– Байкеры так не считают, – я передал ему сигарету, ожидая очередного его выпада.

– А че за коньяк пьешь? – он указал на бутылку в моей руке.

– Дешевый, качественный, печень в щепки, – полумертвый служивый бросил взгляд снизу и попытался понять, о чем идет речь.

– Хорошо сказал, – он затянулся. – так может выпьем?

– Никак нет.

– Никак нет? Ты служил? – резко спросил он, глядя на меня снизу вверх.

– Никак нет, – коротко отвечал я. – не служил.

– А че тогда отвечаешь по уставу?

– Просто так.

– А че не служил? Кто родину защищать будет? – нервозно возразил парень.

– Ага-а, – доносилось снизу.

– Солдаты, я полагаю, – ответил я.

– А ты забавный. Только дерзкий слишком, – он сделал шаг в мою сторону. Я понял, к чему все идет и предвкушал драку.

– А ты в курсе, кто не служил – тот не мужик. Ты не мужик?

– Мужик, – я был хладнокровен, но страх был где-то внутри. – могу показать.

– Ну, давай, – он оскалился вновь.

Я собрался с мыслями и пытался придумать, как и куда его ударить. Но самое главное было – переступить через свой страх. Я не поощрял насилие, никогда. Но ситуация требовала действий, и вот мысль пришла в голову. Я, забыв о тошноте, сделал глоток коньяка, поморщился и резко ударил его бутылкой по голове. Кажется, я попал в бровь. Бутылка осталась цела.

– За ВДВ, да? – усмехнулся я.

– Ну, сука, тебе конец, – кровь стекала ему прямо в глаз. Вторым, к сожалению, он все видел. Он сделал пару шагов в мою сторону. Я попытался уклониться и повалить его, но он поймал меня на встречном движении и попал прямо в челюсть. Я упал. Бутылка коньяка была еще в руке. Его друг окончательно улегся на пол, не обращая внимания на происходящее. Я ударил его пяткой в колено, и он пошатнулся. Как только его голова оказалась в зоне досягаемости я наотмашь ударил его. Стекло разлетелось, а я неосознанно промыл ему свежую рану дешевым спиртом. Он только больше разозлился и начал валять меня в осколках и разлитом коньяке, не переставая месить меня кулаками. В один момент он остановился и сказал:

– Еще тебе? Я спрашиваю, еще?! – чувствовалось, что он устал, но я устал не меньше.

– Да все, хорош! – я закрывался, и он не попал бы по моей голове, зато руки он мне отбил знатно. – давай на мировую.

– Ладно, живи.

Я недоверчиво убрал руки и глянул наверх. Он протягивал мне руку, чтобы я мог подняться. С его помощью я встал и отряхнулся. Где-то жгло кожу, где-то тянуло мышцы, и я точно знаю где раскалывалась голова. Челюсть немного отекла, но боли я не чувствовал.

– Как сам? – спросил он.

– Живой. Как голова?

– Пойдет. Сколько бутылок мне в голову прилетало.

Я охотно поверил в относительную целостность его головы и, возможно, приблизил его к слабоумию. С одной стороны, это меня радовало, с другой – мне было его жаль.

– Ну, давай тогда выпьем, – он вытянул у друга бутылку, как соску у спящего младенца и протянул мне. – а то что не служил – это поправимо.

Все мое опьянение сошло на нет в процессе драки. Тошнота прошла, а головная боль усилилась. И я решил, что самое время для второго раунда. Я взял бутылку у служивого и сказал:

– Надеюсь, что нет, – я поднял бутылку в воздух и саркастично, по крайней мере я думал, что саркастично, произнес. – за защитников отечества!

– За нас! Ура! Ура! Ура! – бодро выпалил истекающий кровью служивый.

Я не разделял его радости и гордости. Защитники отечества, которых я упомянул, защищали и защищают его. Это несчастные люди, столкнувшиеся с самыми страшными вещами в нынешнем мире – насилием, смертью и принуждением. Я пил за них. Но служивый, очевидно, подумал, что я поднимаю стакан и в его честь. Он ошибался. Но ему я об этом не сказал.

– Как зовут-то тебя? – спросил он.

– Называй меня пьяным мастером.

– А ты все еще дерзкий! – с оскалом недоумевал он. – тебе повезло, что тут я, а не какой-нибудь сумасшедший.

– Тебе повезло, что у меня не было второй бутылки.

– Ну, сука, – он усмехнулся. – ладно.

Сумасшедшим он и правда не был. Порой даже казался совершенно адекватным. Но отбитая голова, армия, возможно, окружение – все это давало понять, что из человека можно сделать что угодно. Можно навязать ему такие ценности, которые убедят его, что уверенность и глупость – это достоинство и отвага. Он может быть непоколебим в своей смелости и бить себя по лицу, если только скажут, что это его долг перед страной. Мне до последнего не хотелось верить в то, что таких и называют сейчас защитниками отечества. А таких было много. И все они вылезали откуда-то, как февральская грязь из-под снега, и докучали своей самодовольной гордостью, которую им подарили вместе со званием защитника.

– Ну, успехов! – я отдал бутылку.

– Бывай! – он отхлебнул и начал тормошить друга. – смотри не нарывайся больше.

– Как скажете, товарищ, – кинул ему я и поднялся на третий этаж, оставив внизу обшарпанные стены, осыпавшуюся елку, грязь, кровь и осколки.

Ступив на блестящую, словно влажную, серую плитку, я немного пришел в себя, но мне было жарче, чем обычно. Хотелось пить, сходить в душ, отоспаться, чтобы перестала болеть голова, но все можно было решить падением с крыши. Поэтому я шел.

Я оглядел лестничную клетку. Она была украшена узорами весенних аллей, водопадов, животных и птиц. И у всех зверей были пары. У грача была своя птичка, у кота кошечка, и даже у аллигатора, которого было не отличить от его партнерши, была своя крокодилиха. От этой идиллии хотелось напиться.

По углам стояли тюльпаны. Вокруг них лежали толстые коты. Они лениво мяукали, очевидно в ожидании самки. Потолок был слегка голубоватым, но все таким же пустым и серым, как и на нижних этажах. Лампы светили ярче и от этого казалось, что на этаже теплее. Разбавлял этот вид только рисунок на окнах, который оставил злой мороз. За ним не было видно ничего.

Я оглядывал животных, которые неуклюже умывались, но мои наблюдения прервали две девушки, которые с громкими и несвязными речами вывалились из квартиры номер восемь, чем слегка напугали пушистых лентяев. Но все же они не смогли заставить их сдвинуть свои несуразные тушки с места. С первого взгляда они были очень опрятны и естественны. Их смех раздавался, наверное, на весь подъезд и походил чем-то на звуки, которые мог издавать задыхающийся тюлень. Это и подкупало. Я оглядел их, они остановились и начали рассматривать меня с ног до головы. Затем одна из девушек, довольно высокая, с неуклюжим пучком темных волос на голове, сказала:

– Привет! Я – Катя, – она протянула мне руку.

– Да? Правда? – я поднял брови и пожал ей руку. – Очень приятно.

Не спрашивая моего имени Катя продолжала:

– А ты откуда?

– Буквально свалился с крыши, – ответил я, и она громко расхохоталась. Она бы смеялась тише, я думаю, если бы понимала, что я не шучу.

– Блин, ты такой забавный, – они с подругой прошли к окну, и Катя предложила мне сигарету. – ты куришь?

– Да, – ответил я.

Я заметил, что в их глазах есть что-то неуловимое. Они не были большими или яркими, но тусклый свет слишком отчетливо отражался от них. Я глянул на вторую девушку. Ее взгляд сосредотачивался на мне, пробиваясь из-под копны несуразно уложенных разноцветных волос. Единственное, что раскрыло ее карты окончательно – это то, что она не смотрела, а старалась смотреть. В ее прищуренном и нараспашку открытом зеленых глазах я увидел следы старого доброго вина. Я развернулся к девушкам левой стороной лица и услышал звук удивления:

– Ах! – это была Катя. – что с тобой?

– Что там? – я делал вид, что ничего не знаю. На самом же деле, я ощущал жжение и отек.

– У тебя левая часть лица опухла!

– Это у меня молочный зубик выпал, поздравьте меня.

Вторая девушка оставалась сосредоточенной и пыталась найти что-то в пустом пространстве лестничной клетки.

– Тебе нужно приложить лед, – настаивала Катя.

– Прошу прощения, но мне нужно идти.