Дмитрий Генрихович прижался к стене, посмотрел на пятнистые куртки, современную броню и разнообразное вооружение — от арбалетов до короткоствольных автоматов — и решил не рыпаться. Кроме вояк к зданию подошли два крепких бородатых мужика в бурых балахонах с капюшонами, напоминавшие священников, только вместо крестов обвешанные фенечками, и несколько не менее крепких псов — как бы ни волки. Барахолку взяли в кольцо. Прорываться было себе дороже, а это значило, что надо договариваться или косить под заблудившегося дурачка. В зависимости от строгости допроса.

Вояки Диму не тронули — скользнули взглядами по Маугли и винтовкам, побежали вверх по лестнице. Из-под бетонного забора над трамвайными рельсами выглянул знакомый котяра, зашипел — похоже, радовался тому, что у них с Маугли неприятности.

«Дым! — без особой надежды позвал Дима. — Дым! Ты меня слышишь? Я тут, кажется, опять влип…»

Желание поговорить исчезло, когда он увидел, как прямо на трамвайных путях появилась выщербленная каменная лестница. Словно с неба скинули рулон обоев или ковровую дорожку, а рулон, размотавшись и коснувшись асфальта и металла, обрел объем, оброс массивным парапетом и тяжеленными ступенями. Мелкие камушки прыгали-цокали, спускаясь с высоты, предупреждая: «С дороги! Уступи дорогу! Чур! Чур-чур-чур идет!». И снова заныло в груди, но не от обиды, что пузырька не досталось, а от нехорошего предчувствия. Как будто запамятовал о давнем долге, а теперь столкнулся с кредитором лоб в лоб, и неизбежность разговоров о забывчивости тягостнее отдачи и накопившихся процентов.

Дима опустил голову, ткнулся носом в услужливо подставленную мордочку Маугли, едва не чихнул от прикосновения к мягкой шерстке, и перевел взгляд на лестницу — чему быть, того не миновать. Перевел, рассмотрел и признал — дед не прост. Под невзрачной оберткой — потертая буро-зеленая пятнистая куртка, поизношенней, чем у бойцов, галифе, заправленные в сапоги — скрывалась сила и право повелевать. Коротко подстриженные волосы приперчила седина, выбеленные виски контрастировали с загорелой кожей, оттеняли цепко смотрящие темные глаза. От деда пахло табачным дымом, костром и оружейной смазкой, овчинный воротник куртки был подпален в нескольких местах, словно хозяин прошел сквозь пламя, не ведая преград. Именно таким Диме представлялся идеальный командир. Генерал, деливший вынужденные тяготы с подчиненными, отдающий приказы, подкрепленные личным опытом и знанием, обходившийся без парадной формы с погонами.

Дед сначала посмотрел на него равнодушно. Ступив на асфальт, кивнул подбежавшему бойцу, выслушал негромкий доклад. Из подъезда вывели парочку — урюка в тюбетейке и эльфийскую красавицу. Урюк помалкивал, эльфийка материлась. Дима опознал русские, немецкие и два бармалеевских ругательства, а о смысле остальных слов интуитивно догадался. Парочку увели по лестнице, а дед, направившийся в подъезд, задержался взглядом на Маугли, который неожиданно и восторженно замурлыкал, остановился и потер запястье, словно спохватился и проверил — а при часах ли я?

Дмитрий Генрихович опустил чемоданчик с «Винторезом» на асфальт, расправил плечи — сидевший за пазухой Маугли мешал встать по стойке «смирно» — и выпалил:

— Здравь-желаю!

Дед кивнул, и после долгой паузы проговорил:

— Точно! Львенок еще с тобой был. Я тогда подумал, что он первый меня найдет. Золтан! Проводи парня в буфет. Скажи, чтобы чай мне сделали. Я дела закончу и подойду.

Маугли спрыгнул на землю и побежал вслед за дедом, мурлыча и пытаясь держаться возле его ноги, как выдрессированная собака. Волки фыркали, мужики в балахонах посмеивались, а котяра выглядывал из-под забора, одаряя кроля волнами зависти.

«Предатель ушастый, — подумал Дима, обмениваясь приветствиями с Золтаном и подхватывая «Винторез». — Надо же! Мурлыкать он умеет! А на меня только рычал и визжал».

В буфете было пусто и, на удивление, чисто. Дородная матрона в кудряшках и накрахмаленном белом халате, встретила их приветливой улыбкой.

— Командиру чай сделай, — распорядился Золтан. — Парня накорми, если захочет.

Буфетчица кивнула, спросила:

— Твоим людям корзинку на перекус собрать? Котлетки свежие, пальчики оближешь. Могу пюре упаковать, капустного салата добавить. Ежели кто захочет — редьку быстренько настрогаю.

— Редьку не надо, — отказался Золтан, направляясь к выходу. — За корзинкой кого-нибудь пришлю.

Буфетчица захлопотала, расспросила Диму о пожеланиях — он, на всякий случай, выбрал тот же набор, который одобрил Золтан. Помогла перевязать искусанное запястье и задала странный вопрос:

— Это ты с терзаем пришел? Ему тоже котлеток отложить? Или курочку вареную погрызет? Могу раками угостить, только что кастрюлю к пиву наварила, с укропом настаиваются. Он раков любит?

Дмитрий Генрихович отделался неопределенным жестом, мучительно думая: «Что значит — "с терзаем"? Надо ли говорить, что дамочка его с кем-то перепутала? Или, на всякий случай, лучше помалкивать?». Кое-что начало проясняться после того, как он получил поднос с тарелками. Попытался расплатиться, положить деньги возле допотопного кассового аппарата, но буфетчица замахала руками:

— Перестань! Стражники всегда щедро платят, я внакладе не останусь. А если вдруг и не заплатят, от посетителей года три отбоя не будет. Много кто захочет послушать, как Чур у меня чай пил и чем я терзая кормила.

— А чур это?.. — Дима решил зацепиться за первую часть фразы, а потом и до второй добраться.

Буфетчица, быстро укладывавшая контейнеры с едой в огромную корзину, посмотрела на него с удивлением, округлила ярко-алые напомаженные губы:

— Ты, касатик, совсем пришлый, что ли? Первый раз сюда вышел? Чур — бог-пограничник, сын Ярого и Живы. Его воины следят, чтобы нечисть праздничными днями не пользовалась, не шастала по мирам, истребляя легкую добычу. Контрабандистов прищучивают — вот, как сегодня. Вышки на зыбучих тропах ставят, возвращают домой тех, кто по неосторожности на Кромку попал. Входы в запечатанные миры охраняют. Раньше отводили в Чертоги Хлады детей, пострадавших от волшбы, переправляли в лучшие миры, позволяя прожить жизнь заново. Сейчас не отводят — путь в Чертоги закрыт. Сильно это и миры, и Кромку изменило, ох, сильно…

Дима открыл рот, чтобы задать несколько уточняющих вопросов, но, пока проглатывал кусок котлеты, в буфет вошли воины Чура, и болтовня прекратилась — как ножом отрезали. После того как корзину вынесли на улицу, буфетчица забрала у Димы пустые тарелки, поставила на стол два стакана в потемневших подстаканниках, вазочку с кусковым сахаром и стеклянный чайник. В темной жидкости колыхались мелкие цветы, лениво шевелившие лепестками, на дне набухали сушеные ягоды, впитывавшие влагу и тепло. Дима вдохнул смешанный цветочно-ягодный аромат и прикрыл глаза — пахло умиротворяюще. Терпко, свежо. Вкусно.

Дверь в очередной раз открылась. Маугли покрутился вокруг стула, вспрыгнул Диме на колени, проверил стол и посмотрел с недоумением: «Эй! А где еда?»

— Варенье или мед? — спросила буфетчица у Чура. — Ежевичное вчера получила, еще не выставляла. Если хотите, банку открою, розеточку принесу.

— Не надо, — отказался тот, опускаясь на стул. — Сахара хватит.

Прежде чем взяться за чайник, он поддернул рукав куртки, вытащил из-под манжеты потертую шерстяную нитку красного цвета, обхватывающую запястье, проговорил:

— Только сейчас понял. Львенок-то был из того мира, в котором колоннаду ярмарки танками разрушили, а потом Свечана прогневили. Может, потому и не пришел, что от чужой волшбы упокоился.

— Дым? — осторожно поинтересовался Дима. — Лев? Он жив. Ну, утром был жив. Мы парой слов перекинулись.

— Что значит — парой слов? — нахмурился Чур. — Где вы с ним увиделись? Здесь? Чем он промышляет, почему к стражникам ни разу не подошел?

— Мы не видимся, — объяснил Дима, прикладывая палец к виску. — Он у меня тут звучит, в голове. Я не знаю, почему, но мы с детства друг друга слышим. И разговариваем.