— А что ты вообще собиралась там делать? — спросил Шука.

— Не знаю. По-моему, я сошла с ума. Мне приснилось, будто этот старик со скрипкой — Илья-пророк. И будто он велел Гитл собираться на тот свет. И будто в танце Гитл был какой-то мистический смысл. В общем, полная ерунда. Поехали домой.

Шука вздохнул и отрицательно покачал головой.

— Что?

— Необычный был танец, — сказал Шука тихо. — И музыканты необычные. Да и Гитл твоя… Хорошо бы ее найти.

Мы молча покурили в припаркованной машине.

— Давай проедем мимо автобусной станции, — предложила я. — Вдруг Роз пошла не домой, а в мастерскую? Она иногда сидит там допоздна. Может, и сегодня на нее нашла муза.

Витрина лавки Роз и впрямь светилась слабым светом. Я постучала, потом толкнула дверь и вошла. Роз сидела в своем кресле в вечернем платье. Так и не переоделась. Лицо ее распухло от слез, пробивших широкие бороздки в плотном слое штукатурки на увядших щечках.

— Вы приехали… — сказала Роз, не проставив вопросительного знака. — Все уже кончено.

— Что кончено?

— Забрали нашу Гитл.

— Куда?

Роз подняла глаза к потолку, потом смахнула с бархатной подушки, на которую опиралась, невидимую пылинку.

— Они считают, что им она нужнее. Они даже не позволили ей взглянуть на твоего сына! И что она им сделала? Что?! За все заплатила тройную, нет, десятикратную цену. А мне что теперь делать? Кому я нужна, и кто нужен мне?

— Где Гитл, Роз?!

— Ее уже увезли. Хасиды боялись, что будут делать вскрытие, а она для них святая. Вот они ее и увезли, а завтра похоронят. Но ты на похороны не ходи. Гитл так просила. Ты должна запомнить ее молодой и живой. Всю дорогу домой она только об этом и говорила. Еще просила у кого-то, чтобы дали доехать до Ришона, до дома. И вдруг такси выехало на освещенный перекресток, я взглянула — ай! Гитл совсем седая. Я глазам своим не поверила. Седая и вся сморщенная. Потом она опустила голову — и все. Ой!

Из глаз Роз снова полились слезы. Она их не сдерживала, но и не стонала и не хлюпала носом. Пролила соленый дождь, подняла голову — глаза сухие:

— А ко мне на похороны можешь прийти. И принеси мне желтые розы. Я люблю желтые.

— Я хочу видеть Гитл!

— Ты не можешь ее увидеть, — уже неприязненно сказала Роз и махнула рукой, предлагая нам с Шукой убраться вон.

До дома я не доехала. Шука до сих пор не рассказал мне, что я вытворяла в машине. Сказал только, что не мог со мной справиться, пришлось меня связать, а потом везти в больницу.

Я не помню ни приемного покоя, ни как меня отвезли в палату. Помню только, что проснулась среди ночи и была очень слаба, совсем без сил. Шука дремал в кресле возле изголовья. Я пошевелилась, и он тут же открыл глаза.

— Почему я здесь? — спросила я не тихо, а вообще без голоса. Но Шука услышал.

— Как ты себя чувствуешь? — он нагнулся и посмотрел мне в глаза, в самое их донышко. А на мой вопрос не ответил.

— Слабая. Сил нет.

— Хорошо. Лежи и не шевелись.

Шука исчез за дверью, но вскоре вернулся и запихнул что-то за ремень брюк.

— Давай одеваться! Я спрятал твою одежду. Вот так. И вот так.

Стоять на ногах я не могла. Кружилась голова, и ноги были как ватные.

— Надо, — сказал Шука. — Идем в обнимку, обопрись на меня всей тяжестью.

Мы пошли пустым больничным коридором. Ни одной души, ни больных, ни персонала.

— Почему так пусто?

— Ночь, слава богу, ночь, — пробормотал Шука.

В машине я заснула, а проснулась в кровати. Но не в собственном доме, а в квартире Шуки, в которой он не жил. Родители купили для него эту квартиру давно, но он почему-то снимал две комнаты в другом конце города. Мебель была случайной и старой. Шторы в комнате спущены. Где тут выход? Нет, это ванная. А это — шкаф.

Шука сидел в единственном кресле посреди необорудованной гостиной, пил кофе и просматривал газету.

— Как дела? — спросил он, не вылезая из-за газетного листа.

— Вроде ничего. А что было? И почему мы здесь?

— Ты ничего не помнишь?

— Какие-то обрывки. Голова как корзина для мусора. Что-нибудь случилось?

— Нет. Да. В общем, случилось. Гитл умерла.

— Это я помню. Когда похороны?

— Уже похоронили. Но она все равно не хотела, чтобы ты шла на кладбище.

— Да. Гитл не хотела. Я проспала ее похороны. Все правильно.

— Что правильно?

— Гитл наслала на меня сон.

— Она наслала на тебя вещь похуже.

— Что?

— Ты немножко… это… сошла с ума.

— Как это? Что я делала?

— Выпрыгивала из машины на ходу. Орала. Дралась. Проклинала Илью-пророка. Спорила с Богом.

— Когда это случилось?

— Ночью. Мы были у Роз, потом поехали домой. И ты начала чудить. Пришлось связать тебя и отвезти в больницу. Они сделали тебе несколько уколов, но ты не приходила в себя. Была… там, — Шука ткнул пальцем в потолок, и я тут же вспомнила Роз и всю сцену у нее в мастерской.

— А потом?

— Ты пролежала в больнице два дня. Потом я тебя выкрал ночью. И историю болезни забрал. У них остались пустые железные корочки от нее и пустая кровать без тебя. А в приемном покое тебя не успели зарегистрировать. Я должен был прийти туда позже и все оформить, но не хотел оставлять тебя одну. Так что ты не была в этой больнице.

— Так надо?

— Да. Ты не была в психушке.

— Хорошо. А где я была?

— Лежала дома, вот в этой квартире, о существовании которой, по-моему, забыли даже мои родители, и не хотела никого видеть. Даже Чуму.

— Она уехала?

— Нет, Чума хочет пожить немного в Израиле. Я поселил ее в твоем доме.

— Шука! — сказала я возбужденно. — Надо ехать к Роз и с ней — в квартиру Гитл. Там картины Марека. Если их найдет Шлойме — ой, что будет! И надо забрать папку из моего шкафа. Гитл привезла мне эту папку вместе со свадебным платьем. Там мое приданое. Там есть рисунки Шагала.

— Хорошо, — спокойно ответил Шука, — позавтракай, и мы поедем в Ришон. А твой шкаф я закрыл и ключик положил в карман. Даже неудобно — разве нужно закрывать что-нибудь от Чумы? Но — ничего не поделаешь. Военная привычка.

Военная привычка закрывать шкафы на ключ? Ну да! Это же не шкафы, а шкафчики в раздевалках и еще ящики столов, небольшое пространство для личного и единичного. Вот и весь Шука. Я хорошо вышла замуж. У меня замечательный муж. Гитл постаралась. При чем тут Гитл? И зачем мы едем в Ришон?

— Мне кажется, надо навестить Роз, — твердо и спокойно произнес Шука.

Мы нашли Роз на ее рабочем месте, но она была нехороша. Отечная, тяжелая и дышала с присвистом и бульканьем. В больницу она ехать отказалась, а оставить ее одну мы не могли.

— Домой не поеду, в больницу не поеду, — прохрипела Роз. — Я хочу умереть тут.

Мы решили положиться на «скорую», они там лучше знают, как уговаривают сумасшедших лечь в больницу.

— Отек легких, — смертельно перепугалась молодая докторица и, не задерживая себя разговором с Роз, воткнула ей иголку в вену. Потом вторую. Потом поставила капельницу. И позвала санитаров. Роз пыталась что-то сказать, но ничего, кроме бульканья, у нее уже не получалось. «Скорая» понеслась с воем, мы еле поспевали за ней. Но за то время, что мы искали парковку и пробивались в приемный покой, Роз успела посинеть.

— Роз! — крикнула я. — Где мои картины? Где картины Шмерля? У Гитл дома?

Роз повела из стороны в сторону головой, напоминавшей в ту минуту кочан почерневшей капусты.

— А где они? Где?

Роз повторила движение головой и пошевелила руками, явно пытаясь их скрестить.

— Что? Роз, милая, попытайся объяснить.

— Ты их никогда не найдешь… — остатки голоса с шипением прошли через губы Роз. Так выходит воздух из проколотой покрышки.

И все. Роз не стало.

В ее квартирке картин Шмерля не оказалось. Не было их и в квартире Гитл. Обстановка в этой квартире была совсем нищенская: самодельные кровати, самодельный стол, накрытый клеенкой. Ни вазочки, ни цветочка.