Итак, Ранке следовал линии Гумбольдта, был приверженцем (осторожным) учения об исторических идеях; он верил в прогресс культуры, считая его содержанием истории, и придавал большое значение исторической психологии, что он и продемонстрировал в своей «Истории римских пап» (1834-1836). Однако, хотя очень часто цитируют фрагмент его высказывания, в котором он говорит, что «каждый народ непосредственно связан с Богом», он был «противником национальных исторических теорий » [Fueter. Р. 169].

Историцистский оптимизм достигает своего апогея в прусской школе, наиболее значительными фигурами которой были Иоганн Густав Дройзен (1808-1884), изложивший свои теории в «Очерках по истории» («Grundriss der Historik») (Leipzig, 1868), и Генрих фон Зибель (1817-1895). Дройзен полагает, что между моралью, с одной стороны, и историей или политикой - с другой, не существует конфликта. Если правительство опирается не только на силу в чистом виде, но и на этические принципы, то оно достигает высшей стадии этико-исторической реализации - государства. В XIX в. прусское государство стало показателем успешности того подхода, который в античности реализовал Александр (Македонский. - Ред.). В лоне государства больше нет места для конфликта между личной свободой и общественным благом. Зибель в еще большей степени указывал на особую миссию государства и настаивал на реальности всеобщего прогресса человечества. Он говорил о превосходстве разума государства, но считал, что в случае конфликта с правом сила должна его подавлять.

Наш весьма сжатый обзор нужно было бы дополнить рассмотрением тесных связей между описанными выше взглядами на историю и немецкой и европейской историей XIX в., а также другими областями науки, в которые с таким триумфом был имплантирован немецкий историцизм, например исторической школой права, исторической школой экономики, исторической лингвистикой и т. д. [Iggers. Р. 173].

Для конца века характерен спад внимания к историцизму в Германии, тогда как в других странах он одерживал победы, подвергаясь позитивистской (Франция и США) или идеалистской (Италия, Кроче) деформации.

Как отметил Иггерс, критика историцизма развернулась перед 1914-1918 гг. прежде всего как критика идеализма, а уже затем как критика идеи прогресса. Для меня очень важно разграничить критику философов и критику историков.

По поводу первой я отсылаю читателя к большой книге Раймона Арона «Критическая философия истории» (1938, новое изд. 1987), а также к прекрасным исследованиям Пьетро Росси «Современный немецкий историзм» («Lo storicismo tedesco contemporaneo») (1956) и Карло Антони «Историцизм» («Lo storicismo») (1957).

Я напомню также о двух главных фигурах в области философской критики - о Дильтее и Максе Вебере.

Дильтей (1833-1911) начал с критики основных понятий историцизма Гумбольдта и Ранке - народная душа (Volksseele), дух народ (Volksgeist), нация, социальный организм, которые, по его мнению являются понятиями «мистическими» и не пригодными для истории [Iggers. Р. 180]. Затем он предположил, что в науках о духе - в том числе и в истории - знание возможно, потому что жизнь «объективируется» в таких формах, как семья, буржуазное общество, государство и право, искусство, религия и философия [Ibid. Р. 182]. В конце своей жизни (1903) он задумал определить цель своих исследований, с тем чтобы предпринять «критику исторического разума». Он полагал, что «историческое видение мира {gechichtliche Weltanschauun носило бы характер освобождения человеческого разума, который был бы избавлен от последних оков, еще не разорванных науками о природе и философией» [Ibid. Р. 188].

В целом критика историцизма в конце XIX и начале XX в. была двусмысленна. В большей степени - и это мы увидели на примере Дильтея - она стремилась преодолеть историцизм, а не отрицать его.

Макс Вебер (1864-1920) был не только философом, но одновременно и выдающимся историком и социологом. Раймон Арон следующим образом изложил веберовскую теорию истории: «Любая полемика, в которой участвовал Вебер, имела своей целью косвенным образом доказать истинность его собственной теории, устранив все те концепции, которые могли бы ей угрожать. «История - это наук позитивная-, однако положение это ставят под сомнение а) метафизи ки - сознательно или бессознательно, открыто или стыдливо, - использующие трансцендентное понятие (свобода) в логике истории, и б) эстеты или позитивисты, исходящие из предрассудка, согласно которому существуют только науки и понятия, относящиеся к общему, в то время как индивид может быть понят лишь посредством интуиции. История всегда частична, поскольку реальность бесконечн а направленность исторических исследований изменяется вместе с самой историей. Эти положения ставят под сомнение а) «натуралисты», которые утверждают, что закон является единственной целью науки, или надеются исчерпать содержание реальности с помощью системы абстрактных связей; б) простодушные историки, которые, не осознавая их ценности, полагают, будто им в самом историческом мире удалось открыть деление явлений на существенные и случайные; в) все метафизики, воображающие, что они позитивным образом постигли сущность феноменов, глубинные причины и законы всего того, что на самом деле управляет становлением, оставляя при этом в стороне людей, представляющих себя деятельной силой и верящих в это» [Агоп, 1938 Ь. Р. 279].

Как мы видим, Макс Вебер критиковал как идеалистическую, так и позитивистскую стороны историцизма - оба уклона немецкой исторической мысли XIX в.

Глава, посвященная историцизму и его критике, завершается концепциями двух последних выдающихся немецких историков XIX-XX вв.: Эрнста Трёльча (1865-1922) и Фридриха Майнеке (1862-1954), - которые в конце своего творческого пути опубликовали труды, посвященные историцизму: первый - «Историзм и его проблема» («Der Historismus und seine Probleme», 1922), а второй - «Историзм и его триумф» («Der Historismus und seine Überwindung»³⁴⁹,1924).

Прежде всего, они первыми стали называть историзмом то на правление немецкой исторической мысли XIX в., центральной фигурой которого являлся Ранке³⁵⁰. Кроме того, они вели нескончаемую полемику по вопросу об истолковании историзма и историцизма, а в отдельных случаях - и об установлении различий между ними [Iggers, 1973]. Оба сочинения представляют собой одновременно и критику историцизма, и своего рода памятники во славу его. Трёльч, который, как и Ранке, полагал, что существует не одна, а много исто рий, стремился преодолеть фундаментальный дуализм историцизма: конфликт между природой и духом, деятельностью под влиянием силы (Kratos) и деятельностью, оправданной в моральном отношении {Ethos), историцистским сознанием и потребностью в абсолютных ценностях. Майнеке принимает этот дуализм³⁵¹. Он определяет историцизм как «наивысшую ступень, достигнутую в понимании всего того, что касается человека». Конечно (и это верно отметил Карло Антони), он не доходит до растворения разума и веры в мысли, до поддерживаемого Ранке принципа единства человеческой природы, являющегося основанием гуманизма. Однако Делио Кантимори признавал правоту Кроче, который видел в историцизме по Майнеке некое «иррациональное» предательство по отношению к «подлинному историцизму»: «"Историцизм" в строго научном смысле данного термина есть утверждение о том, что жизнь и реальность являются только историческими и ничем иным, кроме как историческими. Завершающей формой этого утверждения является отрицание теории, в соответствии с которой реальность разделена на сверхисторию и историю, на мир идей и ценностей и низший мир, который неустойчивым и несовершенным образом отражает первый или же отражал его до сих пор и который, придерживаясь либо истории несовершенной, либо истории чистой и простой, нужно раз и навсегда признать рациональной и совершенной реальностью... Майнеке же содержанием историцизма, напротив, считает признание всего того, что есть иррационального в человеческой жизни, в необходимости придерживаться индивидуального, не пренебрегая связанными с ним типичным и общим и проецируя такое видение индивидуального на основания религиозной веры или религиозного таинства. Однако подлинный историцизм, в той мере, в какой он критически преодолевает абстрактный рационализм Просвещения, гораздо более рационалистичен, чем последнее» [Сгосе. Цит. по: Cantimori. Р. 500].