Здесь, между Волковыском, Лидой и Слонимом, три войны наложились одна на другую: французская с Наполеоном и две германских, против кайзера и фюрера. Металлоискатели натыкаются то на мушкетную пулю, то на кайзеровскую шрапнель, то на авиационную бомбу. Гродно – Волковыск – Зельва – Слоним, великий ретирадный безотрадный путь…

Приехала черная «каравелла», груженная до потолка салона черными пакетами с костями найденных солдат. Некоторые мешки прозрачные, и сквозь пленку на нас смотрят оскалы черепов. Все они едут в 52‐й поисковый батальон – теперь это их последняя дислокация.

Ждем саперов взрывать бомбы. Бомбы подрывают прямо на местах: они настолько опасны, что не подлежат перевозке.

Эти взрывы – взрывы из сорок первого года, будто поставлены на восьмидесятилетний замедлитель. Они грохочут, как погребальный салют. Это и есть момент истины…

Армейский комиссар 2‐го ранга[1] Николай Иванович Бирюков, член Военного совета 3‐й армии, надел очки-велосипед в круглой черной оправе и сел за рабочий стол, заваленный бумагами: донесениями, планами, отчетами, сводками, письмами и черт знает чем еще. Сел, замурлыкав, по обычаю, какую-то песенку. Бумаги он не любил, приходил от них в тоску и поднимал себе настроение старыми казачьими песнями, вот и сейчас чуть слышно запел себе под нос:

Он поднес поближе к глазам листок из школьной тетради с заголовком «Сигнал». Далее шел текст, написанный явно не школярской рукой, ровным и изящным, скорее всего женским, почерком: «Настоящим сигнализирую о морально-бытовом разложении прокурора 85‐й стрелковой дивизии[2] военюриста 2‐го ранга Иерархова Иннокентия Павловича, а также военного судьи той же дивизии военюриста 3‐го ранга Глазуновой Галины Ивановны, которая, будучи матерью двоих детей и женой майора Глазунова, начальника разведки той же дивизии, вступила в интимные отношения с прокурором, что неприемлемо ни по морально-этическим соображениям, ни по служебным, ни по всем прочим…»

Читать дальше Бирюков не стал. Это был заурядный донос, наверняка написанный кем-то обиженным и на прокурора, и на судью. И даже если всё это так и в самом деле имелся «факт морально-бытового разложения», всё равно это сигнал не по адресу: у военных юристов своя епархия и свое начальство, пусть оно и разбирается. Но поскольку письмо было зарегистрировано в приемной политотдела, Николай Иванович наложил резолюцию «Принято к сведению» и отправил документ в архив. Сделав дело, он продолжил петь под нос:

– Н-да, хорошо пташки поют…

А Глазунова жаль. Начальника разведотдела дивизии Бирюков хорошо знал по Халхин-Голу: деятельный толковый разведчик, владевший японским, немецким, литовским языками, Виктор Глазунов был представлен за личную храбрость к ордену Красной Звезды, и именно Бирюкову, члену Военного совета фронтовой группы войск, выпало вручать награду бесстрашному бойцу. Потом всех награжденных собрали в большой госпитальной палатке, где размещался политотдел группы и где был накрыт на скорую руку раскладной стол – несколько бутылок никем еще не пробованной водки «Столичная», конская колбаса, тонко нарезанное сало, монгольские хушуры с бараниной, сыр бислаг и корзина с яблоками. Произнести ответный тост от имени награжденных взялся тогда еще молодой командир капитан Глазунов. Сказав все положенные в таких случаях слова о высоком доверии и долге оправдывать его и впредь, до полного разгрома японских милитаристов, он вдруг заключил свою краткую речь трехстишием средневекового японского поэта:

– Вот так же лопнет и кувшин Японской империи, и пробудятся все покоренные ею народы! Да здравствует мировая революция и ее вождь товарищ Сталин!

Ладный, подтянутый, гибкий, он был живым эталоном воина новой советской формации – знающего, умелого, карающего любого врага. И вот на тебе – такая подлая баба человеку досталась, такая бомба заложена под крепкую советскую семью…. Не зря в песне поется:

Николай Иванович вконец расстроился: теперь с недоброй руки этого «сигналиста» пойдут кругами слухи, домыслы, рано или поздно достигнут и Глазунова. Он хорошо знал гарнизонные нравы. Слишком хорошо… Сам не раз бывал объектом подобных кривотолков, чуть с женой не развелся. Жаль парня… Переводиться ему надо, и чем раньше, тем лучше. В тот же Белосток, например… Но как его навести на это дело, да так, чтобы не почуял подоплеки?

Бирюков выглянул в окно. День-то стоял самый что ни на есть погожий, чудный июньский день. На старинной улочке в узких палисадниках белым цветом полыхал жасмин. Бирюков вызвал помощника:

– Пригласите ко мне начальника разведки 85‐й дивизии майора Глазунова.

Помощник исчез под заключительный куплет любимой песни комиссара 2‐го ранга:

А между тем… А между тем главный фигурант «сигнала» военюрист 2‐го ранга Иннокентий Иерархов получил из рук дежурного по штабу дивизии пистолет, извлеченный из сейфа с заручным оружием[4]. До этого Иннокентий имел дело лишь с наганом, и то только на стрельбищах, теперь же ему выдавался на сутки новенький ТТ.

Иннокентий закончил юридический факультет Московского университета. До той поры в армии не служил, но, получив диплом, принял предложение знакомого военкома, отца своего однокурсника, пойти в военную юстицию. После курсов Военно-юридической академии служил он в Московском гарнизоне, и не где-нибудь, а в Главной военной прокуратуре. Начинал с самой низовой должности, но довольно быстро пошел вверх и даже досрочно получил звание военюриста 2‐го ранга. Карьеру пришлось делать не в лучшее время: в Главной прокуратуре, как и повсюду в РККА, шла беспощадная чистка партийных и беспартийных рядов. Умные люди посоветовали Иннокентию перевестись на время в войска, подальше от Москвы, мало ли что… Он поверил умным людям и перевелся в Западный особый военный округ, а там его отправили в абсолютно незнакомый город Гродно на должность дивизионного прокурора.