Прошла осень, наступила зима с ее ветрами, дождями, мокрым снегом, залепляющим глаза. После ноябрьских праздников нас — Гришу, Ермака и меня — перевели на стапеля. Бригадиром стал Иван Баблак — студент второго курса вечернего кораблестроительного института. И он сразу забрал нас к себе.

Пожалуй, на стапеле было труднее, чем на ремонте. С нас больше требовали, как с настоящих сварщиков; очень уплотненным оказался день — это была бригада коммунистического труда, с честью проводившая своего старого бригадира на пенсию. Порядки здесь строгие. К тому же мы с Ермаком учились в десятом классе вечерней заводской школы. Гришка отказался наотрез, заявив, что всякая учеба ему надоела «до чертиков». Его даже хотели изгнать из бригады, но Баблак его отстоял. К тому же мать Гришкина за него просила.

Учиться и работать одновременно оказалось очень трудно. Я-то хоть крепкого здоровья, но как выдерживал Ермак? Если бы не Ата, взявшая на себя все домашние заботы, он бы, наверное, захворал.

Врачи наконец разрешили Ате перейти на «зрячий» метод обучения. И она, к великой своей радости, поступила в нашу бывшую школу в девятый класс. Я ей советовал идти в другую. Но разве Ата когда-нибудь слушала меня? В нашей школе были Вовка, Лялька и многие другие ребята, которых она знала. Прямо с занятий она заходила на рынок, покупала все, что надо, и до прихода Ермака успевала приготовить обед, выучить уроки и прибрать в комнате.

В эти часы к ней часто забегала мама и приготовляла им что-нибудь вкусненькое, приносила домашнего пирога или кусок холодца. А вечером, когда мы с Ермаком были на занятиях, Ата обычно сидела у нас, ожидая, когда Ермак зайдет за ней из вечерней школы.

Мне нравилось вставать затемно, быстро умываться, одеваться, завтракать и спешить на морзавод. В синеватом утреннем рассвете шли к порту толпы рабочих — докеры, портовики, корабелы. От их спецовок пахло окалиной, машинным маслом, морем. Теперь мне были знакомы все цехи, все закоулки огромного морского завода, вплоть до старого, заброшенного пирса с подгнившими, обомшелыми сваями» на котором были свалены в беспорядке чугунные болванки, стальные заготовки, бочки с окаменевшим цементом.

Я знал названия судов, толпившихся у пирсов, и какие на них ведутся работы: на «Антарктике» уже швартовые испытания, а «Константин Паустовский» еще в креплениях спусковых приспособлений, — и, конечно, знал все корабли на стапеле. «Николай Вавилов» будет пассажирское судно; оно еще только закладывается. На рыбачьем судне «Утро» приступили к отделочным работам. «Альбатрос» скоро спустят на воду. А тесные, сумрачные отсеки в недрах корабля, полные таинственного очарования… А кабельные коридоры, по которым надо идти, согнувшись чуть ли не вдвое… Сколько раз мы, как маленькие, прыгали с одной палубы на другую, пролезали сквозь узкие люки. Знал нашего брата старший мастер, когда грозил кулаком: не лазить!

Наша бригада работала на постройке китобойного судна «Спутник». Работа близилась к завершению. Осенью судно уже перейдет к китобоям. На кормовой мачте «Спутника» поднимется алый флаг. Это будет большой праздник. А пока на стапелях столпотворение вавилонское — свежий человек ничего не поймет, у него просто голова закружится от тесноты, шума и грохота.

За эти полгода я многому научился и уже давно имел четвертый производственный разряд. Я стал неплохим сварщиком, осваивал и слесарно-сборочные работы. Теперь-то я умел правильно держать перфоратор, знал, как водить зубилом, когда снять зубило, чтоб оно не перегрелось. И многое другое, что для непосвященного — китайская грамота. И главное, научился читать любые чертежи. Не скрою — помог дед! Баблак всегда подзывал меня разобраться, когда мы получали новое задание.

Бригада подобралась дружная. Нас было десять, одиннадцатый — бригадир. Четверых вы знаете. Представлю остальных. Самый старший по годам был Боцман — Платон Кириллович Трофимов, невозмутимый флегматик. Боцманом его все называли, наверно, потому, что он был старый моряк. Но на кораблях он работал механиком. Изъяснялся с людьми он необыкновенно кратко. Когда дедушка при случае спросил его, почему он оставил море, Боцман долго думал, потом объяснил одним словом: «Жена!» Понимай как хочешь. Он с удивлением взирал на говорливого веселого Вакулу Максимовича Корниенко, человека бывалого и умевшего рассказать о своих приключениях. Корниенко, уроженец Херсона, где только не побывал за свою жизнь! Мастер он был на все руки. Он мог работать по любой кораблестроительной специальности.

Большим умельцем был и дядя Гриша, усатый казак из-под Ростова-на-Дону. Он прежде работал в шахте. Оставалось пять лет до пенсии (шахтерам дают пенсию с пятидесяти лет), когда он вдруг уволился и переехал на юг, к морю. Работа на стапеле ему очень нравилась, и работник он был хороший, но иногда запивал — тяжело, мрачно. Потом работал неистово, не жалея себя, нагоняя пропущенные дни.

Остальные члены бригады — молодежь.

Шурка Герасимов — живой, смуглый, сероглазый парень со множеством темных родинок на щеках (вроде «мушек», которые нарочно ставили в старину) — три года был секретарем заводского комитета комсомола. Очень хороший судосборщик.

Следующий член нашей бригады Боря Егоров, добродушный, спокойный парень. Больше всего на свете он любит читать, причем фантастику! Любимый его писатель Станислав Лем. Чтобы читать его в подлиннике, Борис даже стал изучать по самоучителю польский язык и уже два раза ездил по туристической путевке в Польшу, но увидеть Станислава Лема ему не довелось. Теперь он копит деньги на третью путевку. Может, повезет?

И наконец, две девушки: Римма Минаева, двадцати шести лет, и Майка Воробьева, которой не исполнилось и восемнадцати. Майка кончила ремесленное вместе с Ермаком и Гришкой. Что о ней сказать? Озорница, хохотунья, курносая, веснушчатая, длинноногая. Больше всего любит танцы. Мечтает о нарядах, но одевается бедно: у нее на иждивении трое братишек мал мала меньше. Мать умерла недавно от рака, отец был шофер, погиб при аварии пять лет назад.

Трудно представить Майку в роли главы семьи и воспитательницы детей, но это так. Она наотрез отказалась отдать ребят в детдом и даже в интернат. И вот она их растит, кормит, одевает, проверяет, как они готовят уроки, ходит в школу на родительское собрание. «Мои Мальчишки!»—говорит она со смехом и рассказывает, какие они приносят отметки. Учатся они хорошо. Колька — в пятом классе, Андрюшка — в третьем, Иванчик — во втором. Славные ребята! Наша бригада уже взяла над ними шефство — без гостинцев не заходим.

Римма прежде работала на строительстве мостов и даже специальный техникум закончила, но почему-то потянуло ее строить корабли, и она приехала на юг. Очень умная и серьезная девушка, чуть сухая, но замечательная сварщица и монтажница. Насколько нам известно, она совсем одинока. Родители погибли в войну, и ее воспитал детдом. Она была бы очень красива, но лицо ее загрубело от ветра и солнца. Возле глаз и у рта появились преждевременные морщинки. Она уже член партии. По-моему, она настоящий коммунист! Она — совесть нашей бригады. Но иногда щемит сердце, когда смотришь на нее, и хочется подойти и сказать ей что-нибудь хорошее, чтобы она улыбнулась. Очень обаятельная у нее улыбка. Может, потому, что улыбается она редко. Шурка зовет ее «царевна-несмеяна». По-моему, она пережила несчастную любовь.

Римма очень принципиальна. Вот как мы это узнали…

Наша бригада должна была устанавливать очередную секцию. Ее привезли на стапель с выгнутой обшивкой — повредили при транспортировке. Прежде бы такую секцию просто не приняли — имели право, так как на рихтовгсу в нашем техпроцессе не отводится по нормам ни одного часа, следовательно, и не заплатят. Но в бригадах коммунистического труда так не рассуждают — исходя из кармана. Надо скорее строить корабль — вот что главное, и Баблак принял поврежденную секцию. Мы только не ожидали, что на исправление ее потребуется все утро. Возились с ней всей бригадой. Понадобилась кузнечная оправка, и бригадир послал меня за ней в кузницу.