего на мир глазами победителя.

— Да, мой мальчик, таким был в тридцать лет мой брат, а твой дядя — Отто. Девушки не давали ему проходу, но и он им тоже. Хорош парень, а?

Герберт улыбнулся. Этот дядя Отто, с его ребячливым, ничего не выражавшим лицом, походил на кельнера. Но Герберт не решился вслух выразить свое мнение, он боялся огорчить тетю Фриду. Все же он заметил:

— Ни дать ни взять — Дон-Жуан.

— Правда твоя, сынок, — довольная ответом, сказала, улыбаясь, Фрида. — Настоящий Шуан, верно… А этот молодец тебе нравится?

Герберт увидел своего двоюродного брата Генриха, сына дяди Эмиля.

— Говорят, он очень умен, — продолжала Фрида. — Думаю, это так, потому что парень сумел вовремя убраться из Германии. Он вроде где-то в Южной Америке, что ли.

— Знаю, тетя, знаю. Генрих теперь регулярно присылает своим посылки. Об этом вся родня толкует.

— А Эдмонд, от которого родители так много ждали, который был, как говорят, очень честолюбив и хотел стать чем-то из ряда вон выходящим, погиб на фронте.

Фрида перевернула страницу альбома, но продолжала думать о своем бывшем любимце, которого она вырастила. Она рассеянно глядела куда-то вдаль.

— А это кто, тетя?

Герберт показывал на дородную холеную женщину в меховой шубе. Рядом стоял пожилой, но очень моложавый мужчина.

— Ну да этих-то, вероятно, ты и совсем не знаешь. Это Вильмерсы. Она была сестрой моего мужа, твоего дяди Карла. Хинрих и Мими тоже погибли в войну. В ту самую страшную ночь беспрерывных бомбежек, когда я пряталась под мостом… Помнишь, я тебе рассказывала? Вильмерсов засыпало в их собственном доме, туда попала бомба.

— Вот и этого я тоже не знаю, тетя. Из родни кто-нибудь или нет?

— Густав Штюрк? — Лицо Фриды осветила добрая улыбка. — О да, сынок. Это мой зять. Всю свою жизнь он помогал другим. Когда же ему самому понадобилась помощь, он ее ни от кого не получил. Одинокой, страшно одинокой была его старость. Он умер в своей чердачной каморке, и только через три дня соседи нашли его. Да, так оно в жизни бывает: негодяям — почет и уважение, а хорошие люди, не совершившие ничего необыкновенного, но сделавшие много добра своим ближним, умирают, как собаки.

— А вот эта особа, тетя? Похожа на настоящую шансонетку. Это не Алиса Штризель, о которой папа часто рассказывал?

— Да, такой она была когда-то, — ответила Фрида. — Теперь она кругла, как бочка. Но все еще старается порхать по жизни, словно молоденькая девушка. Она попросту не желает признать, что и она уже старуха… А вот на этого посмотри. Это злой гений нашей семьи, сатана, аферист. Звать этого гада Пауль Папке.

— Это и есть Папке? Да ведь он очень занятный на вид, правда, тетя?

— Скотина он, вот кто. Доносчик, и жулик, и настоящий бес-совратитель.

Слушая негодующие речи своей тети Фриды, Герберт разглядывал фотографию, на которой, высоко подняв пивную кружку и развязно улыбаясь, стоял мужчина с остроконечной бородкой, — спесивый, надменный, прямо-таки триумфатор, он словно чокался со всем миром…

— Скажи, тетя, ведь если он… он дружил с дядей Карлом, так он же, вероятно, был когда-то коммунистом, верно?

— Он — коммунистом? — вскричала Фрида вне себя от возмущения. Но затем подумала и сказала: — Быть может, он когда-нибудь и называл себя коммунистом, точно не знаю. Но он называл себя кем угодно. Этот человек всегда примазывался к тем, у кого были власть и влияние и кто мог ему быть полезен. Среди нацистов он, во всяком случае, был нацистом, и меня… меня он собирался выдать гестапо, потому что я попросила его похлопотать за Карла, который сидел тогда в концлагере. Он — коммунист? Нет, никогда! Мерзавец и подлец он, и ничего больше!

— Он жив, тетя?

— Хороших людей смерть прибирает, а таким прохвостам ничего не делается.

В это утро Герберт узнал о родных и знакомых Хардекопфов и Брентенов больше, чем за всю свою жизнь. Он рассматривал фотографии Пауля и Эльфриды, когда они были еще женихом и невестой, Вальтера и Эльфриды — малютками, а потом — школьниками. Было тут и много фотографий их отца, его дяди Карла, часто смешных. Вот Карл Брентен снят в полевой форме солдата первой мировой войны. А вот он с огромной гвоздикой в петлице — организатор всех увеселений в ферейне «Майский цветок». Увидел здесь Герберт даже фотографии — и хорошо сохранившиеся — родителей своего отца и тети Фриды — своих дедушки и бабушки. Это были снимки, сделанные на рубеже столетия и воспроизводившие Иоганна и Полину Хардекопф в старомодных костюмах. Дедушка Хардекопф с длинной бородой и серьезным, даже, пожалуй, грустным взглядом сидел в позе, полной достоинства. Он казался гораздо суровее своей жены, хотя тетя Фрида уверяла Герберта, что ее мать, а его бабушка, была намного энергичнее деда.

Они перелистывали альбом, словно книгу жизни. Все эти глядевшие со страниц альбома люди, от которых веяло довольством и самоуверенностью, а нередко задором и бьющей через край энергией, либо давно умерли, либо состарились и одряхлели. И эти молодые и самые юные, фотографии которых украшают последние страницы альбома, — их тоже в отдаленном будущем, когда одни из них состарятся, другие умрут, будут рассматривать глаза представителей нового, ныне еще не рожденного поколения. В конце концов снимки эти выцветут и умрут, а с ними угаснет и всякое воспоминание о людях, изображенных на них.

— Ах, надо сейчас же вклеить сюда фотографию жены Вальтера… Айна! Странное имя, правда? — сказала Фрида, показывая Герберту новый снимок. — Хорошее лицо, а? Вот взял мальчуган да ввел в семью шведку… Ай-на!.. Айна Брентен.

— Тетя, а Вальтер непременно придет к обеду?

— Обязательно! — уверенно сказала тетя Фрида. — Сегодня я приготовила на обед его любимое блюдо: тушеные сухие фрукты с клецками и шпигом. Который час, Герберт?

— Скоро час, тетя.

— Значит, он вот-вот подойдет.

Не успела она договорить, как раздался звонок. Герберт бросился в переднюю.

Радостно смеясь, они долго пожимали друг другу руки. В последний раз Герберт видел «дядю» Вальтера, когда только что пошел в школу.

— Навсегда к нам? — спросил он.

— Нет, только на несколько дней, — ответил Вальтер.

— Жаль! Ты бы нам здесь очень пригодился. Тут совсем другим ветром веет, не тем, что в Берлине.

— Я уж приметил.

— Англичане нас не любят.

— По всей вероятности, взаимно?

— Что правда, то правда! Но они с каждым днем наглеют. Систематически сажают в разные управления и другие органы власти старых реакционеров и даже фашистов.

— Да, Герберт, война кончилась, но классовая война продолжается. И наш классовый противник ведет ее с тем большим ожесточением, чем сильнее мы становимся. Но, скажи, как дела Союза свободной немецкой молодежи в Гамбурге? Я слышал, ты в правлении?

— Да мы еще даже не настоящая организация… Но все-таки у нас уже есть немало друзей, составляющих прочный костяк. С «соколами» мы превосходно сработались. Сегодня у нас митинг; я там выступаю.