Старик все так же молча наблюдал за тем, как Рузаев, пыхтя, вытащил бревно из лесу, только лицо его чуть сморщилось хитрым прищуром. От этого легкого прищура глаза старика стали совсем узенькими, а набежавшие морщинки придали лицу на редкость шельмовское выражение.
Рузаев, пыхтя, доволок обломок, и собираясь сесть, бросил его рядом со стариком. Обломок со стуком упал на каменистую землю и рассыпался. Вместо уютного сиденья на земле лежала неопрятная куча гнилушек.
Старик поглядел на Рузаева, затем на кучу мусора, еще подвинулся и наконец произнес скрипучим голосом на чистом русском языке:
– Суета сует.
С этими словами он взял несколько гнилушек и положил в костер, после чего вновь озабоченно помешал в котелке.
– Вы знаете русский язык? – удивился Рузаев, глядя на старика. Тот молча кивнул.
– Откуда?
– Давно было, – старик покачал головой.
Котелок ответил ворчанием. Гнилушки густо задымили. Солнце село. На Рузаева, стоявшего во весь рост, кинулись полчища москитов.
Старик выгреб откуда-то из-за спины сложенные пальмовые листья и положил их на землю рядом с собой. Рузаев, кряхтя, сел. Его сразу охватил пряный запах варева, запах дыма и углей. Москиты отстали.
– Суета сует…
– Мне у вас переночевать надо. К своим иду. Утром зайду в деревню, и в путь.
Слушая его, старик мягко кивал головой. Рузаев резким щелчком сбил в сторону надоевшего москита.
– Меткий глаз, – заметил старик.
– Да. Войска ПВО. – Рузаев замолчал. От старика, от его котелка исходили покой и тишина, и казалось, даже ветер стих, внимая его словам.
– А где вы так хорошо языку научились?
– Я жил у вас. Да,– старик цедил слова медленно-медленно. Его старое морщинистое лицо, желтый балахон, медный котелок – все было такое древнее, именно древнее, а не просто старое, что казалось вечным.
Говоря эту простую фразу, старик уже успел достать откуда-то две мятые жестяные кружки, налить в них варево и подвинуть одну кружку Рузаеву.
– Да, жил…
– В Советском Союзе? Где, в Москве, в Ленинграде?
– В России. В Советском Союзе не был.
– Российская Федерация – часть Союза, – уточнил Рузаев.
– Нет, Россия ничьей частью не была. Давно было… В Ляодуне был. Японцы пришли, – в Питер поехал.
– С японцами воевали? – все еще не понимал Рузаев.
– Нет, не воевал. Японцы воевали. Я не воевал. Мне нельзя. В Питер уехал от них.
– А что же после победы не вернулись?
– После какой победы? – старик поднял глаза.
– Мы японцам на Халхин-Голе всыпали по первое число!
– Нет, не при мне было, – старик покачал головой и отхлебнул варево. – Не при мне. Как корабли русские японцы утопили и Далянь взяли, много ваших там полегло. Много. Да. Много. Царю с императором мириться пришлось. А нам уехать пришлось.
Только теперь Рузаев понял, что старик говорит не о Великой Отечественной, и даже не о гражданской войне, а о разгроме царской армии под Порт-Артуром.
– Это же так давно было! – удивился Рузаев. – гнилой дореволюционный царский режим привел Россию к национальному позору. Но это было еще до революции.
– Да, это давно было. Дети у меня тогда уже были. Все прошло. Тогда русские царя гнилым не называли. За Бога, царя и Отечество кричали. И убивали. И умирали. Корейцы не хотели воевать. Не воевали. Да.
– Расскажите, как тогда было? – Рузаев не мог сдержать любопытства.
– Так и было. Звали меня «Эй, ты, китаец». Привезли в Петербург, дали метлу. Это хорошо. Это по мне было. Пей.
Старик подтолкнул кружку Рузаеву, и тот взял. Он опасался изделий местной кухни и местного варева, но запах в кружке противным не был. Он взболтнул его и затем осторожно отпил маленьким глоточком. Глоток приятно покатился по горлу, упал в желудок и согрел его. Это было очень кстати – ночная сырость быстро брала свое, становилось ощутимо холодно.
– Так вы до революции в Петрограде дворником работали? – Рузаев вопросом подбодрил вновь замолчавшего старика.
– Да. Дворник. Метла. А вот революции не помню.
– Как же так? – удивился Рузаев. – революцию знают все образованные люди в мире. Великая Октябрьская социалистическая революция – величайшая веха в мировой истории. Под предводительством Владимира Ильича Ленина. Большевикам удалось спасти Россию от поражения в Первой мировой войне и вывести на путь социалистического сроительства.
– Да, – старик снова хитро посмотрел на Рузаева, – войны помню, войн много было. Сначала с японцами. Потом с немцами. Все воевали.
– И вы воевали?
– Мне нельзя. Сначала дворник, потом монах.
– Не воевали? Как же так? В гражданскую на Дальнем Востоке много китайцев Революцию защищало, а вы нет?– Рузаев неодобрительно покачал головой, – А революцию видели? В Питере или на Дальнем Востоке?
– Я монах. Теперь. А тогда был дворник. Царь это уважал. Я сказал: не могу воевать, и меня не брали. А потом Троцкий пришел. Сказал: воюй. Я сказал: не буду. Матросы меня били. Да.
– Значит, и революцию все-таки застали! – обрадовался Рузаев. – Только революцию Ленин делал, а не Троцкий. Троцкий был предатель.
– Нет. Ленина не знаю, – старик с улыбочкой отхлебнул своего чая. – Троцкий главный был. Меня били, в речку кинули. Большую такую, холодную. Потому что воевать не хотел. И не умел воевать. Да, не умел.
– Китайцы воевать не умеют. – подытожил Рузаев.
– Убивать нельзя, – старик стал серьезным. – Шрути не велит убивать.
– Ну да! – с насмешкой воскликнул Рузаев. – Когда немцы на нас напали, мы тоже вначале их «камрадами» называли, брататься пытались. А потом они нам такое устроили, что мало не показалось! Солдаты наши как узнали, что они в деревнях русских и белорусских творили, так сразу про «камрадов» забыли. За оружие как следует взялись и бить их от души начали. Ох, и сволочи же эти немцы были. Фашисты, одно слово. Никого не щадили, ни детей, ни женщин. Хуже, чем американцы тут у вас. Эти хоть в деревни лезть боятся. А немцы ничего не боялись. Они бы тут все захватили, и Вьетнам, и Китай.
– Китай никто не завоевывал. – Старик покачал головой. – Никто.
– Это Советский Союз вам помог. Без нас американцы бы и Корею завоевали, и Китай…
– И что? – старик вопросительно посмотрел на Рузаева.
– Как что?
– Завоевали, и что?
– И были бы вы под пятой захватчика.
– Добро и зло есть две грани одного лика! – Старик поднял палец. – И люди гибнут там, где борется добро и зло. Если бы зла не было, войны бы не было. Если бы добра не было – войны бы не было.
– Экий вы отсталый! Мы помогаем вашей стране защищать свободу и завоевания социализма! – Рузаев вспыхнул.
– Царь воевать не заставлял. Троцкий за социализм воевать заставлял. Я не хотел. Я в Монголию уехал. Домой хотел. А там опять война. Я в Корею. И там война.
– Это была мировая война. Все страны воевали. У меня отец погиб.
– Да. А потом Америка и Китай воевали друг с другом на корейской земле. Китай большой, Америка большая, а Корея маленькая. Когда слоны сражаются за один банан, они втаптывают его в грязь.
– А вы все от войны бегаете? – Рузаев почувствовал, как в нем растет неприязнь к этому старику, который осуждает справедливую войну.
– Я лист перед лицом урагана.
– Это философия труса. Надо защищать свою землю. Защищать своих детей.
– У меня нет детей. Жизнь – это иллюзия, – старик вздохнул и посмотрел на звезды, – в войнах нет смысла, как нет смысла в добре и зле.
– Сейчас идет война. Ваш народ защищает свою родину. Мы помогаем.
– Теперь это и мой народ, – кивнул старик, – это мои ученики. Америка воюет, вы воюете, а они гибнут.
– Если бы не наша помощь, – сквозь зубы процедил Рузаев, – вы бы тут давно сдохли. Американцы хотят свободно хозяйничать по всему свету, диктовать всем свою волю, и ради этого перебьют всех вьетнамцев. Они ни перед чем не остановятся ради своих интересов, ни перед какой подлостью. И только Советский Союз может им противостоять. Мы вмешались, и американцы завязли здесь. Им не победить. А без нашей помощи они бы победили.
