Мальчишка мечтал о далеких странах и путешествиях. И действовал решительно и бесповоротно. Через три года он оказался в Сурате, а затем пробрался в Дели. Там он поступил на службу в артиллерийские части Могольского императора. Но военная служба его не прельщала. Он страшно интересовался страной, в которой оказался. Ничто не проходило мимо его пытливого взора. Политические распри, торговля, обычаи, языки, характер народа — все привлекало пристальное внимание венецианца. Он заинтересовался индийской медициной и постепенно сам стал врачом. После ряда лет военной службы и скитаний он решил осесть в Лахоре. Однако спокойная жизнь врача вскоре наскучила ему, и его снова потянуло в скитания.
С войсками шаха Алама он отправился в Декан. Там его считали искусным врачом, и шах Алам дорожил чужеземцем. Но у шаха Алама он пробыл недолго. Легенды о бриллиантах Голконды не давали покоя Мануччи. Он попытался бежать, но его схватили и бросили в тюрьму. Но не таков был венецианец, чтобы отказаться от своих планов. Темной, безлунной ночью он, подкупив стражу, исчез из ставки шаха Алама. Он появился в Голконде, когда войска моголов уже стояли на пороге королевства. Там хитроумный и искусный венецианец быстро попал в доверие к королю Голконды Абдул Хассану. Он вылечил кого-то из членов его семьи, и Абдул Хассан ввел его в свой двор. Мануччи как врачу назначили огромное жалованье — 700 рупий. Казалось бы, все складывалось хорошо, а до алмазных копей рукой подать. Но однажды к Абдул Хассану провели человека, который, низко опустив голову, прикрыл лицо полой плаща. Что-то неуловимо знакомым показалось Мануччи в этом человеке. Когда человек вышел из дворца, Мануччи, прячась в узких переходах королевской цитадели, пошел за ним. Он увидел, как к человеку подвели коня и посланец в сопровождении нескольких воинов поскакал туда, где лагерем стояли войска могольского императора. Тогда он вспомнил, кто был этот человек. Приближенный шаха Алама, тот, который брал его под стражу. Мануччи понял, что приезжали за его головой. Он хорошо знал, что Абдул Хассан вряд ли устоит перед требованием могольского полководца. Ну, а если и устоит, то Голконда все равно обречена. Слишком неравны силы. Цитадель падет через несколько месяцев. И тогда… Но лучше не думать о том, что тогда. Он не поднялся больше по крутым ступеням к королевскому дворцу. На следующий день король не увидел венецианца среди своих придворных. Ему сказали, что Мануччи отбыл в Масулипатам к пациенту. Когда Абдул Хассану показался подозрительным слишком затянувшийся визит, было поздно. Ост-индский фрегат уже принял на свой борт загорелого венецианца в индийских одеждах. Голкондский король понял, что потерял ценного заложника.
Мануччи почувствовал себя спокойно, только когда увидел с палубы корабля стены английского форта. Но пробыл он там недолго. Английский снобизм и благочестие не пришлись ему по душе. Атмосфера форта с ее ограничениями и регламентацией угнетала Мануччи. Он узнал, что в Пондишери живет его друг — Франциск Мартин. Без особого сожаления он покинул форт. Крупный чиновник Мартин даже прослезился, когда увидел на пороге своего дома Мануччи. Он помнил, что тот занимал высокие должности при императорских дворах и был не раз полезен европейцам. Однако историю бегства венецианца он выслушал уже с меньшим энтузиазмом. Перед ним, оказывается, был не влиятельный богатый врач, а бездомный скиталец. И это в сорок лет, когда мужчина уже должен иметь семью и положение.
О положении друга он заботиться не стал, а вот семья — дело иное. У Мартина была на примете в Мадрасе молодая вдова Томаса Кларка. Дама среднего достатка, с хорошим домом. Чего еще желать? Знакомство с вдовой было коротким, и в октябре 1686 года Мануччи обвенчался с ней. Он поселился в том доме, куда меня водил букинист. Вдова Кларка через некоторое время поняла, что сделала не очень выгодную партию. Новый муж был странным человеком. Он не любил бывать в обществе английских чиновников, купцов и офицеров. Часто целыми днями пропадал в туземных кварталах Черного города, заводил там друзей. Иногда проводил вечера на берегу океана, пристально всматриваясь в гаснущую линию горизонта. Приводил в дом чужих людей в пропыленных на дальних дорогах сандалиях и о чем то жадно выспрашивал их. А после их ухода часами сидел неподвижно, уставив глаза в одну точку. «Может быть, он порченый?» — не раз думала бывшая миссис Кларк. В церковь он почти не ходил. Все это было бы не так скверно, если бы не главная беда. Он писал. Писал много и с увлечением. Вся его конторка была завалена бумагами. Такое можно было бы простить человеку, ведущему деловую переписку. Но синьора Мануччи знала, что у мужа не очень обширная корреспонденция. Даже соседям и знакомым она не могла объяснить, чем же в конце концов занимается Мануччи.
— Может быть, он из тех, которые пишут книги? — спрашивали ее.
Синьора Мануччи поджимала губы и печально молчала. На писателя, по ее мнению, муж не был похож. Он вообще не был ни на кого похож. Этот венецианец, с позволения сказать европеец, ел индийскую пищу и ходил в индийской одежде. Она чувствовала относительное спокойствие только тогда, когда муж отправлялся к своим пациентам. Это занятие она понимала. За него платили золотыми пагодами и серебряными рупиями. Она очень радовалась, когда за синьором Мануччи присылали из форта. Там считались с его советами. Говорили, что он знает Индию, как никто другой. Ну еще бы! Если человек с четырнадцати лет болтается по этой жаркой и безумной стране!
В советах Мануччи нуждались английские губернаторы. Они обсуждали с ним вопросы, касающиеся Могольской империи, читали ему переписку с императором и требовали комментариев, посылали его ко дворам местных раджей, всегда уверенные, что порученное будет выполнено. Заставляли переводить с персидского и урду выкраденные во дворцах мусульманских правителей важные документы. Посылали с ним ящики мадеры навабу Карнатика. Да разве все перечислишь, что приходилось делать Мануччи в Мадрасе. Он делал все, кроме карьеры. Слишком строптив и резок во мнениях был венецианец. В форту этого не любили. Губернатор, пользовавшийся его советами, презрительно кривя губы, сквозь зубы цедил на Совете Компании:
— Да, да, кое-что было сделано полезного. Но сама личность весьма странная. Врач — не врач. Бродяга — не бродяга. Да еще, говорят, что-то пишет. Весьма подозрительно.
Мануччи не верили. Венецианец, — значит, католик. Отсюда до французского шпиона рукой подать. Знает персидский, говорит с навабом без переводчика. Может предать Компанию. Общается с индийцами, принимает у себя чужих, не передает ли через них секретные сведения императору? Поведение, облик этого человека не укладывались в рамки традиционного представления обитателей форта о европейце в Индии. Он не сгибался в подобострастном поклоне перед губернаторами, не смотрел заискивающе в глаза членам Совета, не гонял контрабандистских кораблей по Бенгальскому заливу, не брал взяток у карнатикского наваба, не воровал драгоценных камней у индийских купцов, не штурмовал с окровавленной шпагой в руках столицы ослабевших княжеств, не срывал золотых браслетов с запястий мертвых жертв. Он лечил, путешествовал и писал. Синьора Мануччи ошиблась. Ее муж был писателем. Двухтомная «История империи Моголов» — великолепный рассказ о том времени — пережила английских губернаторов и могольских императоров. Это по ней теперь узнают «дом Мануччи», бывшее владение бывшей миссис Кларк. Голубой переплет с золотым тиснением. Десятилетний труд странного чудака из далекой Венеции.
Но Мануччи не суждено было увидеть эту книгу. Тогда книги издавались тоже очень долго. «История империи Моголов» увидела свет только в 1752 году. Ее автора уже давно не было в живых.
В 1708 году траурный кортеж проводил в последний путь синьору Мануччи. И вновь дороги стали звать венецианца. Он охотно принимал все предложения о длительных поездках, а дом на углу Китайского базара вечерами смотрел темными провалами неосвещенных окон. Он ненадолго возвращался в Мадрас, потом снова исчезал. В 1716 году он написал прошение в Совет Компании. Мануччи хотел обратить свое недвижимое имущество в бриллианты. Ему разрешили. Операция заняла немного времени. Аккуратно сложив некрупные камни в кожаный мешочек, Мануччи вновь ступил на палубу корабля. Это все, что он мог увезти с собой из сказочно богатой Индии. Теперь на палубе стоял не четырнадцатилетний мальчик и не сорокалетний мужчина в полном расцвете сил, а старик, которому было далеко за семьдесят. Он отказался от мысли уехать в Европу. Там он был чужим. Но Индия по-прежнему манила его своими дорогами. Он высадился в Пондишери, и это был его последний след. Никто точно не знает, когда и где он умер. Была ли это палуба корабля, придорожная харчевня, караван, пересекающий пустыню Раджастхана, или временное пристанище лекаря при дворе какого-нибудь индийского правителя.
