— Дай ей триста! — взвизгнула супруга.

— Триста, и ни копейки больше! — важно и многозначительно сообщил мне супруг.

Чем он там торгует в своей Аризоне? Зерном или покрышками?

— Право же, не знаю. Но если эта вещица вам так понравилась… Ей, действительно, место в хорошем еврейском доме. А тот, которому я обещала, он не еврей. И священник. Прямо и не знаю, что я ему скажу!

Они вышли, победно сверкая глазами и задрав головы. Хозяин галереи и атлет глядели на меня расширенными глазами. Первым расхохотался подполковник. Потом, прикрыв рот ладонью, заблеял атлет.

— Я имел в виду пятьдесят отечественных тугриков, а не зелень, — сказал подполковник и снова заржал. — Эту дрянь забыл тут Стивчик, он работал до тебя, но оказался ужасно ленив. По-моему, он держал в ней марихуану.

Они заржали еще веселей.

— На тебе комиссионные, — хозяин протянул мне полсотни в израильской валюте, подумал и добавил еще двадцать.

Это было хорошо, нужно и вовремя. Но атлет перехватил деньги в воздухе и пихнул их полковнику в карман рубашки.

— Сто и зелеными, — сказал он холодно.

— Это неправильно, — возразил Кароль, — мы договорились.

— Если бы я знал, на что она способна, договор был бы другим, — атлет прищурил глаза и покатал бицепсы по плечу. — Впрочем, и сейчас не поздно. Такую работницу косой Сулейман возьмет с удовольствием. Пошли, куропатка!

Это я — куропатка?! Ах ты, сутенер вшивый! Однако оставаться наедине с черным подполковником мне тоже не хотелось.

— Ладно! — недовольно сказал Кароль и протянул мне зеленую бумажку. — На сифтах. На счастливое начало, — пояснил он, заметив мою растерянность.

— Давай сюда! — велел атлет. — Рассчитываться будешь со мной, — бросил в никуда, но подполковник понял, кому адресовано повеление.

— Так значит… — совсем уж мрачно произнес он. — А за сколько ты ее продаешь на ночь?

— Тебе? Ни за какие деньги на свете.

— А другим?

— Зависит.

Вид у атлета был спокойный, даже меланхоличный. Никакой бравады. Ну и дела! Как же я смоюсь от этого сутенера среди ночи с пустым кошельком? Ладно! Не до Петах-Тиквы, так до какого-нибудь сквера добреду. А сейчас нужно мотать удочки.

Принятое решение облегчило жизнь на данный момент. Однако атлет крепенько обхватил меня мощной дланью и не отпускал от себя ни на минуту даже в кресле с обивкой из бархата и подушками из полосатой дамасской ткани. Ну и черт с ним, решила я, расслабилась и даже задремала на его плече. Ноздри же в это время обоняли запах горящего тука, лука, пряностей и каких-то незнакомых трав-приправ.

Нет, если отрешиться от того факта, что все это происходит со мной, очень даже забавно наблюдать за сложившейся ситуацией. А бежать необходимо. И немедленно. Прямо отсюда и вот сейчас!

— Где тут у вас туалет? — спросила я чуть сдавленным голосом.

— Я покажу, — вызвался атлет. — А оттуда пойдем, пожалуй. Время позднее.

— А как же шашлыки? — недовольно спросил Каакуа. — И виски хороший. Из Гибралтара.

— В другой раз, — зевнул атлет. — Мне завтра рано вставать. Сегодня, впрочем…

Бдительный попался. Ладно, посмотрим дальше. Куда он меня поведет? Где стоит на причале его яхта? По дороге точно будут темные уголки, тут их до черта. Или такси словится. Да и плаваю я недурно, в крайнем случае сигану с этой яхты в море, когда мой тюремщик заснет. Но не прошли мы и трехсот метров от дома Кароля, как атлет выпустил меня из рук, протянул мне мятую стодолларовую бумажку и плюхнулся на скамейку хохотать. Теперь уж он не прикрывал рот рукой, а гоготал как оглашенный, показывая здоровые зубы, в которых по виду еще не копался ни один стоматолог.

— Как мы его! — веселился атлет. — Ты и представления не имеешь, что это за сквалыга и какая дрянь! Он мне как-то девочек предлагал в обмен на товар. Вышибить из него копейку, это еще попотеть надо! Нет, ну как мы его! Как в песне! Скажи, — нахмурился он вдруг, — ты и вправду поверила, что я… ну, в общем, что я вроде как за сутенера собираюсь быть?

— Убедительно было, — промямлила я.

— Дура. Ну извини. Уж очень хотелось этого прохвоста прижать. У нас с ним есть общий приятель, Шука. Они вместе в разведке служили. Тот про этого Кароля такие истории рассказывает… кажется, даже парни из разведки, на что уж крепенькие, а пакость эту побаиваются. Но ты не дрейфь! Намек он понял, тебя не тронет, ему со мной ссориться незачем. Ключ от магазина он тебе дал? Вот и хорошо! Поработаешь недельки две, пока наш подполковник в отъезде, а там найдем тебе что-нибудь получше. Я потому и сказал, что рассчитываться он будет со мной. Так надежней будет. А косой Сулейман, хоть и бандит, но договориться с ним можно. К тебе он не полезет, у него свой гарем. Пробьемся, сестрица. Но как же ты этих америкашек расколола?! Такому на алтайских росписях не научишься. Фарцевала, что ли?

— Нет. Призвала на помощь Трисмегиста.

— Вот оно что… — улыбнулся атлет. — Ты, значит, с олимпийцами дружишь. Ну-ну… тут с ними ухо надо держать востро. В наших местах этих граждан недолюбливают. А хочешь, покажу тебе камень Андромеды?

Мы спустились к морю по узкому проходу между домами. Реставрационная бутафория закончилась на верхней кромке откоса, по которому вилась тропинка. Как отрезали ножиком эту бутафорию. Запах перегоревшей земли, деревья, поставленные тесно и беспорядочно, между ними строительный мусор, забытая стремянка, ведра, наполовину забитые окаменевшим цементом, бутылки из-под пива. А внизу — ничейное, страшное и большое, ворочалось, кряхтело и выдыхало вонючий перегар Средиземное. Тут оно начиналось сразу с глубины и черноты, усугубленной лунным светом, без всяких там мелководных подходов и прибрежного мерцания.

— А вот и камушек, — сказал Женя, тыча пальцем вниз. Я вгляделась. Лунного света хватало ровно на то, чтобы отделить черноту гладкого камня от черноты окружавших его вод, изредка набрасывавших на базальтовую поверхность жидкое кружевце пены. Камушков было несколько.

— Который? — спросила я недоверчиво.

— Вон тот, слева.

— Маленький такой!

— Много ли надо места, чтобы посадить тощую девицу? А там приплыло чудище и слизнуло ее языком, как ящерку.

— Нет, ее спас Персей!

— Вот это уж враки! Не успел. Хвастался только.

— Нет, спас! Иначе не было бы сказки! А почему здесь? — пришло мне вдруг в голову. — Эта Андромеда, она же эфиопская принцесса.

— М-м… Ну, в Эфиопии нет моря, так ее сюда притащили, сказку-то надо сказывать.

В голосе атлета послышалась не приличествующая случаю тоска.

— В Эфиопии нет моря? — раздумчиво спросила я, представив себе карту мира, висевшую над моей детской кроваткой.

Кроватку потом заменили диванчиком, а карта осталась на своем месте. Ангины, корь, свинка, скарлатина и ветрянка тесно связаны в моей памяти с синими проливами, коричневыми горными хребтами и зелеными равнинами на карте, которую позволялось рассматривать при температуре не выше тридцати восьми с половиной. А книги и при такой температуре читать не разрешали: жар и книги считались несовместимыми. Карта Африки, чуть помедлив, все же возникла перед глазами памяти. — Сейчас и вправду нет. А тогда, может, никакой Эритреи не было. Зато море было, — мотнула я головой уже в полной уверенности в своей правоте. — А чего это ты так затосковал?

— Я думаю, что смог бы полюбить только такую вот Андромеду, которую нужно спасти от морского чудища.

— Тебе надо за муки? Ты у нас садо-мазо?

— Не… Это звучит иначе: джентльмен, спасший девицу от смертельной опасности, обязан на ней жениться. Обязан, понимаешь? А если меня не обязать, я в последнюю минуту сбегу. Но если женюсь, буду тащить лямку. Вот я и пытаюсь понять, был ли черный подполковник смертельной опасностью для тебя или только притворялся?

— И не надейся! — вспыхнула я. — За муки можно полюбить разве что кошку, которую из-под колес вытащил.

— И какую же ты тут усматриваешь разницу, сестрица? — искренне удивился мой попутчик.