Уже темнело, и разглядеть издали, есть ли кто на холме, было трудно. Напряжённо всматриваясь в полумрак под сенью вяза, они потихоньку дошли до подножия и остановились. Теперь качели от них скрывала кромка холма. Было только слышно скрип и ещё что-то… Лизи прохрипела полушёпотом:

– Мне кажется, она там.

Пока они осторожно поднимались, с холма всё слышнее звучала…, вроде бы песня, то будто издалека, то совсем рядом. Разобрать слова было трудно. Когда они поднялись на кромку, пение прервалось, и голос похожий на шелест листвы тихонько пропел:

– Меня зовут Бетти. Ничего, что я заняла ваши качели? – не дожидаясь ответа, она продолжила напевать:

Бетти

Бьюти

Лизабетт

Твой ответ

Конечно «нет»

Подруги молча стояли на кромке холма, вглядываясь в смутный силуэт на качелях и боясь подойти ближе. Тогда их новая знакомая вновь зашелестела:

– Сегодня особенный день. Вы впервые увидели меня. И вы в последний раз встретились друг с другом.

– С чего нам тебе верить!? – громко и раздражённо усомнилась Лизабет, сама удивляясь своей смелости.

– Мне не зачем врать, и… я не знаю ничего кроме правды.

– Если мы здесь в последний раз, то… то у этого должны быть какие-то причины!

– Да. Будет причина. У каждой своя, – голос звучал так, будто Бетти улыбалась. – Помнишь, Лизи, вы все обещали друг другу в конце каждого лета встречаться на холме, никогда не рассказывать другим ваших общих секретов и никогда не выходить замуж?

Подруги этого не увидели, но Лизи побледнела, затем вдруг покраснела:

– И что!?

– Ты выйдешь замуж первой. Даже колледжа не окончишь. Уедешь в Канаду… и никогда уже не вернёшься на холм.

Лизи молчала.

– А я? – голос Надин звучал гневно и вместе с тем обречённо.

– Ты недавно отправляла свою анкету в Кембридж…

– Да, но…

– Тебя приняли. Почта в этих краях не очень расторопна. Хоть и с некоторым опозданием, но ты всё же получишь их ответ. Англия далеко. У тебя не будет возможности ездить сюда каждое лето. А после отличной учёбы тебе предложат очень хорошее место…

Вдруг Ники вскрикнула со слезами на глазах:

– Не говори про меня! Я кажется знаю…

Стало очень тихо, слишком тихо. Затянувшееся молчание прервала Лизи:

– Откуда ты такая взялась? Раньше всё было хорошо, раньше тебя тут не было!

– Просто раньше вы меня не звали. А я всегда была… там, где не было вас. А сейчас я там, где вас вскоре не будет. Скоро вы разъедетесь кто куда, и холм опустеет, надолго, может навсегда. По крайней мере, вы больше никогда не будете сидеть здесь как раньше.

– Но почему? – Ники была готова расплакаться. – Надин! Ты никогда не говорила, что собираешься поступать! Лизи! Это всё из-за этого твоего придурка Френка!

Лизи фыркнула:

– Просто у тебя, Ники, никогда не было парня, тебе этого не понять…

Надин тоже не стерпела:

– Я не виновата, что у меня в отличие от вас есть мозги! Были б они у вас, мы учились бы вместе, на одном курсе!

Ники ткнула пальцем в сторону качелей:

– Это она нас всех перессорила! – Ники орала и выла.

– Я только сказала правду, – холодно шелестела Бетти, – а дальше… это ваша слабость, а не моя вина.

– Может у тебя есть какая-нибудь другая правда!? – стенала Ники.

– Даже если бы вы ничего не узнали сегодня, всё равно завтра это случилось бы. Может это вас утешит.

– Теперь наши качели достанутся тебе?

Бетти тихо смеялась:

– Нет! Вскоре не будет, ни качелей, ни дерева, ни деревни.

– Не может этого быть!

– Отчего же?

– Так не бывает! Не бывает, чтобы…, чтобы даже ничего нельзя было сделать!

– Вы хотите, чтобы всё было как раньше?

Подруги переглянулись:

– Хотим.

– Для этого, хоть кто-то из вас должен будет остаться здесь, в деревне.

– Я смогу только до конца недели…, – промямлила Ники.

– Нет. Навсегда, – голос Бетти звучал теперь твёрдо и звонко.

– Мы можем приехать следующим летом…, – робко предположила Надин.

– Нет, кто-то из вас должен будет приходить на холм каждый вечер. Иначе уйду я. Тоже навсегда. А там где нет… никого, вскоре не будет… ничего.

Совсем стемнело. Бетти стала едва различима. Теперь уловить её движения было трудно, а понять выражение лица невозможно. Стало тихо. Только Надин еле слышно бормотала:

– Больше никогда…

– Как это «больше никогда»?! – встрепенулась Лизи. – А все наши секреты, все наши обещания…

– Вы будете это помнить, – мерно шелестела Бетти.

Надин опустила голову:

– Мы будем помнить, помнить… и забудем. А потом… забудут нас.

Ники кричала:

– Это было! Было по-настоящему! Я не хочу ничего забывать!

Бетти улыбалась:

– Не грустите об этом. Холм помнит всё, что вы забываете.

– А ты? – вдруг спросила Лизи. – Ты теперь будешь одна?

– Не волнуйтесь за меня. Когда-то кто-то обязательно придёт на какой-нибудь другой холм. Там тоже будут старые качели, и чтобы мне не было скучно ждать, ветер будет качать меня. А с вами мы обязательно ещё увидимся, только это будет не скоро, и… вам не надо спешить.

Лизи почти улыбнулась:

– Ты не злая… и… кажется, теперь мне будет тебя не хватать.

– Меня всегда не хватает. Всем. Но я обязательно буду…

Порыв ветра принёс какой-то отдалённый пронзительный надрывный гудок полный нетерпения и тревоги. Гудок натужно взвыл и резко оборвался. Лизи подошла к качелям и подняла свой шарф. Теперь они слышали только скрип раскачивающихся на ветру качелей и тихий жалобный вой – это ветер, как неприкаянный путник рыскал по окрестностям в поисках приюта, ветер, как слепой скиталец пытался нащупать своими холодными прикосновениями что-то родное, давно покинутое, но незабвенное.

На следующее утро Надин узнала, что срочно должна ехать. Письмо пришло с большим опозданием, все сроки уже прошли, и теперь надо было торопиться. Родители Ники сообщили родителям Надин, что теперь рейсовых автобусов из деревни не будет и Надин придётся ехать проходящим, сегодня же вечером. Ники и всё её семейство тоже отбывали на днях. А Лизи теперь предстояло целую неделю проторчать в деревне одной.

Лизи и Ники вышли проводить подругу на автобус. В этот день, к вечеру неожиданно и сильно похолодало. Ники куталась в пальто и бормотала:

– Я утром слышала, как дядя Стефан говорил, что деревню скоро отключат от этих… кому-никому-акаций… в общем, вечерами теперь будет темно и холодно.

– …почему всё это происходит? – негодовала Лизи.

Надин посмотрела куда-то очень далеко, туда откуда должен был появиться автобус:

– Наверное, время идёт куда-то в свою сторону, куда-то мимо этих мест. И нам придётся отправиться вслед за ним, – она вдруг обернулась на холм и добавила, – теперь это не для нас, теперь для нас другое.

Ники опустила голову:

– Раньше мы не могли уехать. Прабабушка болела…, она почему-то хотела, чтобы её похоронили здесь, на нашем деревенском кладбище. Ой, чуть не забыла! – Она сунула руку в свой рюкзачок и достала резную деревянную коробку. – Когда прабабушка умерла, мама отдала мне её шкатулку. В ней было много красивых открыток, старинных монет и фотографий неизвестно кого. Ещё там было одно неотправленное письмо без адресата. Мне нравится его перечитывать. Теперь я уверенна, там написано о холме, – Ники осторожно развернула хрупкий, пожелтевший лист и прочла вслух:

«Кто она? Она может долго молчать, может терпеливо ждать, когда её позовут. Сестра каждого одиночества. Она знает. Слишком много. Всё. Иногда она говорит то, что нам не хотелось бы знать. Зачем? Может так она просит нас торопиться, напоминает о чём-то очень важном? Она – тайна? Она – смерть? Она – само время? Редко, когда мы успеваем её приметить. А встретив, зачастую боимся. Она сама, будто никуда не торопится, но всегда торопит нас… Сестра Краткость… Мы в страхе бежим, спешим что-то предпринять… в этой суете обретаем знания, смыслы, находим своё, своё место, своё счастье, своё будущее, становимся лучше, в общем – живём. Без неё жизнь наша стала бы не похожа на жизнь. Без неё обленились бы мы все до невозможности, до полной и неколебимой невозможности чего-бы то ни было в принципе. Ибо ни на что не способны те, кому совсем-совсем некуда торопиться. Но чего же хочет она сама? Может ли она хотеть… так, чтобы хоть кому-то стало не всё равно, чего она хочет? Очень просто – я думаю, она хочет, чтобы каждый год, каждый день, каждый раз что-то менялось, чтобы у всего всегда было продолжение…»