— Темой моей сегодняшней лекции, — тихо, но внятно произнес президент, — будет «изменяющийся мир».

Буддистка из Сайгона подняла голову, и ее фигура, похожая на статуэтку из темного дерева, напряженно подалась вперед.

Сри Рам говорил долго, около часу. Он говорил о прогрессе науки и несовершенстве человеческого сознания, о губительных последствиях войн и необходимости мирного сосуществования, о всеобщем разоружении и о том, что Россия и Америка в состоянии общими усилиями предотвратить атомную войну. В конце лекции Сри Рам выдвинул блистательный план организации всемирного государства благоденствия. СССР он тоже включил в него. Организацией этого государства должны были заняться теософы. План Сри Рама вызвал бурный энтузиазм под большим баньяном. Седая леди трясла буклями и громко выражала свое одобрение Сри Раму.

— Это восхитительно! Это гениально! Только теософ мог разработать такой план!

— Да, да, — поддержала ее дама из Австралии. — Это неповторимо!

Сри Рам удовлетворенно потирал руки и предлагал всем немедленно приступить к обсуждению идеи всемирного государства. Потрясая невиданными прическами и шурша старомодными платьями, теософское воинство ринулось в бой. Пока под большим баньяном организовывали очередное всемирное государство благоденствия, я поднялась и отошла в сторону размять затекшие от неудобного сидения ноги.

Рядом со мной остановился высокий мужчина в шортах и грубых сандалиях на босу ногу.

— Ну, как вам понравилось всемирное государство благоденствия? — спросил он, и полускрытая усмешка скользнула по его губам.

— Дамы, во всяком случае, настроены воинственно, — в тон ему ответила я.

— А как насчет благоденствия в вашем государстве? — поинтересовался мужчина.

— По-моему, кое-что нам удалось сделать.

— Вот как? — в глазах моего собеседника запрыгали веселые искорки. — Откуда же вы?

— Из Советского Союза.

— Подождите! Это же просто невероятно! — мужчина схватил меня за руку. — Как же вы сюда попали?

— По приглашению господина Дораба.

— К черту Дораба! Послушайте, — понизил он голос. — Мы сражались бок о бок с русскими парнями против Франко. Я испанец, и я знаю, что представляли собой русские в Испании. Они до последнего вместе с нами стояли под Мадридом. Я был коммунистом. А как Пассионария? Как она? Она ведь у вас в Москве.

Я рассказала, как Пассионария. Из-под большого баньяна до нас доносился шум голосов.

— Вот видите, я был коммунистом, — продолжал мой новый знакомый. — Только не говорите им обо мне, — и кивнул в сторону баньяна. — Тогда в Испании все члены Теософского общества были левые. А здесь много американцев. И они правые. В Америке все теософы правые. Мне здесь очень трудно, но ничего не поделаешь, надо жить. Кроме меня здесь есть еще несколько испанских республиканцев. Я вас с ними познакомлю.

Судьбы людей складываются по-разному. Но на долю этого человека выпало слишком много. Когда пал Мадрид, он с небольшим отрядом перешел границу и оказался во Франции. Несколько лет он провел в концлагере, где держали интернированных республиканцев. В 1939 году, накануне войны, ему удалось бежать. С большим трудом он вернулся в Испанию. Но никого из родных не смог найти. Его родители и девятнадцатилетний брат были расстреляны фашистами. Находиться в Испании на нелегальном положении было опасно. Он не смог отыскать никого из товарищей по партии. Одни погибли, другие находились в эмиграции. Прячась от полицейских ищеек, он пробрался в Барселону. Там ему удалось сесть на корабль, идущий в Южную Америку. Начались годы скитаний — Чили, Аргентина, Перу, Бразилия. Он работал на кофейных плантациях, рубил сахарный тростник, открывал двери лифтов перед богатыми постояльцами отелей, мыл посуду в душных и грязных кухнях дешевых ресторанов. У него не было паспорта и документов. Поэтому хозяева держали его недолго.

Потом наступило время, когда он не смог найти себе работу. Кончилась война, но от этого мир не стал лучше. Он питался отбросами в харчевнях на окраинах Сантьяго, за несколько песо грузил мешки в портах Аргентины, чистил сточные канавы в Рио-де-Жанейро. Он везде был чужим, человеком без родины, без родных и друзей. Когда он был на грани отчаяния, ему попался небольшой газетный листок. Из него он узнал, что Теософское общество возобновило свою деятельность. Он вспомнил, что когда-то в молодости принадлежал к этому обществу. Он нанялся кочегаром на пароход, шедший из Рио-де-Жанейро в Бомбей. Так он попал в Индию. Это произошло в 1950 году.

— С тех пор я здесь, — сказал он.

Площадка под большим баньяном уже опустела. Дамы устали заниматься всемирным государством благоденствия. Автомобиль Ори Рама, мягко шурша шинами, скрылся за поворотом аллеи. Желтая луна, похожая на спелый апельсин, медленно поднималась над пышной кроной баньяна, и в ее свете отчетливо серебрились седые виски и темнели две горькие складки у рта испанского республиканца.

Люди в Теософском обществе очень разные. Есть правые, есть левые. Одни относятся с симпатией к Советскому Союзу, другие ненавидят его. Часть серьезно думает и мечтает об универсальном братстве и всемирном благоденствии, а некоторые спекулируют этим, прикрывая благородной идеей свои сомнительные политические убеждения. Кто-то верит в оккультную иерархию, другие отрицают все и занимаются материалистической философией. Разные люди, разные судьбы.

Однажды на аллее Блаватской меня остановил высокий худощавый человек. У него были резкие жесткие черты лица и седые коротко стриженные волосы. Во всей его подтянутой фигуре чувствовалась военная выправка.

— Здравствуйте! — сказал по-русски человек. — Меня зовут Золтан. Я из Венгрии. Мне сказали, вы русская.

— Да, я русская, — ответила я. — А вы откуда знаете русский язык?

— О, это целая история. Если хотите, я расскажу. Я ведь воевал против русских.

— Ну и как? — поинтересовалась я.

— Как видите, довоевался, — дружелюбно засмеялся Золтан.

Он принадлежал к одному из аристократических родов довоенной Венгрии. Он хорошо помнит свой замок. Теперь там разместилось какое-то государственное учреждение. Мужчины семьи Золтана всегда служили в армии. Эта карьера не миновала и его. К началу второй мировой войны Золтан оказался в чине генерала. Потом в Венгрии произошли большие перемены. К власти пришел Хорти, и страна стала союзницей Германии. Золтан был военным и привык, не думая, выполнять приказы. Один из таких приказов бросил его дивизию в снега России. Страшнее он не знал ничего в жизни. Они шли по замерзшей опустошенной стране, и единственным человеческим чувством, которое они познали там в полной мере, была ненависть к ним, оккупантам. Наступление продолжалось недолго. Потом дивизия попала в огненный котел. Из него вырвались немногие. Обмороженного и раненого генерала армии Хорти два русских автоматчика доставили в армейский штаб.

— Меня убьют? — спросил Золтан штабного переводчика. Тот неопределенно пожал плечами.

— Конечно, убьют, — уверенно сказал генерал. — Я видел здесь столько ненависти.

— Вы думаете, вы заслужили другое? — резко бросил переводчик. — На что вы рассчитывали?

— Я выполнял приказ, — Золтан опустил голову.

— В вашем чине можно было бы и думать, а не только выполнять приказы, — рассердился переводчик.

Потом его допрашивал русский офицер. Допрос длился долго, и Золтан чувствовал, что сейчас потеряет сознание. Давала себя знать рана. Офицер вежливо подвинул ему стакан с водой. И тогда он почему-то понял, что его не убьют. Как будто издалека донесся голос переводчика:

— Генерал, ваши документы останутся в штабе. Теперь вы военнопленный и будете направлены в лагерь.

«Военнопленный, — подумал Золтан. — У нас был приказ русских в плен не брать. Почему они поступили так? Зачем им моя жизнь?»

В лагере, после того как его выписали из госпиталя, он продолжал думать над этим. Лагерь был смешанный. Там были немцы, итальянцы, венгры. Он с удивлением обнаружил, что немцы относятся к нему, их союзнику, хуже, чем русская охрана лагеря. И опять генерал Золтан стал размышлять. «Почему люди, за которых венгры проливали кровь, обращаются с нами, как с собаками, а те, чью кровь они пролили, неизменно вежливы, кормят их и не унижают их человеческого достоинства. В чем тут дело?» — спрашивал себя Золтан. Он начал учить русский язык. Это помогло ему во многом разобраться. Венгерский генерал пытался понять душу народа, в плену у которого он находился.