Еще один, чуть в столб не ударился.
— Саня, к сожалению, мне пора.
— ?
— У нас гости сегодня, позвал на мою голову, надо хоть как-то приготовиться, сандвичи, что ли, сделать… — она замолкает и смотрит на меня.
— Гости — это важное дело. — Я сворачиваю в переулки, по которым она никогда не ходила.
— Ты не обижаешься, Санечка?
— Что ты, Наталья. Я все понимаю.
Мы продолжаем идти, она не спрашивает куда, думает, к метро.
— А завтра я приеду с самого утра.
— Да, с самого утра.
— Ой, Саня, это же твой дом.
— Да, — удивляюсь я, — я и не знал. Ты, наверное, ошиблась.
— Нет, вон церковь, — она показывает на купола. — Просто мы вышли с другой стороны.
— Правда, мой дом. Но раз это мой дом, не можем же мы пройти мимо. Это даже как-то непочтительно…
Она улыбается.
— И, самое главное, Наталья, ты забыла свой журнал.
— Какой ты заботливый, Саня, — в тоне ее легкая ирония.
— Стараюсь, — скромно потупя взор, отвечаю я.
— Санечка… — какая она горячая.
— Наталья… — долго не могу согреться я.
Она забирает журнал — и выходит из моего дома в пол-одиннадцатого. Я провожаю ее.
— Сегодня будет бэмц, — говорит она.
— Что это значит?
— Он будет долго и нудно объяснять, кто я такая и как я веду себя. Не так.
— Я не хотел, Наталья, — произношу я.
— Что ты, Санечка, я счастлива… что я была у тебя. Мне абсолютно неинтересны эти гости и эти снобистские разговоры: — Ах, Ван Донген, ах, мебель из Рима.
— Из-за меня у тебя будут неприятности.
— Мне это безразлично. Просто не хочется, чтобы они болтали, что я плохая хозяйка. И негостеприимная.
— Ты самая гостеприимная.
— Это правда, Саня?
— Правда. Только меня почему-то никогда не пригласила…
Она грустнеет на мгновение, потом вскидывается:
— Поехали сейчас.
— Куда?
— Ко мне. Скажу, что мальчик с курса!
— А губы на морозе обветрила… когда с мальчиком гуляла.
— Да? — Она быстро достает зеркальце из сумочки, такое миниатюрное. — Ой, Саня, правда! А я и не заметила.
— До того ли было…
— Саня, Саня, — качает головой она.
Мы доходим до стоянки такси. Она пустая.
— Я не хочу ехать на такси, успею еще на них насмотреться. Проводи меня до метро, Саня.
Мы входим в метро, я бросаю пятаки, пропускаю ее и иду сам:
— Я провожу тебя до Фрунзенской.
— Спасибо, — она признательно смотрит на меня. Она всегда была благодарна. — О чем ты думаешь сейчас?
— Сейчас? Я целую тебя, — я целую ее. — Твои глаза, — я целую глаза. — Твою шею, — отодвигаю платок, целуя шею. — Твои руки, — я целую ее руки.
— Саня, ты ненормальный, — шепчет она, — весь вагон смотрит.
— Пусть смотрят. Я так долго этого ждал.
— Саня… — ее губы возле моего лица. — Санечка… — губы касаются моих. — Мне будет не хватать тебя.
— Когда? — тревожусь внутри я, почему будущее время?
— Сегодня ночью, — шепчет она.
— И мне…
«Станция „Фрунзенская“, следующая „Спорт…“».
Мы выходим на платформу.
— Я посажу тебя, — говорит Наталья.
— Постарайся не показывать свои губы.
— Я не буду, Саня.
— А то как-то неудобно получилось, я совсем забылся.
— Это хорошо, глупый, ты почаще забывайся.
Подумав, она говорит:
— Позвони мне завтра все-таки, как обычно.
Поезд закрывает двери, и я не вижу ее плывущего в волне моей памяти и уплывающего лица. Мне не нравится это «все-таки» и «позвони», какой-то осадок, но потом думаю, что ничего, меня не убудет, если я позвоню с утра.
Я делаю пересадку на кольцевой и еду обратно.
— Сколько времени? — спрашиваю я.
— Четверть двенадцатого, — говорит какая-то женщина.
Я ей искренне сочувствую. Как она будет объясняться?
Иду один по улице назад. Я почти счастлив, если бы еще она была со мной, ночью, и никогда не уезжала. Никогда.
Подушка и постель хранят запах ее несравненного тела и английских духов, которыми она душится. С этим запахом, в мечтах, я и засыпаю. Ночью мне снится она, что она гладит мой лоб и говорит: «Саня, я пришла».
Я просыпаюсь с чувством, что я все проспал. Я вскакиваю как ненормальный или, в лучшем случае, помешанный. (Как будто помешанный — это лучший случай ненормального.) И, натянув толстый свитер на голое тело, без рубашки, бегу к автомату. Двушки я нахожу на столе, оставленные ею с вечера. Это вечно проблема, она знает и предусмотрительно заботится об этом.
Номер, конечно, срывается, я набираю снова.
— Наталья?
— Да, Санечка.
— Почему у тебя такой голос, что случилось?
— Я еще сплю, читала до утра.
— Я тебя разбудил, значит…
— Это хорошо. Саня, мне надо ехать срочно в институт. Я вчера пришла домой, мне передали, что звонили из деканата, чтобы я немедленно пришла.
— И когда мы увидимся? — голос мой опускается.
— Сразу, как я освобожусь. Я сейчас собираюсь и еду, это займет не больше чем три часа.
— Я буду ждать тебя, — я опускаю трубку.
Наконец нахожу глазами столб с часами — половина двенадцатого.
Я возвращаюсь домой и иду умываться. Холодная вода всегда действует на меня неприятно. Я ставлю чайник и иду в комнату, ждать его закипания.
Какое сегодня число? Дни перемешанные, не обращаю внимания даже. Только и вижусь с ней все дни.
В институте вообще не был с черт-те когда. Ну, что сейчас март, я вроде знаю, и что он начался не меньше недели назад, тоже догадываюсь, а может, и две. Какой-то праздник должен быть в марте. А какой? Когда учиться не надо, но я и так не учусь. Календарь бы сейчас, где-то же у меня был. Вспомнил, в ежегоднике, где я иногда делал записи мыслей (они у меня иногда появлялись раньше). Я нахожу ежегодник в детской кроватке; вся одежда ее и моя бросается туда, когда… В общем… но как ежегодник попал туда?
Я открываю его, в нем календарь прошлого года. Тьфу ты! Стоило искать. Потом я вспоминаю, если прибавить один день в нынешнем году к дню прошлого года, то число будет одинаковое. Итак… а какой сегодня день? Четверг или пятница. А может, уже суббота. Нет, в субботу она б не приехала. Пятница, решаю я и смотрю в календаре четверги прошлого марта.
О! Сегодня 7-е марта. А?! Завтра же женский день! Меня как током пробило. Она мне ничего не сказала. Вообще-то она и не должна ничего говорить. Я сам должен знать. Что она мне скажет: «Завтра праздник, учти, Саня, не забудь про меня!» Ведь чуть не забыл, прозевал бы поздравить, и это самую что ни на есть женщину, лучшую!
У меня еще есть два часа. Я быстро одеваюсь и выбегаю на улицу.
В центре есть хороший магазин с игрушками. Я приезжаю туда и захожу, споткнувшись, внутрь. В отделе плюшевых игрушек сидят несколько медведей, один лучше другого. Я бы их всех купил, жалко разлучать, но у меня не хватит. Деньги — шестое чувство, без которого вы не можете пользоваться в полной мере остальными пятью.
— Девушка, какой самый лучший медведь?
— Который самый дорогой, — резонно отвечает она.
— А сколько стоит самый дорогой?
— Девять восемьдесят, — отвечает она.
Я достаю из кармана деньги, даже не знаю, сколько их у меня. Десятка и чуть-чуть серебра. Откуда у меня эта десятка?
— Дайте самого дорогого.
Она упаковывает его в большой прозрачный пакет. Медведь громадный, такого рыже-медного цвета и чем-то смахивает на меня, или мне кажется? Глаза у него бесподобные, две бархатные шоколадки.
Я выхожу из магазина и останавливаюсь на остановке троллейбуса, лень в метро спускаться.
Я иду по Таганке с огромным медведем, и все оборачиваются на меня.
Записка так и торчит в двери, оставленная на всякий случай. Наталья еще не была. Я отпираю дверь ключом и ставлю медведя в шкаф. И тут я вспоминаю: женщинам еще дарят цветы. Но денег вроде нет, мелочь серебряная, сорок копеек. Стук тихо раздается в дверь, и я скачу открывать, едва не падая.