— Падла! — воззвал секретарь.

Молчание.

— Падла! — повторил секретарь громче.

— Ругаться-то зачем? — буркнул кто-то в очереди, и секретарь посмотрел на буркнувшего, подняв на лоб огромные очки.

— Вызывают Падла, — обиженно объяснил он. — Имя такое: Падел. Компрене ву?

— Может, все-таки Павел? — спросил я на всякий случай.

Секретарь взглянул на экран компьютера.

— Падел, — сообщил он со злорадством. — Нормальное имя, нечего стесняться. И не такое бывает. Давеча приходил доктор наук из Института правоведения, так он по паспорту вообще Перкосрак. Интересно, как его жена называет.

— В зависимости от настроения, — предположил я. — Если хорошее, то Перик, а если плохое…

— Понял, понял, — махнул руками секретарь. — Идите, вторая дверь направо.

— И все-таки я Павел, а в компьютере ошибка, — поставил я точку в разговоре.

— Садитесь в кресло, — не глядя на меня, сказал Бен-Дор, дежурный Центра Дружественного Солипсизма имени Эрве Цвирна. — Расслабьтесь. Видите перед собой зеленую точку? На нее и смотрите. Я объясню вам принцип действия аппарата, и начнем.

— Не надо объяснять, — усаживаясь в кресло, попросил я. — Всё это я знаю, сам инструкцию писал.

— Неважно, — отмахнулся Бен-Дор. — Моя обязанность — зачитать инструкцию, ваша — подписать согласие.

— Ну да, — вздохнул я. — Инструкцию надо соблюдать.

— Итак, — начал Бен-Дор, — сначала основы. Как теперь установлено, Вселенная является квантовой системой, находящейся одновременно во всех своих возможных состояниях, запутанных друг с другом.

— Правильнее сказать, — встрял я, — волновая функция Вселенной находится в состоянии суперпозиции.

— Не перебивайте, — отрезал Бен-Дор. — Имейте терпение.

— Угу, — буркнул я и закрыл глаза. Смотреть на зеленую точку во время чтения инструкции не имело смысла.

— Итак, все варианты Вселенной существуют в запутанном виде, но в ходе эволюции живые существа приспособились не замечать огромное множество состояний Вселенной, кроме одного. Мозг не может обработать почти бесконечно большое количество информации. Так люди и жили, не подозревая, что мироздание гораздо богаче их представлений. Это можно сравнить с восприятием дальтоника. Мир содержит семь чистых цветов и многие тысячи цветовых нюансов, которые для дальтоника скрыты. Для него мир — это оттенки серого. Можете как угодно долго рассказывать дальтонику о прекрасном цветном мироздании, он не поймет и никогда не сможет насладиться всем богатством цветов.

— Если не вживить ему в мозг чип… — пробормотал я.

— Гхм… Да. Именно это наука сумела сделать. Сейчас каждый желающий получил возможность воспринять всё богатство реальной Вселенной. Мира в суперпозиции.

— Так-таки всё богатство… — буркнул я.

— Перестаньте меня перебивать! — взорвался Бен-Дор. — Да, не всю суперпозицию. Пока только одну дополнительную реальность. Это как дальтоник смог увидеть, кроме оттенков серого, еще один-единственный цвет — ну, скажем, зеленый. Мозг человека эволюционировал миллионы лет, он не может пока выдержать, если…

— Послушайте! — перебил я Бен-Дора, и тот застыл, воздев руки к потолку. — Я плачу за время! Не надо рассказывать мне то, что я знаю. Переходите к делу!

Бен-Дор сложил руки на груди и сказал скучающим голосом.

— Хорошо. Подпишите согласие.

Я провел указательным пальцем в воздухе изящную кривую линию. Бен-Дор зафиксировал и, зевнув, сказал:

— Приступим. Одну ветвь из суперпозиции миров выберет генератор случайных чисел. Нажмите на кнопку в правом подлокотнике.

Я нажал. Бен-Дор потерял ко мне всякий интерес, кивнул и пальцем указал на зеленую точку, висевшую в воздухе перед моими глазами.

Я крепко сжал подлокотники, приготовился и…

Фу, какая гадость!

Я сидел теперь не в кресле, а на очень неудобном стуле, предназначенном, видимо, для трехногих существ с неустойчивым вестибулярным аппаратом. Мир кругом меня раскачивался, кружился и норовил обрушиться на голову, если я сделаю лишнее движение, причем любое движение наверняка считалось здесь лишним. Видимо, это был город, хотя местные, возможно, были уверены, что это цветник. Я-то прекрасно понимал, что всё относительно, наблюдаемое зависит от наблюдателя, да и вообще я заказал это посещение, стоившее мне трехмесячной зарплаты, не для того, чтобы сравнивать эту ветвь суперпозиции со своей.

Я попытался, не качая головой, скосить взгляд и увидеть, наконец, того, ради кого затеял эту популярную нынче авантюру.

Увидел.

— О, черт! — воскликнул я, не сдержав эмоции.

— Святая Мария, чтоб я так жил! — одновременно со мной завопило во всю глотку существо, сидевшее на чем-то, больше похожем на кол, чем на одноногий табурет.

Самое интересное, что у меня ни тени сомнения не возникло в том, что передо мной я сам, поскольку именно эта встреча была запрограммирована при расчете квантовой запутанности с ветвью суперпозиции, номер которой был выбран генератором случайных чисел.

— Это ты? — спросил я. Дурацкий вопрос, конечно. Но ничего другого мне в голову не пришло.

— Это ты? — спросил другой я, мысли которого, надо полагать, текли в том же направлении.

— Разрази меня гром!

— Раздери меня святой Шамаил!

Вопили мы одновременно, испытывая, естественно, одинаковые эмоции.

И одновременно оба замолчали, впившись друг в друга взглядами.

У меня — того, другого — оказалось две головы, соединенных общим ухом. Центральным ухом, точнее говоря, поскольку у каждой из голов было и собственное ухо с противоположной стороны лица. Нос на две головы был один, и находился он на тонком хрящике между головами. А ртов, тем не менее, было четыре, по два на голову. Самое же печальное или забавное, или неприятное, или утешительное (ощущения бурлили во мне, как в кастрюле с кипятком) было то, что в этом кошмарном лице… лицах… я легко узнал собственные черты — какими видел их как-то в кривых зеркалах в парке Яркон.

Я (то есть другой я, конечно) был кривобок, трехрук, о четырех ногах разной длины, одет в мой любимый темно-лазоревый костюм, перекроенный, конечно, под мою (другую мою) уникальную фигуру. Свой костюм (в нем я пришел на свидание с собой) я купил на распродаже в гипермаркете «Хаим и Хаим» в Тель-Авиве. И полагал, что город, который сейчас вокруг меня дымил, клокотал и кривлялся, тоже Тель-Авив, но преобразившийся, будто в том же кривом зеркале реальности.

Можно сколько угодно отвергать реальность, можно сколько угодно доказывать себе, что это другой мир, другая ветвь вселенской суперпозиции, но я-то, полжизни отдавший, чтобы изобрести аппаратуру, позволяющую реальностям интерферировать, прекрасно понимал, что это я, я, я и только я, а город этот именно Тель-Авив, каким бы карикатурным мне ни казались и я, и Тель-Авив в этой, одной из многих триллионов, ветви.

— Извини, — сказал я, обращаясь к нему, — за непроизвольную реакцию.

— Извини, — сказал я, обращаясь ко мне, — за недостойное поведение.

— А что ты ожидал увидеть? — поинтересовался я у него.

— Ты ожидал увидеть что-то другое? — поинтересовался я у меня.

— Нет! — воскликнули я и я одновременно.

Конечно, это была ложь. Я хотел увидеть себя в прекрасном костюме от Версаче, гладко выбритым, с огоньком в глазах, довольным жизнью, я хотел знать, что в другой реальности мне хорошо, у меня прекрасная работа, хорошая зарплата, красивая и умная жена, двое изумительных детей…

Он, видимо (наверняка!), ожидал увидеть то же самое.

Самое смешное — и мы оба это осознали: мы действительно увидели то, что и кого хотели.

Только в карикатурной форме. Ибо все внешние отличия ветвей суперпозиции есть всего лишь отражения в кривых зеркалах. Бродить в запутанных ветвях единой квантовой Вселенной — всё равно, что гулять по комнатам, где в беспорядке расставлены кривые зеркала самых разных форм.