Спустя два удара сердца я вернул взгляд на бывшего солдата. Глаза в глаза. Он шагнул в сторону, коротко взмахнул рукой, оплеухой отправив бабу в беспамятство, беззлобно буркнул:
– Разоралась.
А я лапнул с пояса нож и напал снова.
Шаг вперёд, укол в глаза, позволить клинку рухнуть вниз, на чужой меч. Навалиться, тесня солдата безо всяких изысков пути меча. Так, как учил Флайм. И ткнуть ножом в бедро. В слабое место доспеха.
Бывший солдат заорал, рванулся, влепил мне по зубам кулаком. Я отлетел в сторону, на миг потерялся, мир словно вспыхнул, ослепляя. А когда пришёл в себя, то обнаружил, что потерял меч. И нож.
А напротив меня озверевший от ярости бывший солдат.
Он с рыком вырывает из бедра мой нож, через миг швыряет его в меня. Я успеваю прикрыть лицо рукой, и клинок безвредно скользит по стальной чешуе, отлетая в сторону. А когда опускаю руку, то бывший солдат уже шагает ко мне.
От первого и даже второго удара я ускользаю влево, в угол, к своему ножу. Я меньше, ловчее, у меня две целых ноги, и мои Шаги тропы лучше. Но у меня нет меча.
Третий удар обрушивается на плечо и спину, пронзает болью, но остановить меня уже не может, я ударяю врага всем телом, сбиваю с ног, падаю сверху, ухватив его за горло. Солдат снова бьёт меня кулаком, и снова мир вспыхивает, а руки слабеют.
Через удар сердца уже солдат вжимает меня в земляной пол, наваливается сверху, бьёт головой. Но я успеваю отвести голову в сторону, смягчить удар. Солдат яростно взрыкивает, вскидывается. Его меч сверкает, слепя меня отсветом. Я отмахиваюсь, принимая удар на предплечье. Вместо того чтобы пробить мне горло, меч скользит по стальной чешуе, утыкается в грудь, а через мгновение солдат наваливается сверху на рукоять.
Из меня выбивает весь воздух, клянусь Хранителем, я слышу треск собственных рёбер, но доспех выдерживает, а чужой меч соскальзывает, утыкаясь в пол где-то у подмышки.
Солдат снова рычит, скалится, словно волк, и опять вскидывает меч, на этот раз рубя им, а не пытаясь меня нанизать.
И снова я прикрываюсь левой рукой, ору от вспыхнувшей в ней боли, а солдат бьёт ещё и ещё раз, словно пытаясь отрубить мне руку.
Но я наконец нащупываю свой нож, рвусь, едва видя сквозь тёмную пелену боли, и всаживаю его в голову солдату, прямо в ухо.
Он захрипел и рухнул сверху, выбив из меня воздух. Я попытался столкнуть его с себя и только тут ощутил, насколько мне плохо: кружилась голова, горела нестерпимым огнём рука. Не знаю, орал ли я, когда солдат рубил меня, но сейчас, под тяжестью его мёртвого тела, я едва мог сипеть, не в силах даже выдохнуть из себя проклятье, а тем более вдохнуть полной грудью. Казалось, изломанные рёбра сейчас проткнут кольчугу и вылезут наружу.
Внезапно я увидел босые женские ноги. Затем руку, которая ухватила с пола мой меч.
С трудом прохрипел:
– Дура. Я Лиал, сын твоего владелеля Нумеро Денудо. Помоги мне, скоро здесь появятся солдаты из замка.
Меч рухнул обратно на пол, но вместо того, чтобы помогать мне, женщина бросилась перелезать через меня, в прямом смысле наступив на грудь. Я застонал, и последнее, что увидел из-под мертвеца, как она отшвыривает в сторону тряпки, открывая залитое кровью тело какого-то бородатого мужика.
А потом боль исчезла.
Глава 6
Выздоравливал я тяжело. И матушка множество раз находила повод напомнить, что я ещё легко отделался. И только потому, что она сначала сумела поднять четырёх граухов на ноги, выведя из их крови солнечник, а затем вскочила на одного из них и поскакала вместе с гаэкуджа. Что, если бы не она, то я истёк бы кровью и задохнулся.
Я лишь каждый раз неизменно кивал. Да. Так и было бы, матушка, ведь рёбра не пробили кольчугу, но пробили мне лёгкое. Да, матушка, я вам благодарен. И благодарен бдительным стражникам. А затем каждый раз добавлял:
– Но случись это снова, всё равно бы поступил так же.
Матушка вспыхивала, ругалась и клялась, что, едва вернётся отец, то уж она постарается так описать ему мои похождения, что я взвою и наконец уберу эту недостойную усмешку с лица.
После этих слов я и впрямь переставал улыбаться. Но вовсе не потому, что переживал о наказании. Нет, я переживал об отце. Он задерживался. Сильно задерживался в своей неурочной поездке по границе и, что ещё хуже – от него не было вестей.
А за окнами замка уже началась весна. Сошёл снег, ручей налился силой воды, стекающей с гор, и наполнил ров вокруг замка, вымыв заодно и весь мусор, что в нём скопился за долгие месяцы. В какое из окон ни посмотри, все вокруг, до самого горизонта, покрылось зелёной травой. Тут и там на склонах холмов видны чёрные пятнышки выгнанных на прокорм овец и редких коров.
Сейчас было бы здорово промчаться под ласковым солнцем на граухе, наведаться в ближний лес. С удовольствием бы взвалил на плечи даже камни или бревно, чтобы закалить тело. Но нет. Всё это мне запрещено. Да я бы и не сумел.
Возможно, я излишне подозрителен, но мне всегда казалось, что сил и умения адепта при отряде солдат с запасом хватало на их раны. Оставим в стороне грудь, на которой изрядно попрыгал сначала солдат-клятвоотступник, а затем та баба. Но рука, рука-то должна уже была зажить за прошедшие полтора месяца?!
Тем более что мама лично лечит меня, а уж она во много раз сильней, чем наёмный адепт-простолюдин, в чьей крови струится лишь капля ихора.
Я закатал рукав, сжал пальцы несколько раз, глядя, как извиваются багровые шрамы на предплечье. Остановился, только когда они стали ныть. Но так не получил ответа на свой вопрос. Впрочем, у меня есть человек, который узнает, не ходят ли по замку слухи о том, что моё выздоровление затягивают.
Только он, похоже, скрывается от меня, потому что я до сих пор не могу его отыскать. Трус.
Напоследок ещё раз глянул в окно и замер, уставившись на далёкие точки, что появились на дороге из-за холмов. Я заставил себя замереть где стоял, не бежать сломя голову к матушке. Точки превратились в пятнышки, затем в крошечные фигурки всадников, позволяя наконец разобрать цвета развевающихся плащей. И только тогда я разрешил себе сорваться с места. И сумел опередить даже посланника от гаэкуджа Креода:
– Матушка, отец вернулся!
Впрочем, она не выполнила своих угроз. В её рассказе я был всего лишь непослушным ребёнком, который сорвался в ночь ради подвигов. И едва не погиб.
Отец привычно отклонился на спинку стула, позволяя сменить ему блюдо, поморщился, когда увидел, как к нему из-за матушки шагнула Карина, и вспомнил, что за его спиной теперь нет Флайма. Подвёл итог разговору:
– Странная история. Уж бывший солдат должен был понимать, что самое долгое через десятицу, но их бы обнаружили. Даже если бы они повели себя как зверьё и убивали всех приходящих. И уж тем более не должен был надеяться, что хоть кто-то спустит ему с рук убийство наследника Дома. Трудно найти преступление хуже. За него Дом могут разорвать на части, не дожидаясь Игр Предков.
Я лишь застыл, не донеся куска мяса до рта. Раньше я не задумывался об этом. Матушка промолчала, а отец хмыкнул:
– Ну да ладно. Не могу сказать тебе, Лиал, что горжусь тобой. – А вот здесь я скривился. И моя гримаса стала лишь сильней, когда я услышал дальнейшие слова отца. – Гордился бы, если бы ты остался на ногах, когда прикончил этого клятвоотступника. Никогда не поверю, что по пути меча он шагнул дальше, чем ты.
Я буркнул:
– Я всё же наследник, пусть и проклят слабостью крови.
Отец отмахнулся:
– Глупость. Сколько можно повторять, что на пути меча не так уж и важен ихор? Да, идарам легче, но по пути меча может идти любой. Важно не число даров на посвящении, а твоё желание и упорство. История…
Я перебил его:
– История знает множество примеров, когда простолюдины основывали наёмные отряды, занимали высокие посты в Доме Осколков и даже добывали себе земли Домов.
Отец вскинул брови и хмыкнул: