Сама я купалась в душе при галерее, там и мелкой постирушкой занималась, чашек же, разномастных, но великолепных, рыночные торговцы мне не жалели. За так отдавали. Я брала. Пила кофе и отставляла очередную чашку до лучших времен и солнечных дней.

Если ожидались гости, я кипятила воду в кастрюле и устраивала чашкам банный день. Но в гости давно никто не приходил. А тут явился Моско.

Ради столь почетного гостя я бы снесла в гостиную все печки-вонялки в доме, даже одолжила бы у Кароля дорогой электрический обогреватель. И чашки бы убрала, и кресла вернула на место. Но Моско появился неожиданно, навещал кого-то поблизости и зашел, поскольку я его когда-то разыскивала. Неловко получилось.

Моско огляделся, хмыкнул и устроился поближе к печке. Правда, до этого, подпрыгивая, как озябший воробей, обошел гостиную по периметру, вглядываясь в картинки Шмерля, которые я — все до единой, включая акварельки, — вывесила на стены. Из-за картин я и возилась столько со штукатуркой, предварительно выспросив у лучших яффских мастеров этого дела секреты их мастерства. Стены, на которых висят картины, должны оставаться сухими. А сухой холод маслу не помеха. Жара мешает ему больше.

— Странно, что мне никогда не встречались эти картины, — сказал Моско и потер руки. — Странно. Этого Шмерля нет нигде. Ни в музейных запасниках, ни в коллекциях, ни в старых каталогах не встречал. Как же он проскочил мимо? Но пейзажи узнаваемые, вид краски соответствует времени, похоже, мы раскопали клад. Значит так, я с этими картинами поработаю, буду брать домой по две-три, опишу их, попробую разобраться с кое-какими вещами…

— Работать с ними я буду сама. И из дома ни одной картины не выпущу.

Огорошенный Моско поглядел на меня так, словно с чистого неба на него посыпалась щебенка.

— Как это ты? А кто ты такая?

— Дипломированный искусствовед. Кстати, какой у тебя диплом? Бецалелевский или каких-нибудь курсов?

Моско сглотнул, затравленно огляделся и промолчал.

Я знала, что диплома у него вообще нет. То есть имеется диплом об окончании сельскохозяйственной школы «Микве Исраэль», где обучают всему, кроме искусствоведения, а главное, заводят нужные связи, но предъявлять этот диплом в данной ситуации было бы глупо. Однако, в противоположность Каролю, я вовсе не считала, что толковому знатоку живописи требуется университетский диплом. Моско терся среди художников с детства, много ездил, много видел и неплохо разбирался в предмете. А уж израильскую живопишущую лоханку знал назубок.

Но снять с него первый слой профессиональной фанаберии было просто необходимо. Со вторым слоем придется повозиться: блеснуть чем-нибудь оригинальным или малоизвестным, проставить нужные имена рядом с заковыристыми терминами и так далее. Только после этого пойдет нормальный рабочий разговор. Если Моско до этого не сбежит, разумеется.

— Мне нужен консультант, знающий местную специфику. За консультации я готова платить, если они будут дельные. И вот первый вопрос: попадалось ли тебе имя Малаха Шмерля? В разговорах, воспоминаниях, письмах, статьях?

Моско обиженно шмыгнул носом, но скоренько успокоился и задумался.

— Нет! — сказал наконец решительно. — Нет! Я никогда ничего не слышал о Малахе Шмерле.

— А о Паньоле?

— Кто о нем не слышал? Он тут был году в тридцать седьмом. Или раньше. Но не позже.

— В тридцать четвертом — тридцать пятом. В тридцать седьмом он уже был в Испании. А могут эти картины принадлежать его кисти?

Моско расхохотался, даже не дав себе труда задуматься.

— Картины Паньоля могут быть похожи на что угодно, в том числе и на картины этого Шмерля, но для этого надо, чтобы сначала был Шмерль. И знаешь, если Шмерль умер молодым или пробыл тут недолго и уехал, его могли и не заметить. Времена такие были, не до гениальных художников. Это потом то одного, то другого стали объявлять великими. А тогда на них никто внимания не обращал. Нет, такую находку нельзя пропустить! И одной тебе не справиться. Искусствовед ты, может, и неплохой, но страны не знаешь, истории нашего искусства тоже. Без меня тебе не обойтись.

— А я и не собираюсь. Только отодвинуть себя за рампу не позволю. Эти картины нашла я. Я и буду первой. Вот и все.

— Наглая ты, — нахмурился Шевах Моско. — Все вы, русские, наглые и самоуверенные. Вот я завтра же напишу статью об этом Шмерле. И ее напечатают в любой газете. А ты — пиши, не пиши, кто тебя станет печатать?

— И не надо. Пусть не печатают. До поры до времени. Но картин Шмерля я тебе не дам, иллюстрировать статью будет нечем. Никаких данных о художнике у тебя тоже нет. И не будет. А у меня кое-что есть. Так что — выбирай. Либо ты будешь моим консультантом, либо консультантом станет Николь.

Услыхав имя соперницы, Моско присмирел. Обещал перерыть всю прессу за тридцатые годы и ушел расстроенный.

Это отступление касается Шмерля напрямую. А то, как я стала владелицей галереи в Яффе, его вообще не касается. Но не случись этой истории, не было бы истории Шмерля, потому что я уехала бы в Париж. Стала бы компаньонкой Чумы, а может, открыла бы вместе с Симой свое дело по продаже картин и антиквариата. Такие планы вертелись в моей голове, когда Кароль пригласил меня для серьезного разговора.

Я-то думала, что разговор будет о другом, и заранее раскипятилась. А дело вышло вот как: потеряв Женьку и обретя торричеллиеву пустоту в душе и на банковском счету, я решила распродать большую часть галерейного барахла, а также обессмертить имя нашей галереи, и устроила целый фестиваль. Сначала — вечер бронзовых поделок. Потом — и без какой бы то не было связи с ними — выставку картин отдельных мастеров из разных стран, то есть всего того, что Кароль накупил в своих поездках. Выставки я подготовила по всем правилам: атрибутировала все предметы, выпустила каталоги, обозначила концепцию. Кароль выделил на эту затею совсем немного денег, а идея выставить отдельные картины отдельных зарубежных художников была бредовой с точки зрения искусствоведения, музееведения и галерейного дела, но получилось все неплохо.

Бронзовый хлам вызвал просто бурю восторгов. Местные искусствоведы взволнованно трепались, газетчики строчили в блокноты, меценаты толпились в очереди за облюбованными предметами и отзывали меня в сторонку, чтобы закрепить покупку за собой. Даже телевидение подключилось.

А спустя два месяца открылась выставка зарубежников. Более скромная, конечно, чем первая. И обреченная заранее на провал, если бы мне не удалось получить несколько видеофильмов о выставляемых художниках. Один фильм прислали из Сингапура, другой — из Софии. А не пожалей Кароль денег на билет и гостиницу, из Софии бы и сам художник притащился. Концепция спорная, не стану отрицать: «Что производит современный мир в живописи на периферии критического зрения?» Иначе говоря: что и как рисуют там, куда не попадают нью-йоркские, а за ними и израильские критики?

Под эту сурдинку я вставила в список и двух молодых и непризнанных, но обещающих израильских художников. Несколько картин купили, что уже хорошо. А о двух израильских незнаменитостях и о галерее заговорили всерьез, что еще лучше. И тут появилась статья Шеваха Моско. Что, мол, все перепутано, что зарубежные художники не имеют никакого отношения к бронзовым поделкам, да и подлинность этих поделок сомнительна, откуда они вдруг появились в таком небывалом количестве?

Статья повторяла то, что они проделали с Чумой во время ее выставки. Ушаты вранья с подоплекой. Фактов, разумеется, никаких, зато сколько грязи! Разве я связывала бронзу с живописцами многих стран и народов, которых обнаружил Кароль? И на чем Моско основывает заключение, что бронза поддельная? К ней же приложены свидетельства двух преподавателей из того же «Бецалеля», да еще эскизы? И с чего это кто-то станет подделывать то, что до сих пор лежит мертвым грузом в лавках старьевщиков?

Я понимала, что Моско решил таким образом понизить мне цену, рассчитывая, что я прибегу к нему на поклон с картинами Шмерля в зубах. Но я решила дать бой.