Таксист снова бросает на меня быстрый взгляд. Он сделал музыку потише, не пытается ни с кем переписываться, не рассматривает со скуки окружающие машины на светофоре. Все его внимание – на наш разговор. Кажется, у него даже уши слегка развернулись назад.

За окном машины несется летний вечер. Бесконечно долгий оранжевый закат, отражающийся в голубоватых окнах небоскребов. Зажигаются вывески баров, за высокими окнами ресторанов расставляют тарелки официанты в белых рубашках. Город готовится к пятничному вечеру. Загулу, отрыву, празднику конца недели.

Но в офисном центре – пусто. Большая часть окон не горит, закрыты магазинчики и кафе на первом этаже, шаги эхом отдаются в безлюдных коридорах, и лязг лифта, который не слышно днем, разносится на весь этаж, как в фильме ужасов.

Герман встречает меня в дверях своего кабинета. Яркий свет за его спиной очерчивает только темный силуэт высокого статного мужчины в костюме, стоящего, сложив руки на груди.

Я не вижу его глаз, но иду навстречу, потому что больше идти мне некуда.

Не знаю, чем закончится наш разговор.

Не знаю, чем закончится их с Полиной разговор.

Но больше ничего не будет как прежде – это я знаю точно.

– Ну здравствуй, Лана, – говорит Герман.

Я хочу его поцеловать, но он отстраняется и отходит в сторону, пропуская меня в кабинет.

За окнами офиса сгущается вечерний полумрак, чуть подсвеченный инфернальными отблесками заката в окнах соседнего небоскреба. А здесь горит всего одна настольная лампа, и тени от нее искажают лицо Германа. Я смотрю на него и никак не могу понять, что оно выражает.

Боль? Равнодушие? Злость? Отвращение? Страх?

Все то смятение чувств, что сейчас бушует внутри меня, я приписываю ему. И в зависимости от того, волна с каким именем накатывает – то и вижу.

Герман стоит передо мной – холодный и строгий, очень чужой. Как в те дни, когда все только начиналось, и я не знала, о чем с ним говорить, задавая неловкие вопросы и получая в ответ равнодушные взгляды.

Я подхожу к нему близко-близко, поднимаюсь на цыпочки, втягиваю носом знакомый запах – и пропадаю.

Говорят, любовь можно отличить от простого интереса, сексуального влечения, дружбы, всего остального, что не она, всего по одному признаку. Если ты нюхаешь вот это местечко на виске, и оно пахнет для тебя домом – это любовь.

Герман упакован в деловой костюм с голубоватым отливом, его офис весь – холод, сталь и белый свет ламп, его рубашка застегнута на все пуговицы, его серый галстук выглядит так безупречно, словно отлит из серебра, но когда я чувствую этот запах у его виска – терпкий и теплый, я словно из заснеженного полярного ада попадаю в натопленную избушку. Меня там ждут – горит живой огонь в печи, пахнет едой и чаем на травах, а на единственной кровати ворох теплых меховых одеял.

Мы с Германом смотрим друг на друга, и в его темных, почти черных глазах я вижу то, чего мне сейчас не хватает – тепло. Любовь. Он словно прячет себя настоящего за этим обликом безупречного бизнесмена. Но оттуда, изнутри его ледяного скафандра, выглядывает он настоящий. Надо только поглубже заглянуть ему в глаза. Однажды я так и сделала.

Нам надо так много сказать.

Мне – ему.

Ему – мне.

Тревога в груди бьется в такт сердцу, в тени которого она пряталась столько месяцев.

Но этот день должен был настать.

– Я знала, что так будет, – говорю тихо, обращаясь к этому живому Герману внутри строгого бизнесмена, стараясь не думать о том, что он пока меня даже не обнял. – Я ждала этого момента. Все время ждала.

– Тиш-ш-ше… – говорит он, и я понимаю, что мои горячие слезы все-таки прорвались через все заслоны и текут по лицу. Стискиваю веки, закрываю глаза ладонями. Судорожно вдыхаю, чтобы не разрыдаться.

Мне сейчас даже некого винить.

Кроме себя.

Герман осторожно отнимает мои руки от лица, берет их в свои и склоняется, целуя пальцы.

По одному поцелую на костяшку и последний – в ладонь.

За окнами разворачивается во всю ночную ширь душное московское лето, плавит асфальт жара, не выпускающая город из своих объятий даже после захода солнца. А здесь, в кабинете Германа, на полную мощность включен ледяной кондиционер – как он любит. Чтобы сотрудники ходили с длинным рукавом, а сотрудницы в колготках.

Но я-то в летнем платье, и по моей голой коже разбегаются мурашки от холода. Хочется прижаться к единственному живому существу в этом офисе.

Согреться.

– Скажешь, что все будет хорошо? – то ли прошу, то ли спрашиваю.

– Не скажу. Я тебе никогда не вру.

Мы так и стоим посреди его кабинета, словно считаем себя недостойными даже присесть на диван, который за последние несколько месяцев видел столько всего, что хватило бы на целую коллекцию фильмов для взрослых.

И кресло видело. И стол.

И даже этот дорогой дизайнерский ковер на полу, имитирующий густую траву. Однажды на него даже капала с ладоней кровь – то был один из самых счастливых дней в моей жизни.

Мне кажется, что моя жизнь и началась-то только тогда, в те снежные дни, когда я даже не замечала, что на улице минус десять, потому что моя кожа постоянно пылала от мыслей о нем.

Мы так и стоим. Дыхание Германа, его сухие губы касаются моего запястья с татуировкой – затейливая вязь складывается в одно слово: «Nevermore».

Больше никогда.

То, что сказал он мне полгода назад зимним вечером в этом кабинете.

И ошибся.

Он думает о том же самом, потому что его пальцы продолжают ласкать это место, даже после того, как покинули губы.

Нам надо о многом поговорить.

О том, что знает и не знает Полина.

О том, что он скажет ей сегодня вечером.

О том, что нам делать дальше.

И делать ли.

Или судьба дала нам отчетливый и недвусмысленный знак?

Знак «стоп».

Но почему-то не получается говорить.

Получается только стоять здесь в полутьме, едва касаясь друг друга и читая мысли.

Потому что я снова озвучиваю то, что думает и он:

– Могло ли выйти как-то иначе?

– Ты ведь сама меня ей подарила.

Это правда.

Больше десяти лет назад я подарила Полине мужа.

Все началось больше десяти лет назад одной очень теплой весной. Помню – уже в апреле полностью растаял снег, и можно было бегать по сухому асфальту в босоножках с тоненькими ремешками и не надевать куртку.

Я тогда работала журналисткой – писала на фрилансе статьи сразу в несколько газет и журналов, носила короткие клетчатые юбки, белые рубашки, расстегнутые до самого неприличия и разноцветные косички в коротких блондинистых волосах.

Жизнь для меня была непрерывным флиртом со всем миром сразу.