Обернувшись назад, я видел, как стремительно уменьшается мой Ллин-Гвалх, как превращается в бледное пятнышко на фоне мрачных утесов и легкого прибоя, как в последний раз сверкнул лунный блик на падающей сверху воде, словно на серебряной цепочке, свисающей со скалы… Потом туман сгустился, лодка вошла в него, и мой любимый Ллин-Гвалх окончательно скрылся из виду. Я не стал прощаться с ним, а просто повернулся и посмотрел прямо по курсу, на запад. Скорость всё росла. Я снова засмеялся, чувствуя, как на меня водопадом обрушивается ликующее ощущение свободы. Лодка резко прибавила ход, словно ловчий ястреб, падающий на добычу, и заскользила сквозь туман и лунный свет, выруливая на лунную дорожку.

Я широко зевнул, усталость еще не успела покинуть тело. Покрывала на лавках оказались шелковыми, подбитыми мехом горностая, что уж во всяком случае намного теплее моего поношенного плаща. В открытом море стало не просто свежо, а по-настоящему холодно. Я лег на лавку, натянул на себя покрывало, и поблагодарил лодку и ту силу, которая ее послала за заботу.

Наверное, я все же заснул, потому что следующее мое воспоминание — восход солнца и море света, окружавшее меня со всех сторон. Я не помню, чтобы когда-нибудь видел подобный рассвет. Я лежал на спине на дне лодки и смотрел вверх на цветные полосы, покрывавшие небо с востока до зенита. Такое сияние не могло предшествовать дурному месту прибытия.

Я сел. Лодка все еще двигалась, но теперь уже медленнее. Нос и борта по-прежнему светились, только теперь этот свет растворялся в сиянии, льющемся с небес. Изменилось даже море. Такой воды мне еще не доводилось видеть. На лодку набегали легкие лазурные волны, и каждая была под стать драгоценному самоцвету, рассыпавшему причудливые блики. Моя тень бежала перед носом лодки, и мы все время накатывались на нее. С запада летели птицы, их бело-розовые крылья редко взмахивали, сверкая под солнцем. Я нетерпеливо вглядывался вперед, надеясь различить землю, откуда они появились.

Еще немного, и я увидел ее! Из моря встал прекрасный зелено-золотой остров. Солнце упало на яркую поверхность, и чистый ясный свет вспыхнул, как крик радости. Воистину, передо мной явилась Равнина Радости, о которой пели барды. Я простер руки к восходу и запел одну из песен об островах, поднимающихся у нас прямо по курсу:

…Там увидишь Серебряную Землю,

Где идет дождь из драконьих камней и алмазов,

Где море разбивается о драгоценный песок,

И каждая песчинка веками поет свою песню тем,

Кто населяет благословенные земли;

Эта музыка сливается в дивный хор,

Могучий, бессмертный, свободный…

Едва я замолчал, как лодка подошла к белому причалу, на конце волнолома, далеко выдающегося в море. Она замерла, как будто вросла в камень, и я понял, что путь ее завершен.

Я встал и вышел на причал. Прежде всего, я посмотрел на лодку. Честно говоря, мне было немного страшновато покидать ее безопасный борт. Но я тут же повернулся и окинул взглядом землю, поросшую зеленой травой, тропинку с золотым песком, ведущую от пристани, высокие деревья… О, да, это были настоящие деревья! У нас на Оркадах таких почти нет. А здесь они тянулись ввысь и качались, качались как танцоры в медленном плавном ритме. В недоумении и восторге я пошел по тропе. Казалось бы: вокруг чужая, неизвестная земля, надо быть настороже, но даже тени тревоги я в себе не нашел. Все вокруг казалось совершенно естественным, как бывает в ярком сне. Я подумал, что изумление придет, наверное, потом, а сейчас и здесь Остров Блаженных представлялся мне куда более реальным, чем недавно покинутые Оркады. Наоборот, мои родные острова представлялись теперь зыбким сном.

Я неторопливо шел, наслаждаясь красотой вокруг. Меня окружало море цветов, и ни один не походил на другой. Их запах удивительно гармонично сочетался с пением птиц и музыкой ветерка в кронах огромных деревьев. Я ускорил шаги, а потом и вовсе побежал, испытывая острое удовольствие от самого движения, но, пройдя поворот, замер, потому что передо мной встал Дворец, сердце и средоточие острова.

Я узнал его по описаниям из баллад. Стены из белой бронзы и сплетенных блестящих золотых полос. Крыша из перьев всех птиц, когда-либо живших на свете, удивительных расцветок, и подобранных так, что цвета не спорили между собой, а составляли прекрасную палитру. Дворец сиял почти столь же ярко, как солнце.

Я медленно двинулся вперед, немного опасаясь и в то же время понимая, что меня бы здесь не было, если бы судьба сулила иное. Я подошел к большим дверям, обитым серебром, и тихонько постучал. Они открылись сами собой, и за ними я увидел зал, который просто не в силах описать. Вместе с тем чему бы и быть здесь, как не пиршественному залу, в дальнем конце которого стоял на возвышении стол, подобающий только королю. Наверное, это он и сидел за ним, а множество других людей сидели за столами, расположенными ниже. Красота собравшихся вызвала у меня слезы восторга, но я тут же вспомнил о собственном затрапезном виде: грязной одежде, всклокоченных волосах и вообще весь свой облик совершенно неподобающий для столь возвышенного места. Но тут хозяин зала улыбнулся мне и жестом пригласил приблизиться.

Я прошел через весь зал в тишине, под взглядами собравшихся, медленно поднялся на помост и остановился, глядя на Лорда через высокий стол, и не зная, что сказать или сделать.

Он встал и снова улыбнулся. В этот миг я понял, что его черты напоминают мне отца и Агравейна, но лишь напоминают, поскольку в них не содержалось и тени сияния, озарявшего лицо здешнего хозяина.

— Добро пожаловать, родич, — звучно произнес солнечный бог король Луг. — Присаживайся к нашему столу. Ты проделал долгий путь, должно быть, устал и голоден.

Да, я сел за стол в Зале Сидхе, ел вместе с ними и пил сладкое вино, похожее на сгущенный свет, и я разговаривал с Лугом Длинноруким.

Он спросил меня о короле Лоте, и я рассказал ему об отце и Артуре. Он выслушал меня и кивнул.

— Такова судьба. Если начинается один день, значит, предыдущий закончился.

— Так Артур Британский служит Свету? — спросил я.

— Он служит… — Луг пожал плечами. — В его судьбе сплетено многое, и даже мне не ясно, чем все обернется. Мой день давно закончился.

— Как это, милорд? — удивился я. — Ты же правитель здесь!

— Здесь — да. Но там, на земле, моя сила оскудела. Некогда Запад смотрел лишь на меня, теперь они обратили взор на иное. Со временем исчезнет и то немногое, что еще осталось от моих славных дел, я стану лишь воспоминанием, а мой Дворец, и этот Зал, и все мои люди — сказкой, которую рассказывают детям. Так будет. — Он говорил спокойно, уверенно и без сожаления.

— Значит, этот свет угаснет? — спросил я, оглядывая сияющий зал.

— Свет не может угаснуть, — Луг с улыбкой покачал головой. — Нет. И за пределами конца этого мира мы будем продолжать пировать здесь, где нет ни времени, ни смерти, ни печали. Мой дворец лучше той земли, на которой мы жили когда-то.

— Значит, вы действительно жили на земле, как говорится в песнях?

— Это было давно. — Луг отпил из кубка. Его яркие голубые глаза словно смотрели сквозь время. — В той давней Эрин. Далеко на востоке еще только рождалась мечта о других богах, а я уже родился здесь, на западе. Моей матерью была дочь Балора, моим отцом — Киан, сын Диан Кехта, Целителя. Как и ты, Майский Ястреб, во мне сплелись Свет и Тьма. Но однажды мне тоже предложили служить. Я выбрал Свет. И я правил народами и странами, хотя мое правление не было легким. А то, что оно не вечно, я знал изначально.

— Ты знаешь мою мать, леди Моргаузу? — с замиранием сердца спросил я.