Поклонники и почитатели великой Баласарасвати вряд ли знали или догадывались о том, что она все еще ютится в тесном домике на окраине Майлапура. Этот домик расположен в грязном тупике, рядом с индусским отелем «Даса Пракаша». Вечерами я часто туда заходила. Две маленькие комнаты с обшарпанными стенами и с каменным полом устланы циновками. Хозяева и гости обычно сидели на этих циновках. Во второй комнатке стояла широкая деревянная кровать, на которой лежала старая и больная Джаямма. Рядом с кроватью громоздились поставленные друг на друга чемоданы с пестрыми наклейками европейских и американских отелей.

— Приходите к нам сегодня вечером, — как-то сказал мне Ранганатх, брат Баласарасвати. — Вишванатх будет играть на флейте. Я знаю, вы любите флейту.

Когда я переступила порог первой комнаты, Джаямма подняла седую, трясущуюся голову и натянула на плечи лоскутное потертое одеяло.

— Добрый вечер, Джаямма! — сказала я.

— Входи, входи, — Джаямма помахала сухой старческой рукой с тонкими, длинными пальцами. — У нас многие бывают, и ты, русская, к нам приходи. Я слышала, в твоей стране тоже любят музыку и танцы. Вишва уже становится хорошим музыкантом, — продолжала старуха. — Я тоже когда-то играла и пела. Ты слышала об этом?

— Конечно. Вас многие помнят в Мадрасе.

— Память людская коротка, — затрясла головой Джаямма. — Нас помнят, пока мы молоды и красивы. Когда девадаси стареют, они никому не нужны, кроме своих детей. — И она посмотрела слезящимися глазами на сидевших у стены Вишванатха и Ранганатха.

— Мама… — начал Ранга. Но Джаямма уже не слышала его, она, казалось, снова уснула.

Вишванатх поднес к губам простую бамбуковую флейту, и грустная мелодия наполнила тесную комнату. Джаямма не шевелилась. И только когда Вишве удалось одолеть с блеском сложную музыкальную фразу, она неожиданно подняла голову и одобрительно кивнула. Больная и старая Джаямма была знающим и внимательным слушателем. Потом Ранга исполнял песни знаменитого Тьягарайи, и каждый раз в удачном месте поднималась седая голова старой девадаси. Было уже совсем поздно, когда в комнату, легко ступая, вошла Баласарасвати. За ней шла высокая красивая девушка. Это была Лакшми, дочь Баласарасвати. Обе они, мать и дочь, не прерывая музыкантов, опустились на циновку. Великая танцовщица узкими глазами окинула сидевших в комнате, слегка улыбнулась, и около ее рта резко обозначились складки, придававшие лицу какое-то трагическое выражение. Прислонившись спиной к стене, она молча следила за братьями и не присоединялась к разговору, который вспыхивал в интервалах. Только внимательные глаза и крепко сжатые губы выдавали внутреннюю напряженную работу, все время происходившую в ней.

— Бала, — спросила я ее, — вы очень устали?

— Я не устаю от танцев, — негромко сказала она, — я устаю от людей.

Вишва, опустив флейту на колени, внимательно посмотрел на сестру и шутливо заметил:

— Бала произнесла целую речь.

— Не очень веселую речь, — сказала я.

— Обычную. — И пальцы Вишвы прошлись по отверстиям флейты. — Публика нам аплодирует и любит наши концерты. Когда мы выступаем, нас окружают поклонением. А после концерта те же поклонники из высших каст не считают нас за людей и даже не отвечают на наши вопросы. От этого, конечно, можно устать.

— Вот русская всегда отвечает на мои вопросы, — неожиданно подняла голову Джаямма.

Все засмеялись.

— Да, да. Не смейтесь. Она совсем не гордится и сидит с вами на полу.

— Джаямма, — сказала я. — У нас нет высших и низших каст. Для меня все равны.

— Это для тебя, но не для них. Они дети девадаси.

И Лакшми — девадаси, — старуха кивнула в сторону Лакшми.

— Какая же я девадаси? — улыбнулась Лакшми, — я просто студентка. А потом стану магистром искусств.

— Ты меня не проведешь, — вдруг по-девичьи хихикнула Джаямма. — Ты спишь и видишь, чтобы стать танцовщицей. У тебя это в крови, как и у твоей матери.

— Конечно, сплю и вижу. — Лакшми гордо вскинула красивую голову.

— Значит, хочешь, чтобы все повторилось? — с горечью спросила мать.

Лакшми не ответила и пристально посмотрела туда, где на тощей, засаленной подушке лежала седая голова великой Джаяммы, девадаси, ее бабки. Я повернулась к Баласарасвати и встретила ее взгляд. В узких глазах великой танцовщицы была затаенная боль.

В Мадрасе говорят: «школа Баласарасвати». Такая школа существует в действительности, и расположена она на территории музыкальной академии. Это просторный зал, крыша которого покрыта пальмовыми листьями. Баласарасвати сюда приходит каждый день, садится в плетеное кресло, придирчиво осматривает собравшихся здесь девочек и девушек и подает знак. Рядом с ней располагается Лакшми. Баласарасвати недовольно щурит на нее узкие глаза, но понимает, что без Лакшми ей не обойтись. Дочь год от года все тоньше чувствует бхаратнатьям и разбирается в нем лучше, чем в политике или истории. Она редко говорит, но ее советы мать безоговорочно принимает. Две девушки выходят вперед и становятся перед Баласарасвати в позицию. Одна из них изображает цыганку, другая — ее подружку. Начинается репетиция из танцевальной драмы о любви бога Субраманиама к простой девушке.

— Готовы? — спрашивает Баласарасвати и, отбивая такт ладонью, начинает петь. Сильный и выразительный голос знаменитой учительницы передает все драматические оттенки происходящего действия. Она совсем не похожа на строгого и жестокого Кандаппана. Она ведет репетицию доброжелательно, спокойно и даже, кажется, рассеянно. Баласарасвати ласково поглядывает на танцующих, одобрительно кивает, если получается хорошо, мягко подсмеивается над теми, чьи старания не приносят желаемых результатов, и никогда не сердится. Она особенно внимательна к младшим. В обращении с ними ей никогда не изменяет чувство юмора. Иногда ей приносят бетель, и она, не выпуская его изо рта, продолжает петь. Ее пение — единственный аккомпанемент во время занятий. Иногда ее взгляд становится задумчиво-отсутствующим, пение теряет выразительность. Танцующие удивленно переглядываются. Тут-то и начинается самое главное.

— Разве так говорят о любви? — неожиданно спрашивает Баласарасвати. — Смотри внимательно.

Выражение рассеянности мгновенно исчезает с лица учительницы. Оно неузнаваемо преображается, и молодая влюбленная, полная жизни девушка смотрит на незадачливую ученицу. Потом девушка вновь превращается в немолодую женщину, уставшую от долгой репетиции. От внимания Баласарасвати ничего не укрывается. Ни движения, ни настроения, ни озорство учениц. Она успевает подмечать все вокруг. Вот во дворе школы появляется кто-то из знакомых. Баласарасвати, не прерывая пения, подходит к окну, смотрит пристально на идущего, а потом неожиданно очень верно и смешно передразнивает его походку. Все смеются.

— Долгое напряжение убивает чувства, — говорит она. — Всегда нужна разрядка. — И снова строго поглядывает на танцующих.

Репетиция продолжается. Кончается она всегда неожиданно. В середине какой-нибудь сцены Баласарасвати внезапно поднимается и говорит:

— Пошли.

Это означает, что сегодня ученицы больше уже ничего не смогут сделать. Баласарасвати никогда не тратит лишних слов. И никогда не задерживается после репетиции. Она и так провела на занятиях целый день. С 9 утра до 6 вечера. Музыкальная академия оценивает такой день всего в 25 рупий. 25 рупий — стоимость дорогого билета на концерт Баласарасвати.

По вечерам, когда ярко освещаются залы музыкальной академии, дочь девадаси Баласарасвати выходит на сцену. Большим усилием воли она стряхивает с себя усталость, подает знак музыкантам, и на подмостках каждый раз совершается чудо абинайяма, которое под силу только великому творцу и артисту.

Сад в Адьяре

— Так, значит, вы русская, — сказал господин Дораб.

— Да, — подтвердила я еще раз.

— И мадам Блаватская — ваша соотечественница?

— Конечно.

— Так, так, — широко улыбнулся господин Дораб. — Вы интересуетесь нашим обществом?