На том и порешили. Не теряя времени, Державин потребовал перо и бумагу и тут же без единой помарки начертал губернатору письмо с просьбой разрешить Тишину выдать десять тысяч рублей на нужды разведки. Для пущей важности подписался так: "Офицер по особым поручениям его превосходительства генерал-аншефа Александра Ильича Бибикова, лейб-гвардии поручик Гавриил Державин". И запечатал конверт личной печатью члена следственной комиссии.

Осталось выбрать курьера. Вацлав тут же предложил свою кандидатуру.

— Губернатор знает меня в лицо, ведь он лично благодарил меня, когда…

Он смутился и замолчал.

— Когда вы спасли мне жизнь! — с улыбкой закончил Державин. — Я помню об этом, друг мой, и слишком дорожу вами, чтобы позволить отправиться в опасное путешествие.

— О, пан Гавриил! Мне легче рискнуть жизнью, чем пребывать в бездействии!

Державин и сам хорошо знал неугомонный характер своего ординарца. Если что задумал — удержать трудно. Поэтому, посовещавшись с капитаном Кругловым, скрепя сердце, дал согласие.

На следующее утро Вацлав ускакал в Саратов. Жизнь пошла своим чередом. Серебряков отправился на берег Большого Иргиза, где у него был рыбный промысел. Порой, в удачный год, он зарабатывал до пяти тысяч рублей, поставляя в Москву и Петербург икру, осетрину, белужину и особо любимую при екатерининском дворе белорыбицу.

Державин и капитан Круглов занимались военными делами: осматривали крепостные стены и водяные рвы, проводили учения новобранцев…

В эти дни Гавриил Романович неожиданно для себя сдружился с казначеем Василием Тишиным. Поэт не был злопамятен и не дулся на него, понимая, что казначей поступал так, как велел ему долг службы. К тому же Тишин оказался выпускником Казанской гимназии, хорошо знал Михаила Ивановича Веревкина и других преподавателей, у которых когда-то учился Державин.

В доме Тишина пахло пирогами и было весело от детского смеха. Молодую жену казначея, Фросеньку, нельзя было назвать писаной красавицей, но она была так мила, что при взгляде на нее таяло сердце. Все спорилось в ее руках, все делалось словно само собой, с неизменной улыбкой, без суеты и шума.

Как-то раз Державин ужинал у Тишиных, читал стихи, играл с детьми — трехлетней Аленкой и годовалым Левушкой. Душа его теплела и отдыхала в уютном семейном гнезде. "Почему я лишен такого счастья? — думал Гаврила Романович. — Уже тридцать стукнуло, а у меня ни жены, ни детей, ни своего угла…" Вспомнилось, как однажды он взял на руки дочь камергера Бастидона, а та обвила ручонками его шею.

Дом, жена, дети… Может быть, он сделал ошибку, отказавшись от предложения Нины Удоловой? Жил бы сейчас припеваючи в Петербурге под крылышком заботливой женщины, глядишь, и детишки бы народились… Но нет! Натура поэта требовала возвышенных чувств, а к Нине он ничего подобного не испытывал.

Его невольная грусть не укрылась от хозяйки дома. Каким-то непостижимым чутьем она догадалась, о чем он думает. Поставив перед ним чашку ароматного чая, Фрося сказала ласково:

— Не печальтесь, Гаврила Романыч! Все у вас впереди! Вот одолеем супостата и погуляем на вашей свадьбе!

Державин не успел ответить. В это мгновенье с плаца послышался тревожный сигнал трубы. Военные учения? Но нет… В горницу вбежал запыхавшийся вестовой от капитана Круглова, и, вытянувшись перед Державиным, выпалил:

— Ваше благородие! Господин комендант приказали доложить… Пугачев ведет казаков на Малыковку!

Державин встал. Хладнокровно и привычно опоясался саблей.

— Откуда сведения?

— Ваш ординарец Вацлав Новак только что примчался из Саратова. Говорит, что опередил бунтовщиков не более, чем на час.

— Понял. Иду!

Затем повернулся к казначею:

— Василий! Детей надо спрятать! Оденьте их попроще, чтоб сошли за бедных, да отведите в крестьянскую семью.

Фрося в ужасе замотала головой:

— Нет! Я с ними… Мы вместе…

— Делай, что сказано! — строго прервал ее Василий. — А я пока лошадей запрягу да казну погружу в телегу. Не доставаться же ей самозванцу! Есть у меня на примете одно местечко…

Переодев детей в старье, Фрося увела их к соседям, а когда вернулась, тяжелый сундук с помощью Державина был погружен в телегу. Все было готово к отъезду. Тишин порывисто обнял жену и усадил возле себя на облучке.

— С Богом! — махнул им рукой Державин.

На крепостном плацу Малыковки были собраны оборонительные силы. Единственная пушка, горстка пожилых солдат, отряд казаков, прибывших с Державиным из Казани, да сотня калмыков, сидящих в седлах возле ворот, — вот и весь гарнизон. В свете луны и горящих факелов все вокруг приобретало зловещие очертания.

Державин подъехал к коменданту.

— Плохи дела, — вздохнул Круглов. — Вместо того чтобы отсидеться у староверов, Пугачев идет на Малыковку. Как будто заранее знал, что нам нечем обороняться.

— Где Вацлав?

Комендант развел руками, оглядываясь.

— Только что был здесь… Да вот он! Глядите!

Вдали, в свете факелов, перед строем калмыков гарцевал на боевом коне Вацлав Новак. В ночи раздавался его звонкий высокий голос:

— Слушайте меня, братья! Его величество Петр Третий ведет свое войско на Малыковку. Он наш народный царь! Карает дворян и богатеев, а бедняков-калмыков жалует землей и волей! Вам не придется гнуть спину на баев или работать вместе с мужиками на уральских заводах! Вступайте под знамена законного царя, и будет вам милость! А непокорным — смерть!

Не веря своим ушам, Державин замер, как громом пораженный.

— Что он говорит? — прошептал он помертвевшими губами, а потом, опомнившись, воскликнул в ярости: — Предатель!

Вацлав оглянулся и, увидев Державина, расхохотался. В этот момент позади крепостной стены послышались ружейные выстрелы, конское ржание, топот и выкрики. Навалившись на тяжелый засов, калмыки открыли ворота, и на плац хлынул поток разношерстного пугачевского войска: казаки с саблями наголо, крестьяне с топорами, башкиры с луками и колчанами стрел.

— Огонь! — скомандовал капитан Круглов.

Грохнула пушка, но ядро, не долетев, лишь раззадорило бунтовщиков. С диким воем они ринулись в Малыковку, сметая все на своем пути. В несколько мгновений был уничтожен крошечный гарнизон. Возле пушки в луже крови лежал сраженный саблей Федор Круглов…

Державин оглянулся на казаков из своего отряда. Бросив оружие, те покорно стояли на коленях возле крепостных ворот в ожидании "ампиратора". На площадь стекался простой народ, бабы несли хлеб-соль. Отовсюду слышались радостные возгласы:

— Дождалися царя-батюшку нашего, Петра Федоровича!

— Он нас не оставит милостью своей!

Напрасно Державин метался на коне от калмыков к казакам и обратно, уговаривая, угрожая, вразумляя… Никто его не слушал. Все глядели на ворота, откуда должен был появиться самозванец.

Вдруг с колокольни церквушки послышался надтреснутый звон. Толпа вздрогнула и заголосила.

— Царь едет! Царь!!!

— Слава отцу нашему!

— Да какой царь? Это Емелька Пугачев!

— Молчи, вражина!

В крепостные ворота торжественно въехал отряд яицких казаков с пылающими факелами в руках. В центре, на вороном коне, в высокой собольей шапке и нарядном кафтане, обшитом золотым галуном, ехал бородатый бровастый мужик, настороженно поглядывая вокруг пронзительными черными глазами, сверкающими в свете факелов.

"Царский эскорт" остановился посреди площади.

— Спаси вас Бог, дети мои! — раздался зычный голос. — Я есмь ваш законный император Петр Федорович! Слушайтесь меня, служите верно, и я отвечу добром за добро. А вашим угнетателям обещаю смерть лютую!

Он еще некоторое время говорил что-то в том же духе; видно, не раз приходилось ему произносить перед народом подобные речи. Но вдруг к нему подъехал щеголеватый всадник в красном доломане и шапке, отороченной серебристой лисой. Это был не кто иной, как Вацлав Новак.

Пугачев поднял лохматые брови, но, разглядев всадника, милостиво спросил, что ему нужно.