И это было важно. Не уходить самому, как всегда, а уметь отпускать. Важно было идти вперед, создавать новые события нового мира, что-то менять, добиваться, в общем – жить. А потом отпустить это все без сожалений.

Восходящее и заходящее солнце никогда раньше не напоминало ему о жизни и смерти. Но теперь, сжав зубы и поглядывая в сторону горизонта, Лев никак не мог избавить свое сознание от мысли о том, как же похожи люди и небесные тела, как появляются они на свет, все до единого чистые и блестящие, как угасают к концу жизни, и никому не удается сохранить этот чудодейственный блеск.

Все должно заканчиваться так же, как и началось.

И он знал, как должен закончить свою историю.

В тот же день потускневшие глазницы окон и витрин наблюдали за человеком, бесцельно бредущим по городу, мрачным, угрюмым. Но бесцельной его прогулка казалась лишь в начале, пока он, смотря лишь себе под ноги, бродил по дорогам, казалось бы, не избрав никакого направления. Но, добравшись до известного ему магазина, он остановился и подозвал к себе собаку, до недавнего времени вынюхивавшую что-то на другой стороне улицы.

Сквозь пыль, на вывеске виднелось знакомое имя торговца музыкальными инструментами Алексея Винца. Это была та самая лавка, где началась и должна была кончится история Льва Дубая.

_____

Старый серый пес с коричневатым боком крепко спал в углу лавки, и даже не заметил, как его хозяин задернул штору, что изо дня в день означало время обеда.

Задумчивый продавец огляделся. И в глазах, словно тысячи призраков, замелькали воспоминания.

«Хочешь поглядеть?» – Вытянутое, приветливое лицо Алексея Винца, всегда отражавшее хоть немного серьезности. Лицо, с большими глазами и пышными темными усами, как у английского лорда.

«А можно?» – Рука маленького Дубая и Дубая большого потянулась к музыкальному инструменту. Восьмилетний мальчик принял его из рук рослого продавца, пятидесятилетний мужчина поднял с прилавка сам.

«Конечно»

Но что он должен играть?

Поддастся ли капризный инструмент на этот раз, ляжет ли в руку так мягко, как в самый первый раз?

Определенно, скрипка помнила все.

Но Лев был в растерянности.

И снова слова Винца направляют музыканта.

Лев чувствует, как начинает все заново.

«– Что видишь?

– Небо.

– Еще что?

– Еще звезды. Много звезд.

– Играй»

И Лев заиграл. Это была простая мелодия, самая первая и самая последняя, какую он сыграл в музыкальной лавке.

Звезд оказалось достаточно.

Новый музыкант

Снова звон колокольчиков заставил пса встрепенуться. Лев закончил играть и обернулся к вошедшему посетителю.

Это был любопытный мальчик, из тех дворовых ребят, не имеющих постоянного пристанища и выглядевших, как малолетние беспризорники из-за своей потрепанной одежды, которые так напоминают французских гаменов. Шапка его была такой ободранной и грязной, что нельзя было с точностью назвать ее первоначальный цвет. Когда гость поднимал ногу, видно было, как подошва отстает от ботинка, будто кровожадное существо открывает рот при каждом шаге мальчишки. Лев был более чем уверен, что все более-менее прилично выглядящие предметы гардероба визитер стащил в какой-нибудь лавке у продавщицы-разини, заболтавшейся с подружкой.

Все так же робко шагая по залу, он приблизился к витрине с инструментами и присел перед ней на корточки.

– Что-то высматриваешь? – Мальчик не услышал легкого шага продавца, но резко обернулся на его голос.

– Нет, я просто… – Он поднялся и попятился назад. – Извините, я сейчас же уйду.

– Ты можешь остаться. – Он шмыгнул за витрину и принялся открывать хрупкие створки. – Хочешь посмотреть?

– А можно? – Глаза и голос мальчугана были полны неверия и надежды. – Можно я…

– Конечно. – Лев улыбнулся и подал ему новую скрипку.

Глава 10

Одна маленькая правда

От начала и до конца своего большинство живых существ погрязли во лжи. Уверяю тебя, читатель, что эта повесть правдивая, и если и присутствует в ней доля выдумки, то никак нельзя именовать ее ложью. В ней много правды. Вернее, в ней много разных правд. Какие-то больше, а какие-то совсем маленькие. Например, война – это большая, но страшная правда, а все события – это несколько правд, чуть поменьше. И в этой заключительной главе я расскажу о последней, одной маленькой правде.

Филармония. Продолжение

В темном зале взгляды зрителей были устремлены на сцену. Двое музыкантов наигрывали заученную мелодию, слаженно и безукоризненно. В мелодии не прослеживалось ни фальши, ни большой виртуозности, однако, зал был полон, и все, затаив дыхание, слушали музыку. Свирель и фортепиано сливались в едином, мощном порыве эмоций, исполнители поглядывали в зал, на невидимые им силуэты, готовясь получить свою порцию аплодисментов.

Герман Елагин, шестидесяти трех летний директор Ленинградской Академической филармонии в нетерпении выглядывал из-за кулис, проверяя, не сбился ли кто из музыкантов и все пытался уловить реакцию зрителей, но в зале его глазу не открывалось ничего, кроме темноты.

До конца представления оставалось еще четыре композиции, а значит, в запасе у Германа Денисовича было еще около двадцати минут. Он завернул в коморку за сценой и прошел через рабочие помещения. Костюмерные, гримерные вокруг пестрели яркостью костюмов, масок декоративных лент, звучали тонкими голосами работниц, грубыми пререканиями музыкантов и актеров, пахли духами и цветами, нафталином и множеством аэрозолей. Заходить сюда для Елагина значило попадать в другой мир, пестрый, резкий, головокружительный и стремительно меняющийся.

Дальше тянулся длинный прямой коридор, в конце которого располагался кабинет директора, его кабинет.

Герман внезапно остановился и протер глаза, на секунду ему показалось, что он, Герман Елагин, молодой музыкант, состоящий в филармонии под начальством Романа Андреевича Конкина, спешными шагами направляется в кабинет своего руководителя, чтобы… чтобы рассказать ему о мальчишке, играющим на площади в городе.

Он быстро отогнал от себя эти мысли и зашагал дальше по коридору, пока, дотронувшись до дверной ручки, в ушах не зазвучала новая фраза: «Во времена Марка Аврелия за такое вторжение Вас бы четвертовали. А теперь присаживайтесь и говорите, что Вам?»

Что это за слова, почему они снова преследуют его?

Снова представился человек, с двумя парами очков (одни – на лбу, вторые – для чтения), с лицом медведя.

«Кажется, я просил Вас стучаться»

Но Елагин забыл, что стучаться ему не надо и в исступлении замер перед дверью.

В зале

Среди подобных друг другу однотипных силуэтов всегда можно выделить тот, который выбивается из общей картины: вертится, качается, привстает и оглядывается назад. Таким зрителем был старый солдат Максимыч, которого на представление пригласил руководитель филармонии. Признаться, Максимыч не был ценителем искусства, и то и дело ворчал о том, как все ему не нравится своему соседу слева, который, к слову, тоже был в военной форме.

– Почему их всего двое? – Не унимался старожил. – Неужели на такую сцену не могло поместиться побольше человек? Кому-нибудь бы дали гармошку…

– Это талантливые музыканты, они очень известны. – Скрывая досаду, отвечал сосед.

– Тоже мне талант. – Максимыч хлопнул рукой по колену, слишком громко, но к счастью для него самого, попал в такт, и никто ничего не заметил. – Вот, скажем, поле за день вспахать на тракторе – это талант, да. А это так, баловство одно. – Он снова повернул голову и, решив, что говорит слишком громко, перешел на тревожный шепот: – А Вы тут раньше бывали?