Поэтому особое значение приобретает отделка так называемой Ольгинской половины дворца, подражающая елизаветинскому рококо парадных зал. Придворный архитектор Штакеншнейдер - расторопный исполнитель заказов Николая I и редкий мастер в области подражательных стилей, оказался как нельзя более „ко двору" и почти все николаевское строительство в Петергофе связано с его именем. Ольгинскую половину он устраивает в 1846 году в восточном корпусе дворца, выступающем в Верхний сад, на месте бывших здесь ранее личных комнат Александра I. Отделка этих комнат была приурочена к свадьбе дочери Николая I Ольги с принцем Вюртембергским. Но этот случайный повод (новобрачные пользовались этими комнатами несколько дней до отъезда в Вюртемберг) интересен только тем вотчинным, семейным характером, который старался Николай I придать Петергофу, одарив каждого из своих многочисленных детей дворцом, павильоном или даже деревней в окрестностях Петергофа. [1]

[1 О последующей судьбе Ольгинской половины см. стр. 66.]

„Доношу вашему величеству сего февраля 21 дня в Питергоф в работу пришли 150 человек татар из Азовской губернии, да из Московской губернии по прежнему наряду присланных работников 476 человек отправлены в Питергоф".

Доношение конторы от строений 1716 г.

Создание Петергофа потребовало колоссальной затраты и жестокой эксплоатации рабочей силы. Фундаментом для великолепной царской резиденции послужили кости сотен и тысяч „работных людей", жизни которых должны были компенсировать несовершенство строительной техники и исключительно неблагоприятные природные условия прибалтийского края. Болотистая почва, суровый климат, постоянные бури и наводнения, - все это чрезвычайно затрудняло строительные работы и ложилось двойным бременем на плечи подневольных строителей „российского Версаля".

Там, где росли только мох да карликовые породы деревьев, нужно было по царскому приказу насадить парки и возвести дворцы. Деревья с огромными трудностями везли с далеких окраин России и из заграницы. Но мало этого: почва была настолько низка и болотиста, что приходилось издалека на баржах подвозить и землю. На каждом шагу возникали новые трудности и неудачи. То при постройке Большого дворца появилась грунтовая вода, залила его основание и только Леблон спас положение, устроив дренажные сооружения для спуска воды. То при рытье канала в Нижнем саду из почвы начали бить „великие ключи", воду от которых выливали „днем и ночью неумолкая". То жестокая буря ломала и выкорчевывала деревья, а очередное наводнение сносило только что законченные постройки. Нелегко было смирить водную стихию и отвоевать Петергоф у моря, а обилие ключевых вод замкнуть в фонтанные трубы и водоемы.

Для широко развернувшегося строительства новой столицы и окрестных резиденций не хватало ни местных рабочих, ни царской казны. Это дело было с самого начала объявлено государственной повинностью всей крепостной страны. Каждая деревня обязывалась выделить положенное количество работников и предоставить деньги на их прокормление. Таким образом только за четыре года было собрано до полутораста тысяч человек и свыше миллиона рублей, причем немалая часть этих сборов расходовалась на Петергоф. Однако, и этих людей оказалось недостаточно и на строительные работы постоянно назначались партии шведских пленных и целые полки русских солдат.

С 1718 года высылка рабочих была заменена денежным сбором со всех губерний, но положенное работным людям грошевое жалованье выплачивалось очень неаккуратно, самым обыкновенным делом были задержки на десять-двенадцать месяцев. К середине XVIII века установился еще более выгодный для казны обычай: оплачивать не больше одной трети задолженности. Что же касается квалифицированной рабочей силы, то чтобы иметь ее под руками - на казенных землях вблизи Петергофа устраивали целые деревни, население которых из поколения в поколение специализировалось на различных ремеслах. Это, так называемое, „дворцовое крестьянство" пользовалось некоторыми экономическими привилегиями и кроме своего прямого назначения должно было служить для гостей царского Петергофа ширмой, скрывавшей безысходную нищету всей остальной массы крестьянского населения.

Особенно тяжелой была работа в осеннее и зимнее время при полной необеспеченности рабочих жилищами, одеждой и лечением. Помещения для „работных людей" строились в расчете только на внешнюю красивость, были похожи на парковые павильоны и почти негодны для жилья. Что касается казенной одежды, то известен только один случай выдачи солдатам холщевых балахонов, да и то затем, чтобы при носке извести и кирпича не обветшали раньше времени „государевы" мундиры. А универсальным лекарством от всех болезней считалась водка, и работные люди были всегда обеспечены кабаками в полной мере.

Неудивительно, что люди массами мерли от голода, от частых эпидемий, случалось замерзали целыми партиями. Беспристрастными свидетелями катастрофической смертности являются длиннейшие архивные ведомости „расходу людей", бесконечные списки тех, которые „бежали и умре". И даже далеко не мягкосердечный Петр, вернувшись из заграницы, был поражен тем, что больные находились „без призрения", что „по улицам мертвые валялись, а от больных ныне остаток милостины просят". Сбегавших от этой каторжной жизни при поимке ждала жестокая расправа: батоги и шпицрутены отпускались в количестве, нередко заменявшем смертную казнь. [1]

[1 См. выставку.]

Для выполнения административных и полицейских функций над целой армией рабочих Петр распорядился „ко всем работам приставить офицеров". Уже в петровскую эпоху значение гвардейского офицерства, состоявшего из дворян, было настолько велико, что не только иностранный архитектор зависел от унтер-офицера, но и „члены сената вставали со своих мест перед поручиком и относились к нему с подобострастием". Надзирателем петергофских работ обыкновенно назначался унтер-офицер Преображенского полка, при помощи нескольких гвардейских солдат представлявший на месте всю полноту государственной власти. Если разнузданный произвол этой дворянской администрации тяжело отзывался даже на сравнительно привилегированных иностранных мастерах, - то нетрудно представить безысходное положение бесправного рабочего люда. Какой-нибудь „ундер-лейтенант" путем побоев и неизменной дубины проводил в жизнь царские указы и осуществлял в Петергофе жестокую диктатуру господствовавшего класса.

„Питергофской канторе предлагается непременно смотреть дабы подлый народ, а неменьше нищие по указанным садам не бродили и чтоб туда отнюдь пускаемы ни были".

Указ 1756 года.

Великолепные царские резиденции XVIII века резко противопоставлялись всей остальной крепостной и нищей России. С укреплением дворянской власти, с безудержным ростом экспло-атации податных сословий, - представители этой власти все более изолировались от тех, кто не принадлежал к привилегированному меньшинству.

Обычно принимало участие в придворной жизни и окружало царский престол только вельможное дворянство, только те, кто по доходам и чинам стояли на самом верху социальной лестницы, занимали первые места в „табели о рангах". Но несколько раз в год двери дворца открывались шире и кроме „знатных обоего пола персон" и „господ чужестранных министров", к дворцовым празднествам допускались более широкие слои дворянства и даже избранные представители,.российского и иностранного купечества". Дорогостоившие увеселения и пышные церемонии должны были лишний раз уверить этих гостей в незыблемости и „божественном" происхождении дворянского государства.