Лицо его озарял свет очага, и сила окружала фигуру моего друга явственным ореолом. Не удивительно, что арверны готовы идти за ним. Он был молод, могуч и полон уверенности; они сходились к нему, как медведи на мед.

— Рикс, почему ты сказал, что германцы лучше римлян? — задал я мучивший меня вопрос.

Кажется, я застал его врасплох, но он собрался так быстро, что только изощренный взгляд друида уловил бы мгновенную растерянность.

— Да это просто разговоры, Айнвар, — с деланным пренебрежением ответил он. — Пустые разговоры.

— Ты ничего не говоришь просто так. Лучше объясни, что ты имел в виду.

— Поздно уже. Я устал. — Он зевнул, но я не поддался на обман.

— Ты никогда не устаешь, Рикс. Я тебя знаю. И ты всегда настороже, особенно теперь. Ты воспользовался моими мыслями... И я совсем не против. Но все-таки ты мне кое-что должен за это. Вот и давай, плати, говори, что ты имел в виду, когда упомянул германцев. — Я сел на скамейку и скрестил руки на груди, показывая ему, что готов ждать, сколько потребуется.

Наши глаза встретились. Я снова почувствовал давление его воли. Он стал еще сильнее, чем в прошлый раз, настолько сильнее, что у меня перехватило дыхание. Мое сопротивление слабело, еще немного и я сдался бы, позволяя Верцингеториксу делать, что он считает нужным. Очень трудно было противостоять его силе и обаянию...

«Но ты же друид!» — прикрикнул мой внутренний голос. И очень вовремя. На лбу у меня выступил пот. Разум сжался, как кулак, и выдвинулся навстречу давлению Рикса. Я даже наклонился на лавке, стараясь усилить ответное давление. И Рикс дрогнул! Он опустил глаза, и на краткий миг мне открылось зловещее знание: Рикс опасен! Как и римлянин Цезарь, Верцингеторикс был наделен духом исключительной твердости. Я понял, что он пожертвует чем и кем угодно ради достижения своих целей.

Он расслабился, и на губах мелькнула знакомая полуулыбка.

— Нет здесь никакой тайны, — ровным голосом сказал он. — Ханес мог бы рассказать тебе то же самое. Если бы ты догадался спросить. Арверны уже много лет привлекали германских наемников. В первую очередь для набегов на эдуев. Я бы никого из них на порог не пустил, и уж тем более не позволил бы подойти к нашим женщинам, но они прекрасные бойцы.

Я в изумлении уставился на него.

— Но ведь это именно то, что сделал Думнорикс!

— Ну и что? Важна только победа.

— Твой отец тоже звал германских наемников?

— Да, но видимо, их оказалось маловато. У Потомара они тоже есть, хотя не очень-то они ему помогают. Думаю, это из-за того, что сам он — никуда не годный воин. У меня они будут сражаться иначе!

— Рикс! — Я чуть не плакал от отчаяния. — Ну как ты не можешь понять? Ты же сам все сделал, чтобы облегчить ему задачу!

— Кому? — опешил Рикс.

— Да Цезарю, конечно, дурак ты этакий!

Он помрачнел. Видимо, такой поворот мысли оказался для него внове. Но с другой стороны, он же собирался действовать так, как действовали все его предшественники. Так что же тут неправильного?

— Обещай мне, — торопливо заговорил я, — что язык германцев никогда не будет звучать в твоих отрядах! Что он никогда не станет для вас нормой общения!

— Да нету у меня никаких отрядов!

— Будут. Мы оба это знаем. И когда ты станешь устанавливать новые порядки для своих воинов, пусть среди них не будет ни одного германца.

Он надолго задумался, потом серьезно посмотрел на меня из-под капюшона.

— Может, ты и прав, — задумчиво протянул он. — Вы, друиды, думаете как-то по-другому, но выходит мудро.

Но в ту ночь, когда я лежал на полу в его доме, голова напомнила мне, что Рикс так и не дал никакого обещания. Я долго лежал без сна, слушая потрескивание огня в очаге и храп моих спутников. Лакуту опять свернулась у меня в ногах, а я, уже совсем проваливаясь в сон, думал о Двуликом.

Во сне он вышел ко мне из красноватого тумана. На этот раз оба его лица были вполне человеческими. Одно — резкое и властное, с орлиным носом и впалыми бритыми щеками. Другое — тяжелое, с грубыми чертами и широкой германской челюстью. Две руки видения тянулись ко мне, росли и хотели схватить... Я побежал, петляя, как заяц, но призрак неизменно оказывался у меня за спиной. Он разевал огромную пасть, намереваясь поглотить меня...

Я проснулся, задыхаясь, и обнаружил, что потными руками сжимаю Лакуту. Вцепившись в нее, как в дерево, я отдирал от себя липкий сон. А она молча успокаивала меня, словно мать испуганного ребенка, прижимая мое лицо к груди, пока я, наконец, не расслабился и не погрузился в беспокойный сон. Добрая Лакуту!

Однажды я видел, как щенок решил выпрыгнуть из долбленой лодки на широкий лист кувшинки. Наверное, он посчитал его надежной опорой. Лист, конечно, сразу перевернулся, щенок ушел под воду, но тут же выскочил на поверхность, безмерно удивленный своей ошибкой. Пришлось ему плыть к берегу, то есть как-то существовать в новой для себя, незнакомой среде. То же самое произошло и с Лакуту. Она оказалась в другом мире, совершенно незнакомом, где все произносят непонятные звуки, никак не складывающиеся в слова. Она просто не воспринимала звуки как слова языка, поэтому даже не пыталась освоить их, чтобы общаться со мной. И все же она оставалась неизменно доброй, отзывчивой, послушной... и я никогда не видел, чтобы она плакала.

Со временем я стал понимать, насколько необычная женщина оказалась рядом со мной. Но ценил я ее все-таки больше в собственных мыслях...

Я проснулся на рассвете, все еще ощущая привкус ночного кошмара. Нельзя отбрасывать и забывать даже самые неприятные сны, ведь они — весть Потустороннего. Просто надо спешить домой и не забыть рассказать Менуа о снах тоже.

А Рикс как раз не очень-то намеревался отпускать нас.

— Остался бы ты еще на несколько ночей, — уговаривал он меня. — Князья снова придут, Айнвар. Опять будут долгие разговоры, ну как я без тебя? Останься, прошу...

Меня и самого тянуло остаться, я даже чувствовал, что так и надо сделать, но Роща звала меня все настойчивее. Я слышал песню дубов на ветру, во мне нарастала необъяснимая и беспричинная тревога, меня ждал Менуа.

— Хорошо. Я побуду у тебя еще одну ночь. Но потом уйду, — твердо заявил я Риксу.

В тот день я навестил главного друида арвернов Секумоса. Темноволосый, худощавый, с изящными руками, ни минуты не остававшимися в покое. Он расспрашивал меня о моих странствиях, и в основном о римских богах. Мы сидели у него в доме. В качестве угощения мне предложили вино и сладости, и то и другое было привозным. «Это подарок от Потомара», — объяснил друид. Некоторое время он сдерживался, поскольку неудобно начинать беседу сразу с главного, но, наконец, все же спросил:

— Скажи, это правда, что боги римлян посылают своим последователям процветание, немыслимое в свободной Галлии?

Интересно, от кого он это услышал? Торговцы наплели? Вполне возможно.

— Наверное, можно сказать, что римляне в Провинции процветают, — начал я. — Да только это процветание куплено ценой тяжелого труда кельтов. Я уж не говорю о рабах. Римские боги не любят ни тех, ни других.

— А как они выглядят, это боги?

— Как обычные люди, — сказал я, вложив в слова как можно больше презрения. — Слушай, Секумос, я расскажу. Я заходил в римские храмы, а барда Ханеса просил расспросить римских жрецов об их верованиях. Когда он пересказал мне их разговоры, я просто остолбенел. В их городах царит вечная суета. Но крысы и римляне почему-то любят жить в них. Там шумно: строители гремят балками, грохочут по камням колеса телег, и все это совершенно заглушает голоса воды, ветра и деревьев. Они не слышат музыку богов природы, не понимают их языка. Римляне утратили жизненно важную связь с Источником. Вместо песни творения они слышат только свои голоса, поэтому и богов своих лепят по собственному образу. Только делают эти образы покрасивее, такими, какими хотели бы быть сами. Их боги — прекрасные мужчины и женщины из холодного камня с пустыми глазами. Внутри этих идолов нет никаких духов. Для каждой потребности у них есть свой бог: для войны, для любви, для домашнего очага, для урожая, для торговли и виноделия, для кузнечного дела, для охоты... это список бесконечен. И каждому из этих богов они поклоняются отдельно. Жрецы говорят, что их боги даже сражаются между собой, как люди. Наверное, они правы. Если выдуманные боги такие же мелочные и злобные, как люди, почему бы им и не подраться? Они жадные и ревнивые, их приходится постоянно подкупать. А зачем каменным богам золото? Конечно, деньги идут жрецам, вот уж кто воистину процветает на римских землях.