– Что? – спросил шифу Ван.

– Приватность – это привилегия, – сказала Марья.

– А что там про гражданские работы? И соматические ограничители?

– Ничего.

Марья стояла на входе в кабинет всё в той же неловкой, мультяшной немного позе: подвёрнутые ножки, перчатки скомканы, голова вниз. «С ней определённо могут быть проблемы», – подумал шифу Ван.

– Пойдёшь сейчас к Алексею, – сказал он. – Допуски и контакты у тебя в заводском портале на рабочем коммуникаторе. Никаких заслонов первые три месяца. Как при нулевом грине. Впрочем, тебе об этом, безоговорочно, уже говорили. Хотя бы при акцептации сна.

– Сна? – спросила Марья, снова задав нериторический вопрос высокогриновому собеседнику, и шифу Ван отложил в завтрашнюю напоминалку последние десять секунд, чтобы потом разобраться, как она имитирует более низкий грин, чем у неё есть. Наверняка что-то кустарное. Но мало ли.

– Сон, – сказал он. – Соглашение о неразглашении. Всё понятно?

– Да, шифу, – сказала она.

– И заслоняться даже не пробуй. Особенно в рабочее время. Вылетишь одним днём.

***

Как всегда, накануне важного апдейта шифу Ван выбрался на улицу. С годами это стало для него чем-то вроде ритуала.

Последние сутки перед обновлением. Самое нервное время. Тестеры репортят нонстопом о критических недоработках, багах, несовместимостях, в приёмной недвижно, как ссутулившиеся в ожидании неизбежного грифы, стоят долговязые юристы с прижатыми к лацканам папками; в самых неожиданных местах: цехах, коридорах, туалетах обнаруживаются одетые в невообразимые лохмотья инфлюэнсеры со своими видеодронами, а работяги, выглядящие морлоками, ошалело забредают из своих подземелий на их надземные этажи.

Суета эта тоже была ритуальной. Ничего она, на самом деле, не решала. Всё уже было десятки раз оттестировано, проверено под нагрузкой и в самых различных обстоятельствах.

Поэтому шифу Ван оставлял мышиную эту возню двум своим замам, а сам не спеша прогуливался к Детскому миру и обратно. Полчаса. Из них – пять главных минут, минут тяжёлых, мучительных, высасывающих силы, но именно это даст ему основательность, чуйку, решительность. Удачу. То, что потребуется в ночь на завтра. Он знал это.

Шифу Ван не имел ничего против суматохи. Она была своевременной и уместной. Придавала тонуса. Заставляла бегать быстрее, и думать креативнее. Всех, за исключением юристов.

Он очень медленно, плавно, как в воде, двигался по улице внутри образовывающегося перед ним коридора: никто ведь не хочет помешать высокогриновому чиновнику в зеркальном шлеме. Встать у него на пути. Шифу Ван смотрел прямо в глаза всем, кто шёл ему навстречу, не опасаясь неудобств: за забралом его совсем не было видно. Маленькая привилегия большого человека.

Сорок семь лет назад он, двадцатилетний старшеклассник, оболтус, только недавно вылезший во второй квартиль (если уж вспоминать совершенно точно, то грин его был тогда то ли двадцать восемь, то ли двадцать девять: больше обременений, чем прав), шёл здесь же, но только в обратную сторону, от Лубянской площади, шёл, выворачивая шею, чтобы посмотреть на украшенные в честь долгожданной победы улицы и фасады, на торжественно висящий в небе ретрансляционный дирижабль, и думал о том, как же ему повезло, как невероятно, непредставимо повезло выиграть в гражданской лотерее. Один к двухсот сорока тысячам! Тысяча победителей на всю страну! Не верится даже.

Теперь он на месяц будет освобождён от гражданских работ – для деятельности осмысленной, полезной, интересной. Захватывающей. Престижной. Жизнь его теперь изменится. Не может не измениться. Повезло один раз – повезёт и второй. Как именно? А вот посмотрим.

За спиной его громоздился жёлто-черный короб с тщательно прилаженными внутри коробками пиццы: знак его статуса. И так же, как и сегодня, люди расступались тогда перед ним, глядя на короб. Разными глазами смотрели они: с завистью, восхищением, злостью, но уж точно не с равнодушием. Будут сегодня вечером, после гражданских работ, рассказывать дома, что видели настоящего курьера. Человека. Выполняющего доставку. Не каждый день такое.

Воспоминания шифу Вана предательски скользнули глубже, туда, на полвека назад, в только ещё обустраивающийся московский филиал АО «Заслон» на углу Фуркасовского и Лубянки, и на проходной никого нет, он идёт дальше, лифт (рядом смеются двое: «Они серьёзно назвали эту колымагу “Сито”? что за название, да не говори, Олюсик наша вчера на этом лифте отказалась ехать вниз, в производство, говорит, боюсь, что пол провалится, как сито, а я ей тогда знаешь, вот прямо так говорю…»), нужный этаж, вокруг суета, коробки, отдалённые окрики, и открывается дверь в длинном коридоре, а там – она, и зрение его туннельно скользит вперёд, приближая её лицо, и мир замирает. Всё.

Нет, ну на самом деле всё. Хватит.

Шифу Ван поднял руку ко лбу, забыв, что на нём шлем. По выводимому на внутреннюю поверхность стекла статусу он видел, что его со всех сторон снимают, и слабо усмехнулся: на видео будет он выглядеть как тёмный силуэт без какой-либо детализации. Как ростовая чёрная фигура, впитавшая в себя всё освещение. А как иначе, друзья? Заслон – он ведь должен заслонять, верно?

Сам же он видел осторожно отодвигающихся к бровке прохожих полностью, со всеми мелкими мечтами, со скромными накоплениями, с планами на день, с медкартами их и даже с предполагаемой продолжительностью жизни, и при желании – да только зачем? – мог был он открутить всю незамысловатую личную историю этих людей так далеко назад, как ему того захотелось бы.

Но не хотелось.

Площадь за все эти годы не изменилась. Почти. За исключением одного объекта. По-прежнему справа обретался Детский мир (носимые портативные метавселенные «Оленёнок НПМВ-2У», сюрприз-пузыри презентационные «Заслоню, и точка», гравишлёпки, но с ограничением в пятьдесят сантиметров от поверхности, и в пределах БМКАДа, а также новинка: карманные фонарики со сверхсветовыми цветными лучами), слева же, через многополосную дорогу, забитую автолегатами самых разных форм, размеров и расцветок, открылось пространство со стелой.

Шифу Ван ступил на проезжую часть. Движение сразу же прекратилось. Легаты, которым не повезло проехать, синхронно замерли на месте – теперь заказчики получат доставку секунд на пятнадцать позже запланированного; обоснованный повод требовать компенсацию! – а дорога справа быстро опустела. Проскочившие легаты резво разъезжались двумя дугами: одна направо и назад, к Сухаревскому терминалу, затем на север; а вторая вперёд, на Новую площадь, и далее, видимо, куда-то в центр.

Не торопясь, иронически поглядывая на весёленькие коробки легатов, шифу Ван пересёк дорогу и шагнул в высокую, по колено, траву. Стела была развёрнута к нему задней стороной. У столба, безоговорочно, нет смысла выделять какие-либо стороны; все они, так или иначе сходны, но просто надпись была там, на обороте, и для себя шифу Ван поставил считать, что образует она своеобразную мушку апертурного прицела, контуры которого формируются Большим и Кремлём, и обращён прицел туда: в графства, теократии, автономии, республики, оспариваемые территории, протектораты; в то, что раньше обобщённо называлось континентальной Европой.

Шифу Ван прошёл через защитный периметр, и положил ладонь на фактурный, бугристый металл стелы. Постоял молча, закрыв глаза. Даже сейчас, когда он был в этом месте, шифу Ван запрещал себе полностью вспоминать тот день. Он заходит с доставкой в только что въехавший офис: хаодо. Хорошо. Он в коридоре: хаодо. Он видит зелёные глаза: хаодо. А дальше – всё. Дальше будет то самое: «Дёргай этот чёртов рубильник!». Поэтому дальше не хаодо.

Пальцы его привычно оглаживали жирную, с заусеницами, поверхность столба, целиком собранного из тулия, матово бликующего даже в квёлом московском солнце. Не открывая глаз, шифу Ван беззвучно, словно мантру, прошептал надпись: «Марье Николаевне Дуровой, 2009 – 2033. Учёной, патриотке и просто красавице. Вернувшей информационную стену ценой собственной жизни. Спасибо, Марья! Россия в долгу перед тобой». Как всегда, ухнул у него из горла в сердце при этих непроизнесённых словах холодный склизкий комок, растёкся по груди, и застыл в неудобных, антианатомических формах.