Фрэнсис Йетс сумела увидеть, что эти христианские образы памяти созвучны грандиозным готическими соборам, в которых, быть может, следует видеть символическое место для памяти. А там, где Эрвин Панофский упоминал о готике и схоластике, нужно, вероятно, говорить также и об архитектуре и памяти.
Августин же, продвигаясь «среди равнин и провалов по неисчислимым пещерам моей памяти» (Confessions. X, 17), ищет в ее глубинах Бога, но не находит его ни в одном образе и ни в одном месте (Confessions. X, 25-26). Вместе с Августином память погружается во внутреннего человека, в лоно той христианской диалектики внутре него и внешнего, откуда возьмут свое начало исследование сознания, самоанализ, если не психоанализ179.
Но Августин оставил также в наследство средневековому христианству некую христианскую версию античной триады способностей души: memoria, intelligentia, Providentia (Cicero. «De inventione». LUI, 160). В его трактате «De trinitate» триада выглядит так: memori intellectus, voluntas, и в человеке ее члены выступают как образы Троицы.
Если христианская память проявляет себя главным образом в поминовении Иисуса - ежегодно: в литургиях, от Рождественского поста и до Троицына дня, включая главные моменты Рождества, Великого поста, Пасхи и Вознесения, в которых он поминается, и ежедневно: в евхаристических богослужениях, - то на более «народном» уровне она в основном направлена на святых и умерших.
Мученики были свидетелями. После своей смерти они способствовали оформлению христианской памяти вокруг их воспоминаний. Они фигурируют в «Libri Memoriales»180, куда церкви вносили тех, память о которых они хранили и к кому были обращены их молитвы. Так было в VIII в. с «Liber Memorialis» Зальцбурга и в XI в. с книгой Ньюминстера [Oexle. Р. 82)].
Их могилы становились центром храмов, где место их положения, кроме названий «confessio» и «martyrium»181, получало еще и знаменательное имя «memoria»182.
Августин поразительным образом противопоставил могилу апостола Петра языческому храму Ромула, славу memoria Petri забро шенности templum Romuli (Enar. in Ps.183 44, 23). Подобная практика восходящая в своих истоках к древнему культу мертвых и иудаистской традиции патриарших могил, была в особом фаворе в Африке, где это слово стало синонимом мощей. А иногда, как в церкви Святы Апостолов в Константинополе, в тетопа вообще не было ни могил, ни мощей.
Кроме того, святые поминались в день их литургического праздника (а наиболее великие - такие, как святой Петр, - могли иметь и по несколько праздников; о трех его поминаниях говорит Жак де Воражин в «Золотой Легенде»: упоминаются дни Престола Петра Св. Петра в Оковах и его мученичества, которые напоминают о е возведении в сан понтифика в Антиохии, о его тюремных заключениях и о смерти), и у простых христиан возник обычай наряду с их днем рождения - привычка, унаследованная от древности, - отмечать еще и день их святого покровителя184.
Большей частью поминовение святых имело место в известный или предполагаемый день их мученичества или смерти. Ассоциирование смерти с памятью и в самом деле быстро достигло значительного распространения в христианстве, которое развило его в опоре на языческий культ предков и мертвых.
Очень рано в церкви появился обычай молиться о мертвых. Также очень рано христианские церкви и общины, как, впрочем, и общины еврейские, завели «Libri Memoriales», которые только с XVII в. стали называть некрологами, или церковными книгами записи умер ших [см.: Huyghebaert], и в которые были вписаны все: и живые, и в особенности мертвые, а чаще всего - благодетели общины, памят о которых она желала бы сохранить и за которых обязывалась молиться. Точно так же и диптихи из слоновой кости, которые на закате Римской империи консулы, вступая в должность, по обычаю преподносили императору, были христианизированы и служили с тех пор для поминовения мертвых. Формулы, которые отсылали к памяти и обычно присутствовали в надписях на диптихах или в «Libri Memoriales», говорят примерно то же: «quorum quarumque recolimus тетопат» («те, память о ком мы храним»), «qui in libello memoriali.. scnpti memoratur» («те, кто вписан в книгу памяти, чтобы вспомина ли о них»), «quorum nomina ad memorandum conscripsimus» («те, чь имена мы записали для памяти»).
В конце XI в. в предисловии к «Liber Vitae»185 монастыря св. Бенедетто ди Полироне, например, говорилось: «Аббат повелел создать эту книгу, которая будет находиться в алтаре, дабы все имена всех близких, в ней записанных, всегда предстояли бы взору Господа и память обо всех всячески сохранялась всем монастырем как во время торжественного отправления мессы, так и во всех других благих делах» [Oexle. Р. 77].
Иногда «Libri Memoriales» указывают на недостатки в деятельности служителей памяти. Так, в одной молитве из «Liber Memorialis» Райхенау говорится: «Имена, которые было предписано мне внести в эту книгу, но которые по небрежности я позабыл, препоручаю тебе, Христос, а также твоей матери и всем силам небесным, дабы память их праздновалась и здесь, внизу, и в благодати жизни вечной» [Ibid. Р. 85].
Наряду с забвением по отношению к недостойным иногда применялись дисциплинарные санкции, связанные с книгами памяти. В частности, отлучение от церкви влекло за собой христианское «damnatio memoriae»186. Так, в связи с одним из отлученных синод в Райсбахе в 798 г. заявил, что «после его смерти в память о нем не напишут ничего», а по поводу других осужденных второй синод в Эльне в 1027 г. постановил: «И пусть их имена не будут зачитываться со священного алтаря в ряду имен умерших верующих».
Имена поминаемых мертвых очень рано были включены в «Memento»187 канона мессы. В XI в. под влиянием Клюни 2 ноября было объявлено ежегодным праздником в память всех умерших верующих - поминовением усопших. Введение в католицизме в конц XII в.188 догмата о чистилище - третьей потусторонней области, расположенной между адом и раем, - откуда с помощью месс, молитв и благотворительности якобы можно было более или менее быстро вызволить умерших, к которым был проявлен интерес, интенсифицировало усилия живых, направленные на сохранение памяти о мертвых. Во всяком случае, в повседневном употреблении стереотипных оборотов память присутствует в характеристике оплакиваемых мертвых: с ними связана «добрая», «отличная память».
В роли центра, вокруг которого кристаллизуется набожность, наряду со святым выступает чудо. Люди, которые в предвидении чуда или после его свершения обещали испытывать признательность либо распространять ее вокруг себя, эти ex-votoп, известные еще в древнем мире, стали необыкновенно популярны в средние века и поддерживали память о чудесах189 190. Напротив, между IV и XI в. уменьшается количество погребальных надписей.
В то же время память играла значительную роль в общественной жизни, в мире культуры, в мире образования и, разумеется, в примитивных формах историографии.
В средние века почитали старцев, особенно потому, что видели в них носителей памяти, людей авторитетных и полезных.
В одном из многих документов, опубликованных Марком Бло-ком191, рассказывается, что к 1250 г., в то время когда Людовик Святой участвовал в крестовом походе, каноники парижского собора Нотр-Дам решили собрать подать со своих крепостных в районе Орли. Те отказались платить, и тогда на роль судьи была приглашена регентша Бланка Кастильская. Обе стороны представили в качестве свидетелей пожилых людей. Одни утверждали, что с незапамятных времен крепостные Орли облагались податью, другие - что не облагались, все зависело от того, к какому лагерю принадлежали свидетели: «ita usitatum est a tempore a quo non exstat memoria» («то, что делалось с незапамятных времен, выходящее за пределы памяти»).
Бернар Гене, стремясь прояснить смысл средневекового выражения «новые времена» и внимательно изучив для этого «памятную записку»192 193 графа Анжу, Фулька IV Ле Решина, который в 1096 г. написал историю дома, каноника из Камбре Ламберта де Ваттрело, составившего в 1152 г. некую хронику, и доминиканца Этьена де Бурбона, между 1250 и 1260 г. ставшего автором сборника Exempla15 пришел к следующему выводу: «В средние века некоторые историки определяют новые времена как время памяти; многие считают, что достоверная память может охватить примерно сто лет; таким образом, современность, новые времена - это для каждого из них тот век, в котором они живут или жили в последние годы» [Guenée, 1976— 1977. Р. 35].
