– Может, расскажешь мне, что случилось?

Я выдохнул, настраиваясь на проявление таких чуждых мне эмоций.

– Скажи мне, только честно, куда ты ездила сегодня на автобусе?

– Что за странный вопрос? Ты же прекрасно знаешь, что к маме.

– Знаю. Но направление автобуса, в который ты села, совершенно противоположно тому, где, если верить рассказам, живет твоя мама. Он едет по направлению из города. Зачем ты ездила туда? Ответь.

– Я… Ты что? Ревнуешь?

И она улыбалась. Всеми своими маленькими аккуратненькими зубками улыбалась. Жестоко. Невинно.

– Нет. Возможно. Я всего лишь хочу знать правду. – С полной серьезностью ответил я.

Она опустила глаза и замолчала. Губы сошлись вместе. Снега покрылись алым цветом. Я расстроил ее. Обидел своим недоверием.

Она развернулась и ушла в спальню, не сказав больше ничего, не хлопнув дверью, не топнув ногой ради приличия. Оставила меня наедине без ответов. Я почувствовал себя виноватым. Немного посидев и подумав о дальнейших действиях, я выключил телевизор и отправился потрошить сигаретную пачку.

Тот долгий день сменился вечером, но и он изжил в итоге себя.

Она засыпала, свернувшись калачиком и плотно закутавшись в одеяло. Я разделся, лег рядом, приподнял край одеяла и прижался своей грудью к ее спине. Долго целовал плечи. Она так и не повернулась, не подала никаких надежд на сближение. Оставив попытки примирения на утро, я уснул беспокойным сном.

– Просыпайся, соня, – ее губы отдавали бодрящим кофейным ароматом. Я открыл глаза. Как я могу ее ревновать. Вот она такая милая, родная, своя. – Прости меня за вчерашнее. Давно нужно было это сделать.

– Сделать что? – спросил я, перебирая ее пальцы.

– Познакомить тебя с мамой.

К такому я явно не был готов, но прежде чем я отреагировал, как бы то ни было на эту информацию, Каролина успела высвободить свою ладонь и покинуть пределы спальни.

– Я жду тебя одетым и голодным, – донесся с кухни ее голос.

Я надел свою единственную рубашку, черную, такого же цвета джинсы и провел перед зеркалом дольше обычного, придавая волосам приличный вид. Потом мы позавтракали, умылись, собрали «мелочи внимания»: пара яблок и несколько конфет и направились на остановку.

– Наверное, нам стоит зайти в магазин и купить цветы или торт?

Мне никогда не приходилось раньше знакомиться с родителями девушки в лице ее молодого человека, по крайней мере, мне удавалось избегать подобных встреч, поэтому я бескрайне волновался и не знал к чему готовиться и как себя вести.

– Нет, ничего не нужно, – тихо ответила она.

Мы ехали тем же маршрутом, что и Каролина прошлым утром. Почти всю дорогу она молчала, видимо, как и я, тоже волновалась. Мне казалось все же странным, что мама Каролины живет в том же городе, а виделись они не чаще одного раза в неделю. Возможно, она работала, или как-то еще бывала занята. Я не знал. Я вообще знал об окружении Каролины крайне мало. И еще одна вещь показалась мне до изумления странной, раньше я не обращал на это внимания, но подумал об этом, пока мы ехали: я не мог припомнить, чтобы Каролина когда-либо при мне разговаривала с матерью по телефону.

Спустя примерно сорок минут мы вышли на конечной остановке. Вместе с нами, хрустя суставами, из открывшихся дверей автобуса вышло еще несколько стариков и старух. Некоторые из них шли парами, если бы не подпирали друг друга, словно деревья в многолетней роще, несомненно, рухнули бы в ту же минуту. Большинство шли одни.

– Где мы? – непонимающе спросил я.

Каролина ничего не ответила. Взяла меня за руку и повела по истоптанной тропинке, через лес, что окружал место нашего прибытия.

Мы пришли.

Огромное черное молчаливое пятно, напоминающее о жизни, но жизнью не отдающее предстало моим глазам, как только лес остался позади.

Все догадки рухнули. Все стало пугающе понятным. Все те рассказы Каролины о том, как она проводит дни с мамой, были не более чем воспоминаниями прошлого. Походы в кино, за покупками, общая готовка и много чего еще – все это они без сомнения делали вместе. Когда-то делали.

Каролина продолжала вести меня следом за собой вдоль кладбищенских троп. Я просто брел держа ее за руку, не поднимая глаз. Меня выворачивало наизнанку.

Наконец мы остановились.

– Здравствуй, мама, – произнесла она и опустилась на небольшую деревянную скамейку. Я сел рядом, не в силах взглянуть на надгробие. Каролина так и продолжала держать мою руку.

В ушах у меня звенело. Я ругал себя за отвратительные пошлые мысли об измене. За свое поведение истинного мудака. Звон отражался все сильнее от стенок моего черепа и все больше нарастал. Его не могли перекричать кладбищенские вороны, тем более шум листвы или свист ветра.

Рука Каролины крепко сжала мою бледную ладонь. Ее голос вернул меня в реальность.

– Мама, это Айк, я рассказывала тебе о нем.

Я поднял робкий взгляд к надгробию.

Сложно было понять чувства Каролины, потерю, что она пережила, но, с которой так и не смирилась. Боль, что она держала в себе, и, которой, не имея поистине близких людей, не располагала возможностью поделиться.

Мне было безгранично жаль ее в тот момент.

– Я люблю его, – произнесла она.

Три гвоздя вошли в мои конечности, четвертый был заколочен после того, как Каролина прижалась ко мне всем своим вздрагивающим от начавшихся всхлипов телом.

Я молчал, гладил ее волосы, смотрел на портрет незнакомой мне женщины и про себя благодарил за дочь.

ОЗНВ.docx.

0.8. Проебаный рай

Это началось слишком неожиданно. Как кирпич в темном переулке. Как свет фар из-за поворота. Я просто хотел, чтобы было все по старому. Я всю жизнь избегал трудностей, а когда они пришли, я просто растерялся. Ебаный эгоист. Я не думал каково ей, я думал каково мне.

Повторюсь, все началось слишком неожиданно.

Каролину начали домогать головные боли. Со временем их интенсивность росла. Сначала боли случались редко, примерно пару раз в неделю, а потом приступы стали все чаще. Боли были, со слов Каролины, терпимыми и обычно возникали ближе к вечеру. Я относился к этому нормально. Думал, что причина в погоде или сказывается обычная усталость. Но боли не прекращались. Вскоре они стали ежедневными.

– Почему бы тебе не сходить к врачу?

– Я уже была.

– Правда? И что он сказал?

– Прописал обезболивающее.

Но обезболивающие не помогали. Накрывшись подушкой и свернувшись калачиком, Каролина подолгу не могла уснуть. Сон в итоге приходил, но на короткое время. Как только она засыпала, мне приходилось идти в ванную и тихонько мастурбировать, так как неважное самочувствие Каролины все чаще становилось причиной для отказа в моих ласках и приставаниях, чего раньше никогда не случалось. Через несколько часов она просыпалась, закидывалась очередной лошадиной порцией таблеток и проваливалась в недолгий анальгетический сон.

Так продолжалось несколько недель. Боли приобрели хронический характер. С ними Каролина просыпалась и с ними же подолгу засыпала или не засыпала вовсе. Иногда, сдаваясь под напором моего природного желания, Каролина подставляла себя для моего удовлетворения, но сама в такие моменты была не со мной. Я старался не смотреть на ее лицо, чтобы не сталкиваться с отчужденным взглядом. Когда мне это надоело, я прекратил все попытки. Секс занятие не для одного. Я становился все более раздражительным. Перестал ждать, когда она уснет, а просто вставал и, если она спрашивала, куда я направляюсь, то говорил, что иду дрочить в душ. Я не хотел ее обижать, я хотел, чтобы она снова обратила на меня внимание. Тупой уебок.

От таблеток Каролину тошнило, у нее случались запоры, однажды выскочила какая-то сыпь, и, все же, она продолжала закидываться ими. Они начали заменять ей завтрак, обед и ужин.

Мы начали ругаться. Вернее, ругался я.

– Иди, наконец, уже к врачу! Пусть тебя осмотрят. Обследование там какое назначат.