Брат ведь покинул Дун Фионн внезапно. В одну довольно бурную ночь он взял лошадь и галопом помчался к западным скалам. Он утверждает, что наша мать пыталась его убить. Не спорь, я сам это слышал. Он и меня приплел к этой истории. Дескать, я был с ней заодно. Только ничего этого не было. Сам посуди, как мне могла прийти в голову такая безумная мысль — убить собственного брата? Я долго не мог понять, с чего это мой брат, с которым мы были очень близки, вдруг стал городить такую чушь? А он, между прочим, верит, что так оно и было. А еще я слышал, будто он отправился в Потусторонний мир сразу после того, как покинул Дун Фионн, и еще всякие нелепости. Вот я и подумал, а вдруг это был первый приступ того безумия, о котором ты говорил? Вдруг с ним приключилось такое, что он начал бредить? Тогда и его рассказы о всяких странностях — просто видения, которые случаются с людьми в бреду. Тогда он не виноват в том, что видит во мне врага. Он одержим демоном. Это всего лишь болезнь.

Вот! Я все искал способ проверить, кто из двух братьев прав. А тут на моих глазах рождалось объяснение всем этим странностям. Ведь и правда, лорд Гавейн в иные минуты себя не сознает. Я же видел! При таком подходе все становилось на свои места. Вот только что мне делать с твердым убеждением: то, что говорит Мордред — ложь от первого до последнего слова.

Но Медро явно верил или делал вид, что верит, в то, что говорил. Он склонил голову над арфой, продолжая меланхолично наигрывать какую-то мелодию.

Руаун потер рукоять меча.

— Ты действительно так думаешь? — спросил он Медро. — Если это так, ему приходится тяжело.

— А какие еще могут быть объяснения? — задумчиво поинтересовался Медро.

— Мне кажется, той ночью что-то произошло, — сказал я, — что-то очень важное.

Оба воина посмотрели на меня, но я смотрел только на Медро. Он прекратил перебирать струны, лицо его потемнело, а потом из-под его пальцев снова полились звуки, но уже совсем другие, более грубые и какие-то дикие, что ли. Хороший музыкант просто не мог извлекать такие из арфы.

— Вы ведь могли ничего об этом не знать… — продолжал я, — ну, или забыть…

— Как я мог не знать о чем-то важном, происходящем в моем доме? Конечно, знал бы, — просто сказал Медро. Его серые глаза сосредоточенно и серьезно смотрели на меня.

— Разумеется, ты бы знал, — воскликнул Руаун. — Понимаешь, Рис, в том, что сказал Медро, есть смысл. Мне никогда не нравились эти его приступы боевого безумия. На него нельзя полагаться. То ли оно придет, то ли нет. Иногда берсерки у саксов сходят с ума прямо в пиршественном зале и убивают своих же товарищей. А если их соберется несколько, то еще хуже.

— Мой господин не сумасшедший, — огрызнулся я. — Вы же видели, как он сражался. И знаете, что он не берсерк.

Руаун задумался. Медро продолжал играть.

— Да, я видел Гавейна в бою, — медленно проговорил рыцарь. — Он — великий воин, но он в это время ничего не слушает. А потом падает в обморок. С берсерками такое бывает.

— Я ведь не говорил, что Гвальхмаи сошел с ума, — поспешил вставить Медро. — Но временами… Это болезнь.

— Если бы вы видели его лицо в такие моменты, вы бы не стали так говорить, — настаивал я.

— М-да… Пожалуй, я действительно никогда не видел его во время этих приступов, –начал Медро.

— А я видел, как он сражается! — воскликнул Руаун. — По-моему, Медро прав. Тебе-то откуда знать об этом, Рис? Когда он впадает в раж, с ним даже взглядом встретиться никто не смеет!

— По пути в Камланн на нас напали бандиты. — Меня передернуло, когда я вспомнил тот случай. — Так вот, он убил их. Но при этом оставался самим собой. Ну, как бы это сказать… У меня слов не хватает. Ваш слуга, Эгмунд, много рассказывал мне о берсерках. У них же пена изо рта идет, и воют они, как волки. Ничего такого я за господином не замечал.

— Да нет, то же самое, — словно убеждая себя, сказал Руаун. — Откуда нам знать, что ему чудится во время этих… приступов?

Я не знал, что сказать и как еще убедить их.

— Я тебя понимаю, — сказал Мордред. — Трудно поверить, когда такое говорят о твоем господине. — Кажется, он тоже не был уверен в своей правоте. — Еще труднее представить, что такое может приключиться с твоим братом. Но другого объяснения у меня нет. Я знаю, что Гвальхмаи жаждет славы и почестей — да и какой воин не желал бы их? — только это же не повод городить черт знает что о своей матери и своем брате! Нет, он чему-то поверил, чему-то безумному, и потому отправился искать славы и признания в Британию, наши острова ему почему-то не годились. Хотя, надо заметить, что он служит Пендрагону, — Мордред сделал едва заметный поклон в сторону Руауна, — но, согласитесь, брат отказался ради этой службы от родственных уз. Никакой здравомыслящий человек на это не пойдет. А уж после того, как он принес Артуру клятву верности, Артуру, который в силу политической необходимости оказался нашим врагом, после этого он только укрепился в своих заблуждениях. Вот теперь он и думает, что и я, и мать, да и отец, наверное, тоже, сражаемся на стороне какой-то великой тьмы, в то время как он и Пендрагон борются за какой-то свет. А на деле мой отец хотел власти в Британии, то есть того же самого, чего и Пендрагон. Только Пендрагон ее получил, а отец — нет. А меж тем права на верховную власть у моего отца ничуть не меньшие, чем у Пендрагона. Отец женат на законной дочери Пендрагона Утера, и он принадлежит к королевскому клану, хоть он и ирландец. А что Пендрагон? Не подумайте, что я хочу его унизить, нет, я восхищаюсь тем, как он начал править, и все-таки Артур был и остается одним из ублюдков короля Утера, и по закону не относится ни к какому клану, а значит, не может наследовать звание Верховного Короля. Да, теперь он — Верховный король, и король великий: это факт. Вот так и получается, что раз Артур — Верховный Король, значит, он борется на стороне света, а его проигравшим врагам остается сторона тьмы. Для героической песни это великолепный сюжет, весьма элегантный, во всяком случае, но какое он имеет отношение к реальному миру, в котором мы живем? Мой бедный брат путает Британию со страной вечной молодости, с пресловутым летним королевством. Солнцем клянусь, я бы тоже не отказался в нем пожить. Да только нет его, этого королевства! Вместо этого я вижу собственного брата, который меня ненавидит. А если бы он излечился, все стало бы правильно, и он вернулся бы домой!

Видно было, что Мордред разволновался и, чтобы успокоиться, сосредоточился на арфе. Во всяком случае, он, наконец, нашел какую-то странную мелодию в минорной тональности. Я сидел, совершенно сбитый с толку. Тут не поспоришь: права Артура как Императора Британии, довольно сомнительные. А та борьба, ради которой он живет, борьба Света и Тьмы, разве не может оказаться просто столкновением властолюбивых королей? Картина довольно простая. Она не нуждается в участии каких-то потусторонних сил. А если так, то и Мордред, и леди Моргауза ни в чем не виноваты. Моего хозяина обманули, показав какую-то придуманную картину, и меня вместе с ним. Арфа под руками Мордреда навязчиво ввинчивала мне в голову какую-то странную мелодию, а я все никак не мог увидеть правильное решение.

— Друг мой, пожалуй, ты прав, — промолвил Руаун. — Очевидно, это болезнь. Я молю Бога, чтобы он принес Гавейну исцеление, потому что для человека нет ничего ужаснее, чем оказаться оторванным от своего клана, от своих кровных уз. Я и раньше так думал, а теперь лишь убедился в том, что ты ни в чем не виноват. Но что же нам делать? Есть ли какие-то способы исцелиться от подобного безумия?

Мордред глубоко вздохнул, в глазах его мелькнул огонек.

— В общем-то, есть несколько способов избавиться от безумия. — Он говорил мягким доверительным тоном. — О них можно прочитать в сочинениях ученых римских врачей. Но что толку? Я же не могу испытать на нем эти способы. Брат никогда не согласится принять от меня помощь. А я хотел бы попробовать…

— Подожди, ты же говоришь о «способах», — медленно произнес Руаун. — Так, может, я могу помочь?